История чтения

Мангель Альберто

История чтения эклектична. За изобретением читателя идет глава об изобретении писателя, еще одного литературного персонажа. «…Книга, писал Пруст, — это порождение иного „я“, нежели то, которое проявляется в наших повседневных привычках, общении, порках» [709] . Это побуждает нашего автора обсудить использование первого лица единственного числа и то, как это литературное «я» вовлекает читателя в подобие диалога, из которого его в то же время исключает физическая реальность страницы. «Диалог имеет место лишь в том случае, если читатель оказывается вне пределов власти писателя», говорит автор и приводит в пример романы-нуво и в первую очередь «Изменение» Мишеля Бютора, полностью написанный во втором лице. «Здесь, говорит автор, все карты раскрыты, писатель не ждет, что мы поверим в его „я“, и не предлагает нам унизиться до роли „дорогого читателя“».

709

Marcel Proust, Journees de lecture, ed. Alain Coelho (Paris, 1993). (См.

рус. изд.: Пруст M. Против Сент-Бёва: Статьи и эссе. Перевод Т. Чугуновой. — Примеч. ред.)

Неожиданно отвлекаясь (глава сороковая «Истории чтения»), наш автор делает допущение, что форма обращения к читателю и привела к появлению основных литературных жанров или, по крайней мере, к их категоризации. В 1948 году в своей работе «Das Sprachliche Kunstwerk» [710] немецкий критик Вольфганг Кайзер предложил концепцию деления на жанры по схеме трех грамматических лиц, существующей во всех известных языках: «я», «ты» и «он, она, оно». В поэзии «я» выражает себя через эмоции; в драме «я» становится вторым лицом, «ты», и сходится с еще одним «ты» в страстном диалоге. Наконец, в прозе главный герой является третьим лицом, «он, она, оно», объективно ведущим повествование. Более того, каждый жанр требует от читателя определенного отношения: лирического (как в песне), драматического (которое Кайзер называет «апострофой») и эпического, или изложения [711] . Автору эта идея очень нравится, и он иллюстрирует ее с помощью трех читателей: французской школьницы XIX века Элоизы Бертран, чей дневник чудом уцелел во время франко-прусской войны 1870 года, которая прилежно записывала, как читала Нерваля; Дугласа Хайда, который был суфлером на спектакле «Векфильдский священник» в Королевском театре Лондона, где роль Оливии исполняла Эллен Терри; а также домоправительницы Пруста Селесты, которая прочла (частично) толстенный роман своего работодателя.

710

Произведение словесного искусства (нем.).

711

Wolfgang Kayser, Das Sprachliche Kunstwerk (Leipzig, 1948).

В главе шестьдесят восьмой (том «Истории чтения» приятно толстый) наш автор поднимает вопрос о том, как (и почему) некоторые читатели продолжают читать определенные книги, когда все прочие уже давным-давно забросили их. В пример он приводит заметку из Лондонского журнала 1855 года, когда большинство английских газет были полны новостями о Крымской войне:

Джон Челлис, пожилой мужчина 60 лет, одетый в пасторальный костюм пастушки «золотого века», и Джордж Кэмпбелл, 35 лет, называющий себя адвокатом и также вырядившийся в старинный женский костюм, предстали перед судьей сэром Р. В. Корденом по обвинению в том, что они, переодевшись в женское платье, проникли в «Друидс-холл», нелицензированный танцзал с целью вовлечения посетителей в противоестественную связь [712] .

712

Цит. по: Thomas Bovle, Black Swine in the Sewers of Hampstead: Beneath the Surface of Victorian Sensationalism (New York, 1989).

«Пастушка „золотого века“»: к 1855 году идеалы литературной пасторали уже практически отошли в прошлое. Возникнув в «Идиллиях» Феокрита в III веке до и. а, она в той или иной форме использовалась вплоть до XVII века, искушая таких разных писателей, как Мильтон, Гарсиласо де ла Вега, Джамбаттиста Марино, Сервантеса, Сиднея и Флетчера. В своих романах этой темы касались Джордж Элиот и Элизабет Гаскелл, Эмиль Золя и Рамон дель Валье Инклан, которые рисовали иные, куда менее светлые картины сельской жизни в таких книгах, как «Адам Беде» (1859), «Кранфорд» (1853), «Земля» (1887), «Тиран Бандерас» (1926).

В таком новом подходе к теме не было ничего нового. Уже в XIV веке испанский писатель Хуан Руис, протопресвитер Итский, в своей «Libio de buen amor» («Книга благой любви») отказался от традиции, согласно которой поэт или одинокий рыцарь встречается с прекрасной пастушкой и соблазняет ее, столкнув главного героя в холмах Гвадаррамы с четырьмя дикими, дородными и упрямыми пастушками. Первые две изнасиловали его, от третьей он улизнул, пообещав на ней жениться, а четвертая предложила ему кров в обмен на одежду, драгоценности, венчание или солидную сумму денег. Два века спустя оставалось уже не много таких, как престарелый мистер Челлис, который все еще верил в символическую притягательность нежного пастушка и его пастушки или в очаровательного джентльмена и невинную селянку. Автор «Истории чтения» считает, что таков один из способов (без сомнения, необычный), с помощью которых читатели пытаются сохранять и воссоздавать

прошлое.

Несколько глав в разных частях книги посвящены использованию в литературе вымысла и того, что читатели воспринимают как факт. Главы, посвященные чтению фактов, немного суховаты и охватывают огромную область от теорий Платона до критицизма Гегеля и Бергсона; и даже, несмотря на упоминания об английском писателе XIV века сэре Джоне Мандевиле, они содержат слишком большой объем информации, чтобы прийти к какому-нибудь выводу. Главы же, посвященные чтению рассказов о вымышленных событиях, более лаконичны. Приведены два мнения по этому вопросу и то и другое возникли очень давно и противоположны друг другу. Согласно первому, читатель должен верить в описываемые события и действовать, как персонаж романа. Согласно другому, персонажей не следует принимать всерьез, поскольку они являются вымыслом и их поведение не имеет никакого отношения к «реальности». Генри Тилни из «Нортенгерского аббатства» Джейн Остин озвучивает первое мнение, когда расспрашивает Катерину после внезапного прекращения ее дружбы с Изабеллой; он полагает, что она должна чувствовать себя, как героиня романа:

Вам, наверно, кажется, что, потеряв Изабеллу, вы потеряли половину своего собственного «я». В вашем сердце возникла пустота, которую невозможно заполнить. А что касается удовольствий, услаждавших вас с нею в Бате, то теперь самая мысль о них вызывает у вас отвращение. Теперь вы, например, ни за что на свете не согласились бы явиться на бал. Вы чувствуете, что у вас нет больше друзей, с которыми вам хотелось бы свободно делиться мыслями, на чье участие вы могли бы положиться, чьему совету по поводу любого затруднения — последовать. Не правда ли, вы испытываете все это?

 — Нет, — ответила Кэтрин, немного подумав, — не испытываю. С моей стороны это нехорошо? [713]

713

Остин Дж. Нортенгерское аббатство. Перевод И. Маршака. (Примеч. перев.)

Тон читателя и то, как он влияет на текст, обсуждается в главе пятьдесят первой на примере Роберта Льюиса Стивенсона, читавшего своим соседям в Самоа. Сам Стивенсон считал, что драматизмом и музыкальностью своей прозы он обязан няне, Элисон Каннингем, или Камми. Она читала ему сказки о привидениях, религиозные гимны, кальвинистские брошюры и шотландские романы, и все это в результате нашло отражение в его творчестве.»«Это ты привила мне вкус к драме, Камми», — признался он ей однажды, будучи уже взрослым. — «Я, мастер Лу? Да я сроду в театре не была». — «Может и так, мать, ответил он, зато как театрально ты декламировала гимны!»» [714] Стивенсон не умел читать до семи лет, не из-за лени, а потому, что ему хотелось по возможности продлить очарование нянюшкиных рассказов. И наш автор называет это «синдромом Шахерезады» [715] .

714

Graham Balfour, The Life of Robert Louis Stevenson, 2 vols. (London, 1901).

715

«Возможно, и напрасно, — комментирует профессор Симон Вотье из университета Страсбурга в рецензии на книгу. — Скорее, можно было бы ожидать „синдрома царя Шахрияра“ или, если по совету американского писателя Джона Барта, присмотреться к младшей сестре Шахерезады, „синдрома Дуньязады“» (1991). 

Но в «Истории чтения» речь идет не только о художественной литературе. Не следует забывать о чтении научных статей, словарей, таких частей книги, как оглавление, примечания и посвящения, карт, газет — каждому из этих занятий посвящена отдельная глава. Автор, например, приводит короткое, но емкое описание Габриэля Гарсиа Маркеса, который каждое утро читал несколько страниц словаря (любого словаря за исключением знаменитого «Diccionario de la Real Academia Espa~nola»), и сравнивает его привычку с манерой Стендаля, который таким образом читал наполеоновский кодекс, чтобы научиться писать так же сжато и точно.

В главе пятидесятой поднимается тема чтения позаимствованных книг. С помощью Джейн Карлейль (жены Томаса Карлейля и признанного авторитета эпистолярного жанра) мы узнаем, что чтение не принадлежащих нам книг «как будто любовная афера на стороне» и о том, как могут повлиять на нашу репутацию книги, взятые в библиотеке. Однажды январским вечером 1843 года, выбрав в респектабельной лондонской библиотеке несколько сомнительных сочинений французского писателя Поля де Кока, она, к удивлению библиотекарей, отважно записала в формуляр имя Эразма Дарвина, иссохшего инвалида и дедушки несколько более известного Чарльза [716] .

716

John Wells, Rude Words: A Discursive History of the London Library.