История династии Сфорца
Шрифт:
В июле 1499 года в Форли появился Макиавелли с приказом заключить новое соглашение. Это была первая его дипломатическая миссия, его первая серьезная работа во благо республики. Он должен был заключить договор на условиях, требующих как можно меньших затрат от Флоренции, но сделать все так, чтобы была удовлетворена и графиня, ибо дружба с ней была слишком важна, чтобы терять ее. Катарина намекнула, что если они не оставят Оттавиано в condotta (договор о найме на службу), от чего тот неразумно отказался без ее ведома, то она перейдет на сторону своего дяди, с которым Флоренция в тот момент находилась в состоянии войны. Макиавелли пришлось указывать на то, что, поскольку Оттавиано отказался сам, Флоренция уже не имеет перед ним никаких обязательств, но он может предложить ему вновь поступить на службу с жалованьем не более десяти тысяч дукатов. На этой аудиенции присутствовал также миланский посол. Внимательно выслушав Макиавелли, графиня заявила ему, что ей всегда нравились слова флорентийцев, но не их дела; они никогда не относились к ней так, как она того заслуживает. Макиавелли заметил, что она
Слава о красоте Катарины сделала ее столь знаменитой — ее считали самой прекрасной и изящной женщиной того времени, — что портреты ее пользовались большим спросом. Канцлер Бонаккорси, друг Макиавелли, просил подробно описать, как она выглядит. Катарина прилагала немало усилий, чтобы сохранить свою внешность, о чем можно судить по дошедшей до нас книге ее рецептов всевозможных снадобий. За год до ее смерти ей прислали очередное средство для умывания. У нее был замечательный цвет лица, и она тщательно заботилась о нем, как, впрочем, и о белизне своих прекрасных зубов. Она поощряла в этом и других, заявляя, что в соответствии со своими принципами она желает, чтобы все рецепты красоты, используемые при ее дворе, были общеизвестны. В этой книге содержатся сведения обо всем, начиная с рекомендаций по отбеливанию загоревшей на солнце кожи лица и заканчивая слабыми ядами, методами прерывания беременности и способами увеличивать вес легких скудо и дукатов так, чтобы никто этого не заметил. Об этом искусстве Катарина узнала от Козимо Медичи, возможно, через своего деда Франческо или через своего последнего мужа.
Требуя от своих слуг точнейших отчетов, Катарина вникала во все детали ведения дел в своем домашнем хозяйстве. Подобно Беатриче д'Эсте, она не стыдилась заниматься шитьем столь же регулярно, как и служанки. Сохранилось письмо, в котором ее молодой родственник во Франции благодарит ее за семь рубашек, сшитых ею для него во французском стиле. Но, подобно всем остальным итальянским правителям в те времена всеобщей смуты, она обычно испытывала финансовые затруднения. После того как Орси разграбили ее дом, ей пришлось заложить все оставшиеся у нее драгоценности и столовое серебро.
Как и все жители Романьи, она была мстительна и готова была посылать наемных убийц вслед за ускользнувшим от нее врагом хоть в самые отдаленные окраины полуострова, в чем сама искренне признавалась Людовико, когда тот указывал ей на подобные факты. Но если она никогда не забывала обид, то и оказанных ей услуг она не забывала никогда, хотя, подобно другим мелким деспотам, она часто вознаграждала за них бесстыдной неблагодарностью. Но в целом она была справедлива, не делая различий между богатыми и бедными, и держала свое слово в той же мере, в которой это считалось общепринятым среди правителей эпохи Ренессанса. Фактически Мадонна из Форли стала неким возрождением той ушедшей и более героической эпохи своих предков, на которых она редко упускала возможность сослаться и которым она сама старалась подражать. И пусть она не приняла никакого участия в великих интеллектуальных и художественных движениях Ренессанса, но именно она обладала той прямотой и цельностью характера, отсутствие которых сделало Италию легкой добычей вторгнувшихся на ее территорию французов и испанцев, сохранивших свое господство над ней в течение следующих нескольких столетий. Последующая жизнь правительницы Форли и ее мужественное сопротивление Цезарю Боржиа выходит за пределы той истории, изложению которой посвящена эта книга.
Глава XVII
Два последних герцога Милана
Последними Сфорца, правившими Миланом, были сыновья Людовико и Беатриче, Массимилиано и Франческо, герцоги-марионетки, один из которых пришел к власти благодаря швейцарцам, а другой — пользуясь поддержкой императора Карла V Габсбурга. Они воспитывались императрицей Бьянкой Марией при императорском дворе в Инсбруке и находились там до ее смерти в 1510 году, после чего их увезла в Нидерланды Маргарита Австрийская, дочь Максимилиана, которая стала регентшей Карла Габсбурга, будущего императора. Вследствие этого по своему характеру они были скорее германцами, чем итальянцами, и оба с величайшим почтением относились к императорской власти.
Массимилиано представился шанс в 1512 году. После того как Лига Камбрэ нанесла сокрушительное поражение венецианцам при Аньяделло в 1510 году, Джулиано делла Ровере (ставший теперь Папой Юлием II), инспирировавший образование Лиги, решил, что Венеция достаточно ослаблена и более не является опасным соперником. Поскольку Папа менее всего желал бы видеть своего прежнего союзника Людовика XII полновластным хозяином в Италии, вскоре он возглавил Священную Лигу, к которой присоединились также венецианцы и Фердинанд Арагонский. Лига была создана с целью изгнания
Главенствующее положение в Швейцарии в то время занимал Маттиас Шиннер, кардинал и архиепископ Сьона. Папа Римский назначил его своим легатом, который вместе со швейцарскими отрядами должен был противодействовать французам в миланском герцогстве. Ломбардия в качестве торгового партнера и источника продовольствия давно стала сферой жизненных интересов швейцарцев. В кантонах действительно существовала влиятельная партия сторонников Франции, члены которой получали от французов денежные средства; но в немалой степени благодаря влиянию Шиннера, чьи запросы Людовик XII счел чрезмерными, Швейцария в целом теперь разорвала отношения с ними. Притесняемое французами население герцогства Милана было доведено до отчаяния: для него были бы выгодны любые перемены. Гений Гастона де Фуа в не меньшей степени, чем в его победе при Равенне, проявился прежде всего в его ужасающем по своим масштабам разграблении Брешии. Когда Шиннер объявил о своем намерении сделать Массимилиано Сфорца герцогом Милана, это значительно увеличило шансы швейцарцев, ибо все население герцогства пришло в восторг, узнав о перспективе снова иметь собственного герцога, да еще к тому же герцога по имени Сфорца. Император отозвал свои войска из французской армии и позволил швейцарцам пойти через Бреннер, в результате чего Лa Палис был вынужден искать убежище по другую сторону Альп.
Шиннер отдал Кремону Алессандро Сфорца, внебрачному сыну Галеаццо Мария, тогда как Павия приветствовала возвращение своего прежнего правителя Джованни Сфорца, епископа Генуи, внебрачного сына герцога Франческо. Миланцы не желали слышать ни о каком правителе, кроме Сфорца. Поборы Людовико были забыты, о его правлении теперь вспоминали как о золотом веке. Оттавиано Сфорца, епископ Лоди, родной брат Алессандро, стал регентом в Милане, встречавшем его звоном колоколов и старым кличем: «Сфорца! Сфорца!» Его правление достойно восхищения. Прежде всего, всех оставшихся в живых прежних чиновников он назначил на те посты, которые они занимали при Людовико. К несчастью, расквартированные в городе швейцарцы, демонстрируя свою обычную жадность, не упускали случая заняться грабежом. Они не проявили уважения даже к праху Гастона де Фуа, похитив из собора его золотую гробницу. Единственным, что занимало их мысли, было их собственное жалованье. Как только возникла задержка с его выплатой, лучшие из них отправились домой, занимаясь по дороге грабежом, чтобы компенсировать свои издержки. Даже Шиннер был бессилен; вскоре его армия уменьшилась наполовину, причем в его распоряжении остались наименее боеспособные отряды. Стоит прочесть подробные описания тех ужасных времен, чтобы представить себе, сколь бедственным было положение местных жителей. Удивительно, что у них еще было что грабить и что у них оставались средства, чтобы поддержать свое существование.
Массимиллано Сфорца исполнилось к тому времени двадцать два года. Судя по его портретам, он не был наделен ни способностями, ни силой характера. И хотя в детстве он казался точной копией своей матери, он был совершенно лишен всех лучших качеств своих родителей. Тем не менее «Книга Иисуса», с прекрасными иллюстрациями, многие из которых созданы самим Малагуцци-Валери, свидетельствует о том, что в раннем детстве на его воспитание и образование были затрачены немалые усилия. Едва умевший читать и писать, он часто высказывал сожаление о своем невежестве, своей бедности и несчастной судьбе. Неугомонный и нервный, он никогда не знал покоя. Говорят, что он никогда не смеялся. По свидетельству Изабеллы д'Эсте, он отдавал предпочтение немецкой одежде и пище.
По прибытии в Инсбрук Массимилиано нашел в нем ожидавших его послов, заявивших, что если бы это было возможно, то «весь Милан и все другие города сошли бы со своих древнейших оснований, чтобы встретить его и со смиренным почтением поцеловать его руки», и что они готовы на любые опасности и невзгоды ради его здоровья и благополучия. Но свое действительное положение он осознал лишь тогда, когда прибывший в Инсбрук кардинал Гурк (Маттиас Ланг) сообщил ему со всей возможной тактичностью, что ему следует подождать, пока император и Папа Римский не придут к соглашению относительно его возвращения в Милан. И столь велико было уважение его к имперской власти, что он не решался отправиться в путь, пока не получил на то согласия императора. Официальное разрешение было получено только в октябре. По пути он задержался в Мантуе, где получил теплый прием у своей тети, маркизы Изабеллы, которая всегда испытывала особые материнские чувства к детям Людовико и Беатриче. Он отказался ехать дальше Кремоны до прибытия кардинала Гурка, представителя императора. На тех, кто видел его в те дни, он не произвел благоприятного впечатления. Мороне писал: «Мне кажется, что по характеру своему или вследствие своего образования он далек от общественных дел и не испытывает особого желания добиваться герцогства, и еще меньше желает сохранить его… Возможно, когда он познает сладость власти, его настроение изменится. Однако, по правде говоря, по общему мнению всех, кому доводилось с ним общаться, в нем нет никаких признаков величия, благородства и славы, он ведет себя вовсе не как государь».