История человечества. Запад

Скляренко Валентина Марковна

Стоит подчеркнуть, что подлинное имя и происхождение претендента узнать так и не удалось. Расследование этого вопроса, проведенное французской газетой «L’Univers» в октябре 18 0 года, позволяет предположить тождество этого загадочного человека с неким Клодом Перреном, сыном дровосека (по другим сведениям, мясника) из Анье, воспитанником кюре де Травера.

Попав в плохую компанию, Эбер оказался уличен в мошенничестве и затем отправлен в итальянскую армию, где, впрочем, не отказался от своих привычек. Он присваивал себе дворянские титулы, занимался изготовлением фальшивых денег и в конце концов был пойман, осужден и заключен в Руанскую тюрьму,

откуда бежал в 1819 году, и с тех пор его следы теряются.

В пользу гипотезы об идентичности Эбера и Ришмона свидетельствует тот факт, что «барон де Ришмон» появляется на исторической сцене буквально сразу после исчезновения с нее Эбера – в 1820 году, а также промышляет мошенничеством и не гнушается присваивать титулы и звания. «Против» того, что Эбер и Ришмон одно и то же лицо, говорят свидетельства современников о широкой образованности, обходительности и аристократичных манерах претендента, что вряд ли было бы возможным, если бы речь шла о сыне мясника. Окончательного ответа на этот вопрос не получено до сих пор. Сам барон по вполне понятным причинам предпринимал все от него зависящее, чтобы скрыть свое подлинное имя и происхождение.

Второго февраля палата пэров Франции неожиданно получила документ странного содержания, под которым стояла подпись «Герцог Нормандский»! После положенного обращения в документе шла речь о том, что несчастный Луи-Шарль де Бурбон, герцог Нормандский, чудом вырвавшийся из рук палачей и вынужденный долгие годы скитаться вдали от родины, смог наконец вернуться во Францию благодаря Реставрации. Однако близкие люди не приняли его, напротив, стали угрозой его безопасности, и он, вынужденный бежать, чтобы спасти свою жизнь, в конце концов оказался в тюрьме, из которой смог выйти лишь семь лет спустя по приказу австрийского императора.

После подробного описания страданий, которые ему пришлось претерпеть, новоявленный «дофин» весьма деликатно просил высоких мужей государства – нет, даже не о возвращении предназначенного ему трона, а «всего лишь» о признании и предоставлении ему безопасного убежища на любимой родине, где он смог бы в покое и благоденствии провести остаток своей жизни после тридцати лет скитаний на чужбине.

Палата пэров запросила документы из Австрии, и выяснилось, что в апреле 1820 года некто, именующий себя Бурлон, был задержан полицией в Модене за «подозрительное поведение». При обыске у него была обнаружена толстая тетрадь, заполненная от руки прокламациями и воззваниями, в которых автор откровенно отождествлял себя с «дофином Франции, сыном Людовика XVI», и несколько писем, обращенных к заинтересованным лицам. На допросе Бурлон сразу признался, что он – автор писем и, следовательно, дофин Франции. Австрийское правительство, не стремящееся вмешиваться во французские дела, отправило его в тюрьму в Мантую, а затем в Милан, и в то же время запросило французского министра внутренних дел, как дальше поступать с арестованным.

Ответ пришел немедленно. Министр писал, что перед ними наверняка тайный бонапартист, просил держать арестованного под стражей и делать все возможное, чтобы выяснить его настоящие цели. Считается, что это решение было вызвано нежеланием способствовать распространению и без того упорных слухов о спасении дофина, чтобы улеглись волнения, вызванные другими претендентами.

Спустя пять лет австрийцы снова затребовали решения, что делать с неизвестным, который продолжает отбывать срок, несмотря на то, что на территории Австрии не совершил никакого

преступления. Французскому министерству пришлось признать правоту австрийцев, после чего оно дало свое согласие на освобождение «претендента». Бурлон вышел из тюрьмы 2 октября 182 года.

Затем самозваный дофин перебирается в Женеву, где некоторое время живет под именем принца Густава и барона Пикте. Французская полиция держит его под наблюдением. Из нескольких перехваченных писем становится ясно, что «дофин» готовится тайком въехать в страну. Немедля разрабатывается план ареста претендента, когда тот окажется на французской территории, но что-то идет не так, как задумано, и Бурлон исчезает из поля зрения в очередной раз.

Много позже выяснилось, что он без шума въехал в страну с паспортом на имя Анри Эбера, после чего в Руане поступил на службу в префектуру полиции. Там он, кроме прочего, досконально изучил дело одного из самозванцев, Брюно Матюрена, причем сделал это с максимальной выгодой для себя. Правда, и здесь он не оставил своих привычек и вскоре за имитацию банкротства был осужден на три месяца тюрьмы.

После освобождения он спешно уезжает в Париж и, чтобы окончательно запутать следы, называется уже Анри Трастамаром или Этельбертом, бароном де Ришмон. Под последним именем он позднее и войдет в историю.

Полиция сбивается с ног, разыскивая преступника за границей, а он в это время спокойно живет на левом берегу Сены, буквально под носом у полицейского управления.

Считается, что Ришмону удалось собрать вокруг себя наибольшее количество (за исключением Наундорфа) приверженцев. Поэтому можно предположить, что за его спиной стояла некая сила, поскольку претенденту была предоставлена хорошо законспирированная типография, а оказавшись в Париже, он немедля принялся распространять печатные воззвания и письма.

Одно из них, особенно красноречивое, лжедофин датирует 6 января 1830 года и помечает, что написано оно в Люксембурге. Ришмон обращается к соотечественникам как Луи-Шарль, сын несчастного Людовика XVI. Далее он сообщает французам, что, похищенный из Тампля 29 июня 1795 года, он после долгих размышлений отдается на милость правительства, которое, по его словам, благородно и неподкупно, что позволяет ему надеяться на соответствующее законам отношение, утвержденным его несчастным отцом, Людовиком XVI.

После такого душещипательного начала он призывает французов стать судьями злоумышлявших против него и раз и навсегда положить конец домыслам о его мифической смерти, распространяемым теми, кому это выгодно.

Он же, дофин Франции, объявляет во всеуслышание, что жив, однако незаконно изгнан из родной страны, лишен имени и прав французского гражданина. Но родина призывает его вернуться, поэтому, вдохновленный этой идеей, он верит, что его собственный призыв, обращенный к великодушной и благородной нации, не останется без ответа. И снова подпись «Герцог Нормандский».

Но и этим Ришмон не ограничивается. Будучи, пожалуй, самым беспокойным из всех претендентов, он пишет также герцогине Ангулемской, сестре Луи-Шарля (получившей уже не одну сотню писем подобного содержания) послание, полное трогательных признаний в братской любви и предложений «наконец-то заключить друг друга в объятия после долгой разлуки».

Он требует формального признания своих прав у французского парламента. В ожидании же решения претендент садится за свои (ставшие уже традиционными для самозванцев) мемуары, делая при этом первый крупный промах.