История долгов наших: Долги и темная сторона богатства
Шрифт:
Деньги, короли, знать и евреи представляли собой весьма взрывчатую смесь, которая периодически и взрывалась. Под лозунгом «Убей еврея-кредитора» тут как тут появлялся удобный для этой цели антисемитизм. Я ограничиваюсь примерами из английской истории, хотя таких случаев было много по всей Европе. Например, в 1190 году группа дворян, задолжавших евреям-ростовщикам крупные суммы, собрала толпу и отправилась громить еврейское население. Была пущена в ход та же схема, что и против тамплиеров, — евреям предъявили обвинения религиозного характера. В то время евреи находились под защитой короля Ричарда I, однако тот был в крестовом походе. Произошла резня, и, как вы уже догадались, все долговые записи были сожжены. Но Ричард зависел от евреев, которые давали ему деньги на ведение войны. Раздосадованный король учредил систему дублирования долговых записей, после чего обложил евреев еще большим налогом.
В XIII
Не думайте, что такая участь постигла только тамплиеров и еврейских ростовщиков. Могу вам напомнить об изгнании выходцев из Восточной Индии, предпринятой в 1972 году Иди Амином в Уганде в связи с тем, что индийцы доминировали в банковском секторе страны, а также о враждебном отношении к этническим китайцам во Вьетнаме, которое закончилось их изгнанием из страны в конце 1970-х. Как только в стране появляется группа чужаков, которым «свои» должны большую сумму денег, модель «Убей кредитора» становится эффективным, хотя и отвратительным, способом избавления от долгов. Примечание: нет нужды прибегать к убийствам в буквальном смысле. Если люди бегут из страны достаточно быстро, то они бросают все свое имущество, и вы можете легко прибрать его к рукам, а также, разумеется, сжечь все долговые записи. Наверное, вы обратили внимание, что до этого момента я не упоминала нацистов. В этом просто не было необходимости, ибо нацисты оказались не одиноки в использовании метода «Убей кредитора».
Мы переходим к самой темной части нашей темной стороны долга. Да, мы приближаемся к Стране возмездия, где деньги не гарантируют избавления от долга чести. Тут я хочу вернуться к чувству справедливости, характерному для приматов, с которого и начала эту книгу. Вы помните эксперимент, в котором обезьяны с радостью меняли камушек на кусочек огурца до тех пор, пока одна из обезьян вместо огурца не получила более привлекательный виноград. После этого большинство обезьян прекратили всякий обмен. Проводился также эксперимент, в котором две обезьяны добывали желанную еду только в результате совместных усилий, потянув за веревку, — ни одна из них выполнить это задание в одиночку не могла. Но доступ к еде открывался только одной из двух обезьян. Если эта обезьяна не делилась полученной едой с партнером, то вторая в следующий раз могла бы отомстить своим неучастием в деле. Но она предпочла наказать «жадину», а не отказываться от дальнейшего сотрудничества.
Вам знакомо это чувство. Оно знакомо всем. Не исключено, что модуль возмездия является очень древним, глубоко укоренившимся в нас. Каждая культура по-разному относится к его проявлению, однако сомневаться в его вездесущности не следует. Простое заявление, заявление, что мстительность — плохая черта, звучит неубедительно.
«Экономический человек» — любимое дитя всех экономистов, которые готовы верить, что наше поведение определяется чисто экономическими соображениями. Будь это справедливым, мир стал бы не столько лучше, сколько иным. Деньги, как и камушки у обезьян, — это просто средство обмена. Их можно поменять на множество различных вещей, включая жизнь. Иногда они используются как средство расчета за смерть, которую вы причинили корове, лошади или человеку. Иногда они служат платой за смерть, которую вы хотели бы причинить, или платой за то, чтобы избежать смерти. В последних двух случаях мы можем говорить о деньгах, «связанных с кровью». Однако есть случаи, когда деньги бессильны и в оплату принимается только реальная кровь.
В романе Чарльза Диккенса «Повесть о двух городах», повествующем о французской революции, зловещая мадам Дефарж проводит все время перед Террором за вязанием, в котором, словно в летописи, фиксируются те, чьи головы должны полететь с плеч, когда разразится буря. Ее муж говорит: «Легче самому жалкому трусу вычеркнуть себя из списка живых, чем вычеркнуть хотя бы одну букву его имени или его преступлений из вязаного списка моей жены» [22] . Ее вязание напоминает работу древнегреческих мойр — трех сестер, которые прядут судьбы
22
Перевод С. Боброва и М. Богословской.
Рядом с мадам Дефарж сидит и вяжет еще одна женщина — по прозвищу Месть. Это одно из божеств Революции, наших старых знакомых. Ее можно назвать и Немезидой, или Возмездием, и красноглазой безжалостной Фурией. Когда в большей степени уравновешенная богиня Справедливости с повязкой на глазах и весами в руках теряет власть, на сцене появляются более древние и более кровожадные богини.
Здесь я сделаю отступление, чтобы порассуждать о слове «месть», прибегнув к Оксфордскому толковому словарю английского языка. Если верить этому источнику, английское слово revenge («месть») происходит от латинского revindicare, а это слово восходит, в свою очередь, к vindicare, что значит «оправдывать», или «спасать», или «освобождать» — например, освобождать раба. Таким образом, «отомстить за себя» означает «освободить себя», поскольку, пока ты не отомстил, ты не свободен. Что делает тебя невольником? То, что ты охвачен ненавистью к другому, твоя жажда мести. Ты понимаешь, что не сможешь освободиться от нее до тех пор, пока не совершишь акт отмщения. Счет, который следует оплатить, носит психологический характер. Долг, который нельзя оплатить деньгами, — психологический долг. Это душевная рана.
Мстители и те, кого они хотят убить или наказать, напоминают собой кредиторов и должников. Они ходят парами. Это сиамские близнецы. Отсюда всего один шаг к архетипу Тени в теории Юнга.
Когда идет речь об иррациональной одержимости ненавистью человека к другому лицу или группе лиц, с которыми этот человек едва знаком — говорят последователи Юнга, — такая ненависть является отличительный свойством человека, который находится в разладе со своей Тенью. Тень — это наша темная сторона, в которой откладывается все то, чего мы стыдимся и в чем никогда не захотим признаться, а также те качества, о которых мы открыто говорим с презрением, но при этом внутренне желаем ими обладать. Если мы не признаемся себе в таких свойствах, то тут же переносим их на другого человека или группу людей, и в отношении этого человека или этой группы у нас развивается иррациональная ненависть. В художественной литературе Тень часто появляется в виде двойника или копии, как, например, в рассказе Эдгара По «Уильям Уилсон» или в «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда. Литература изобилует такими двойниками, не говоря уже о фильмах и телесериалах. На память сразу приходит андроид Дэйта из сериала «Звездный путь. Новое поколение», у которого была злокозненная Тень. Все такие сюжеты со «злыми двойниками» последователи Юнга назвали бы сюжетами о Тени.
Это все не могло не сказаться на сюжетах об отмщении, где Тень уже проявляет себя во всю силу. Кто знает, почему персонаж А чувствует такое отвращение к персонажу Б? Это знает Тень, и до тех пор, пока это знает и персонаж А и пока он воспринимает Тень как им же сотворенную сущность, ему никогда от этого чувства не избавиться.
В драматургии времен Елизаветы I и Якова I наличествует жанр, который называется «трагедия мести». В этих пьесах можно наблюдать принцип отмщения в действии. На сцене множатся трупы, ибо одна месть порождает другую. Это не просто «око за око». Это — «око за око за око за око за око», как в ранних детективах Дэшила Хэммета. В предыдущих главах я упоминала о теории «просачивающегося» богатства и «просачивающегося» долга, однако «трагедия мести» иллюстрирует собой «просачивающуюся» месть: относительно невинные наблюдатели вдруг оказываются в самом центре событий. «Гамлет» — это тоже «трагедия мести», но Шекспир, как всегда, проявляет жанровое многообразие и изменяет сюжет: в данном случае именно запоздалая месть, а не ее скороспелость является причиной горы трупов в конце пьесы.
«Трагедия мести» переделана Шекспиром и в «Венецианском купце» — пьесе настолько многоуровневой и острой, что она до сих пор вызывает горячие споры. Обычно говорят, что каждый актер мечтает сыграть Гамлета, но играть Шейлока, который то ли герой, то ли злодей, то ли оба в одном, то ли ни один из них, — оказывается труднее, ибо образ Шейлока многослоен и с годами его сложность лишь увеличивается. Как играть Шейлока после нацизма? И как играть Шейлока в наши дни, если ростовщичество, за которое его презирали, стало обыденной деловой практикой?