История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

В связи с этим типом мемуаров приведем мнение трех компетентных специалистов, много ими занимавшихся. По наблюдению Марка Фюмароли, записки конца XVI–XVII века, чьи авторы были свидетелями событий государственного масштаба и принимали в них активное участие, намеренно имитируют историческое повествование. Мемуаристы, «отдавшие слишком много времени тому, чтобы стать публичными „персонажами”», посвящают остаток своих дней тому, чтобы придать этому персонажу окончательную форму [243] . Тексты такого рода в основном рассказывают о публичной жизни и мало или совсем ничего о приватном существовании.

243

Fumaroli М. Memoires et Histoire: le dilemme de Thistoriographie humaniste au XVIe siecle // Les Valeurs chez les memorialistes francais du XVIIe siecle avant la Fronde / Ed. N. Hepp. Klincksieck, 1979. P. 21–45.

Маргарет Макгоуэн предлагает общую характеристику больших, или исторических, мемуаров, образчиком которых для нее являются записки маршала де Бассомпьера. Последний описывал собственную жизнь с позиции наблюдателя, отчасти зрителя, а жизнь тех, к кому он был близок, — с позиций преданного слуги и боевого товарища. Он не представляется свидетелем, доверенным

лицом или исповедником, не проявляет склонность к самоанализу, но пишет о том, что совершалось на глазах у всех и было доступно любому взгляду. Тексты такого рода служат отражением деятельного «я», не имеющего времени на рефлексию. Как говорит Маргарет Макгоуэн по поводу Бассомпьера, «это бытие, фиксируемое в самые высокие и яркие моменты действия». И добавляет: «Он предстает перед своими сторонниками в ярких красках, в вечных хлопотах по поводу военных нужд» [244] .

244

Mac Gowan M. Gloire et Recherche de soi // Les Valeurs chez les memorialistes francais du XVIIe siecle. P. 221–223.

Мемуаристам XVII века не свойственно то сознание своего приватного «я», которое мы ожидаем от современных авторов мемуаров. Они пишут скорее официальные портреты, чем автобиографии. Сошлемся на мнение Ива Куаро, высказанное в предисловии к одному из изданий мемуаров Сен–Симона: «Мы привыкли к более интимным воспоминаниям, к неожиданным и смелым признаниям… к автобиографиям и автопортретам в дезабилье». Переходя к изучению приватного, интимного «я», следует помнить о различии между эгоцентризмом и эготизмом: «Чрезвычайная благосклонность Сен–Симона к герцогу де Сен–Симону, его крайний эгоцентризм, отнюдь не придает его мемуарам тот привкус эготизма, который… кажется нам столь лакомым в воспоминаниях наших современников. <…> Наверное, кто–то будет сожалеть, что Сен–Симон никогда не является перед нами в халате… и что большая часть интимных сцен относится к другим, а не к нему» [245] .

245

Предисловие Ива Kyapo к «Мемуарам» Сен–Симона в серии «Плеяды» (Coirault Y. Introduction // Saint–Simon. Memoires. T. I. Paris: Gallimard, 1983).

Эти выводы подтверждаются и отчасти уточняются при изучении более широкого круга источников, каталогизированных Луи Андре [246] и, в более близкое к нам время, Чиоранеску [247] . Показательные результаты дает уже обзор заголовков — краткие названия, часто содержащие лишь слово «мемуары»; названия, сопровождаемые предлогом, указывающим на их предмет; и конечно длинные названия, часто включающие в себя политические, дипломатические или военные указания, изначально подчеркивающие публичный характер такого рода воспоминаний. «Мемуары о…», «мемуары таких–то», «мемуары для», «мемуары, содержащие/касающиеся/служащие», «мемуары о том, что произошло…», «мемуары, дающие отчет…», «мемуары, из которых следует…»: по такому принципу построено большинство заголовков. Порой в них по 20–30 слов, вписывающих сочинение в историю королевства и служащих объяснением и оправданием его существования. Мемуарам о частной жизни такое многословие несвойственно. Значит ли это, что исторические мемуары не подпадают под категорию приватных воспоминаний — если не целиком, то хотя бы частично? Систематизировать такого рода документы, на которых лежит глубокий отпечаток личности их автора, чрезвычайно трудно.

246

Campion H. de. Memoires / Ed. par Marc Fumaroli. Paris: Mercure de France, 1967; Beugnot B. Livre de raison, livre de retraite: deux tentations du memorialiste // Les Valeurs chez les memorialistes francais du XVIIe siecle. P. 47–64.

247

Marolles M. de. Memoires. 2 vol. Paris, 1656–1657.

Анри де Кампьон становится доверителен и откровенен, когда речь заходит о его дочери, маленькой Луизе—Анне [248] : это и семейный регистр, и книга удаления от мира, как характеризует это сочинение Бернар Беньо. Аббат де Мароль пишет о своих детских годах, а Фонтене—Марей посвящает рассказ о своей публичной жизни собственным детям, тем самым вводя его в частную сферу.

Исторические мемуары не следует путать с автобиографиями: последние появляются много позже и, в строгом смысле, не только отличаются от мемуаров, но противопоставляются им. По словам Филиппа Лежена, «автобиография — это ретроспективный прозаический рассказ человека о своем существовании, в котором он в основном сосредоточен на собственной жизни и на развитии своей личности» [249] . Рассказ о своем существовании, сосредоточенность на собственной жизни и развитии личности автора: эти три черты разительно отличают автобиографию от исторических мемуаров, где на переднем плане именно исторические события, а не личность.

248

Fontenay–Mareuil Fr. de. Memoires // Nouvelle collection des memoires pour servir a l'histoire de France par MM Michaud et Poujoulat. Paris, 1837.

249

Lejeune Ph. L’Autobiographie en France. Paris: Armand Colin, 1971.

Подневные записки и семейные регистры

Период расцвета исторических мемуаров, приходящийся на XVII–XVIII века, был также временем подневных записок и семейных регистров. Эти многочисленные, малоизвестные и до недавнего времени разрозненные источники предполагают иную, более скромную перспективу. В самом простом и базовом виде это счетные книги, и даже в более развернутых и богатых информацией версиях они все равно организованы вокруг баланса прихода и расхода. В отличие от мемуаров, они заполняются ежедневно, день ото дня; следуют простой схеме, обусловленной ритмом и самыми прозаическими аспектами материального существования, бытовыми жестами обыденной жизни; используют элементарные, повторяющиеся языковые формулы.

Как мне довелось писать о дневнике Губервиля [250] — и это наблюдение относится ко всем текстам такого типа, — подневные записки и семейные регистры дробят происшествия и длительность на ряд кусков настоящего времени, чей максимальный

размер равен одному дню. Такое восприятие времени фрагментирует любое событие, лишает его целостности, превращая в беспорядочное нагромождение мазков, не связанных друг с другом какой–либо литературной формой. Эта базовая разновидность письма, исключающая повествование, описание и какие–либо стилистические прикрасы. Неудивительно, что дневники и семейные регистры не относятся к разряду литературных произведений. Как писала Элизабет Бурсье, «по отношению к тем, кто в XVII веке делал такие ежедневные записи, никогда не применялась категория литературного творчества; никто никогда не просил этих авторов удовлетворить любопытство широкой публики, открыв ей доступ к своим монотонным и скучным заметкам. Исторические воспоминания и, позже, исповеди и автобиографические дневники пишутся для того, чтобы быть опубликованными — порой сразу же, порой через существенный промежуток времени, но в любом случае не для того, чтобы прозябать в неизвестности. В отличие от них, дневники и семейные регистры долго не вызывали ни малейшего интереса, пока не стали источником Для историков и этнологов» [251] .

250

Foisil M. Le Sire de Gouberville, un gentilhomme normand au XVI siecle. Paris: Aubier, 1981.

251

Bourcier E. Les Journaux prives en Angleterre de 1600 к 1660. Paris, 1976.

Что нам дают семейные регистры? Нередко богатство мелких и крупных деталей позволяет ощутить прошлое: огонь поблескивает в кухонном очаге, и Жиль де Губервиль сидит рядом с ним. Комната — отнюдь не интимное пространство, но место домашнего общения, причем с раннего утра, еще до того, как хозяин встал с постели. Книга находится не в библиотеке, но в руках у хозяина, который февральским вечером читает ее вслух. Ощущение не только домашней жизни, но и того, что происходит за стенами дома; не только внутренние поступки, но и внешние, поскольку они тоже относятся к частному существованию. Книга приватного пространства и приватного времени, в которой указываются часы и четверти часа, но одновременно и части литургического цикла: дни святых, годовые праздники, движение солнца. Книга, в которой пусть изредка и лишь мельком, но появляются чувственные — слуховые, осязательные — впечатления. Наконец, книга телесного опыта, здоровья и болезни, описываемых не учеными речами, а с помощью прямых помет.

Однако семейные регистры отличаются не только богатством, но и нищетой. Пусть вас не вводят в заблуждение их толщина, размеры, длительность наиболее примечательных образчиков. В большинстве случаев мы имеем дело с несколькими листками, небрежными и вскоре иссякающими записями или же с подобием деревенской хроники, где отмечаются крестины, свадьбы, похороны и мелкие местные происшествия, но нет ни намека на приватность. Это скупой документ и по своей структуре, вне зависимости от актуальной величины: аскетическая форма, сухость выражений, отсутствие повествования, полное отсутствие доверительных признаний. Эти отличительные черты французских подневных записок тем более заметны, когда мы сравниваем их с английскими аналогами той же эпохи.

Эта литература требует особо внимательного обращения, и для ее правильного понимания необходима тщательная работа как с индивидуальными текстами, так и с сериями. К ней применимо наблюдение Кристиана Жуо, сделанное по поводу другого серийного источника [252] : каждый семейный регистр является самостоятельным произведением, хотя и принадлежит к определенному жанру. Поэтому речь идет не об их общем исследовании (даже простая катологизация остается делом будущего), а о постановке проблемы частной жизни с помощью нескольких репрезентативных свидетелей — Жиля де Губервиля и близкого к нему по образу жизни и ведению своего регистра Поля де Ванде. А также Шарля Демайассона, именитого гражданина Монморийона, что в Пуату; Пьера де Бурю, сьера де Паско, парламентского адвоката и нотабля из Ангумуа; двух сельских дворян, граждан Нима и Авиньона, Трофима де Мандона и Франсуа де Мерля. Из забвения также был вырван редкий семейный регистр, принадлежавший женщине, Маргарите Мерсье. Наконец, о приватном существовании реймского нотабля, современника и родственника Кольбера, рассказывает регистр Жана Майефера, купца из Реймса: текст известный и откомментированный, но никогда не рассматривавшийся с интересующей нас точки зрения [253] . В эту же эпоху множатся английские дневники, которым посвящено примечательное исследование Элизабет Бурсье.

252

А именно так называемых «мазаринад»: прекрасная работа, чрезвычайно полезная с точки зрения методологии работы с источниками (Jouhaud Ch. Mazarinades, la Fronde des mots. Paris: Aubier, 1985). — Прим автора.

253

Тексты, о которых идет речь, были предметом отдельных исследований: Fontaine S. Le Livre de raison de Paul de Vendee dapres la Journal de Messire Paul de Vendee, seigneur de Vendee et de Bois-Chapeleau, publie par labbe Drochon. Societe de statistique des Deux—Sevres, 1879, memoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1981; Boyenval V. Le Livre de raison de Charles Demaillasson, 1643–1694, publie par V. Baldet, Archives historiques du Poitou. T. XXXV–XXXVI, 1907–1908, memoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1981; Pierre Bourut, sieur des Pascauds, papier de raison publie par A. Maziere, Bulletin de la societe archeologique de la Charente, 1902–1903. Т. III. Р. 1–177; Fabarez S. N. Les Livres de raison de Trophime Mandon d аргёв les manuscrits conserves aux Archives nationales, mdmoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1983–1984; Bouquin C. Beauchamp, vie dune seigneurie du comtat Venaissin au XVIIe siecle, d аргёв le livre de raison de Francois du Merles, seigneur de Beauchamp, nkmoire de maitrise, Paris-Sorbonne, 1983–1984; Moutet P. Le Vecu quotidien professionnel, familial et social du XVIIe 81 siecle, d’apres les livres de raison d’Eusebe Renaudot, nkdecin parisien, 1670–1679, et de Mathieu Francois Geoffroy, maitre apothicaire parisien, 1670–1702, memoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1984; Wautier Ch. Le Foyer et Sociabilite au XVII siecle, d’apres le livre de raison de Marguerite Mercier conserve a la Bibliothque d’histoire du protestantisme francais, memoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1981; Terrien-Duquesne F. Memoires. Oeuvres morales et Journal de Jean Maillefer d’apres les Memoires de Jean Maillefer, marchand bourgeois de Reims (1611–1684), publie par Jadart, Reims, memoire de maitrise, Paris—Sorbonne, 1979–1980; Meaupoux N. Etude structurelle thematique de joumaux et Memoires protestants: le foyer et la famille. Paris, 1981, en particulier d’apres le Journal de Jean Migault publie d’apres le texte original par N. Weiss, reprints, 1978, 307 P., memoire de maitrise, 1982.