История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима
Шрифт:
Взаимоотношения между Сенатом и императором были таковы, что их не замечали десятилетиями. В такой атмосфере были сделаны разумные попытки отнестись справедливо к власти императора над народом, само название которого отрицало такую возможность. Философия стоицизма процветала в Риме веками; она была основанием римской идеи добродетели. Над стоиком не довлели его склонности. Он был способен отрешиться и от удовольствия, и от боли, чтобы объективно решить, каков курс действий наиболее хорош.
Теперь философ по имени Эпиктет повернул приложение принципов стоицизма к императору. Само слово римский, писал он, означает теперь «условие повиновения императору», но нет причины, чтобы это
«Разве вами не командовала та, которую вы любите, заставляя делать то, что вы не хотите? Разве вы никогда не льстили своему драгоценному мальчику-рабу? Разве вы никогда не целовали его ноги? Но если кто-либо заставит вас целовать ноги Цезаря, вы посчитаете это оскорблением, самым крайним проявлением тирании… Разве вы никогда не выходили вечером, когда вам не хотелось, и не тратили больше, чем хотели, испуская слова жалобы и стоны… Так почему вы все еще называете себя свободным»?9
Эпиктет сам был рабом из Малой Азии; он знал, что значит жить в подчинении. Его стоицизм делает свободу состоянием души, а не тела. «Тот человек свободен, – пишет он, – кто живет, как хочет… кто получает то, что хочет получить, и избегает то, чего хочет избежать». Существование императора не нарушало стройности этой системы, римлянам следовало просто переопределить понятие «свободы».
В последние годы правления Траяна империю тревожило явление, с которым не знали, что делать: рост числа христиан. Консул Плиний, который отбыл наместником в Малую Азию, был так обеспокоен из-за этих людей, что написал Траяну, спрашивая, что с ними делать. Христиане говорили о принадлежности к царству без земных правителей – это напоминало об иудеях, которые сначала отказались поклоняться императору, а затем превратились в серьезную военную проблему.
На деле христиане, которые действительно мечтали о царстве, которым будет править Бог, а не Траян, существенно отличались от иудеев. Со времени Авраама поклонение иудеев своему богу было связано с особым местом на земле; бог обещал им землю Израиля – а это означало, что их вера должна была иметь политическое измерение. Отказ иудеев поклоняться римским императорам был основан их на теологии (бог сказал: «Ты не будешь иметь других богов. кроме меня»), но отсюда также следовало, что римляне не имели права управлять Израилем, и в особенности Иерусалимом. Он принадлежал богу.
С другой стороны, христиане никогда не имели собственной страны: царство, о котором они говорили, было царством духа, существующем в другом измерении, параллельно царствам земных народов. Это был город без фундаментов, строителем которого являлся сам бог – как изложили это авторы книг Нового Завета. Само определение христианин подразумевало их ощущение общей идентичности как последователей бога-человека, который был распят в Палестине – а не как жителей определенного места.
Императоры и правители Рима никогда не понимали этого. Письма Плиния были и осторожными, и озадаченными: следует ли преследовать христиан, если они не демонстрируют себя? Следует ли позволить им проводить странные ритуалы своей веры на публике? Как на это отвечать?
Траян предложил политику «не спрашивают – не отвечай»; Плинию следует препятствовать служителям христианства, но ему не следует поднимать
Император не был чрезмерно озабочен этой проблемой – отчасти потому, что стремился направить свое внимание вовне, планируя новые кампании. При Траяне Римская империя достигла максимальных размеров. Он отодвинул границы на севере и на юге; его последняя кампания велась против Парфии, которой теперь правил царь Вологаз III. В 113 году Траян лично повел римские войска на восток через Армению, которая пала перед Римом и стала римской провинцией, напрямую в парфянские земли через реку Евфрат. Парфяне вынуждены были отступить; римляне заняли Вавилон и захватили парфянскую столицу Ктесифон.
Это было великой победой – но Месопотамская пустыня давно была известна как место, крайне трудное для удержания. Она куда лучше подходила для партизанской войны, чем для занятия ее большой армией. До 117 года Траян оставался в Месопотамии, сражаясь против постоянного сопротивления парфян, но так никогда и не смог полностью подавить его.
В то же время римские владения беспокоили и другие гражданские беспорядки. В 115 году иудейские общины, разбросанные по империи от самого Египта до северных границ, воспользовались занятостью римлян войной с Парфией, чтобы опять поднять знамя мятежа. Масада все еще была жива в их памяти; иудеи хотели вернуть назад землю, данную им богом. Это восстание разрасталось и становилось все более серьезным, пока Траян не дал разрешения не-евреям в восставшем районе убивать своих еврейских соседей. Эта резня временно сняла проблему.
Но все же Траян решил, что лучше приостановить операции в Парфии до более благоприятного времени. Он собрал свои войска и двинулся к дому – но дошел только до Малой Азии. В Киликии у него случился удар, и он умер почти сразу же, 9 августа 117 года. Ему было шестьдесят четыре года.
Далее последовало некоторое замешательство, вызванное отсутствием наследника – Траян не оставил на этот счет недвусмысленных указаний. Его законный воспитанник Адриан, теперь правитель Сирии, заявил, что Траян намечал его в следующие императоры, хотя некоторые друзья Траяна говорили, что он намеревался выбрать кого-то другого, или что он намеренно не остановил выбор ни на ком, чтобы победил наилучший кандидат. Так как не было четко определенного кандидата, способного противостоять Адриану (который сразу же двинулся к Риму), Сенат в итоге утвердил его. Оказавшись в Риме, Адриан закрепил выбор своей персоны обычными большими выплатами преторианской гвардии: «Солдаты любили его за его огромный интерес к армии, – заключает „История Августа”, – и кроме того, за его подачки им».
За двадцать один год своего правления Адриан показал себя предусмотрительным и консервативным человеком, умеренным лидером, не сильно любимым, но и не вызывающим особый страх. Его самая крупная война произошла не из-за агрессии, а из-за политической ошибки: он попытался построить себе новую столицу на руинах Иерусалима и запланировал даже поставить храм Юпитеру на месте Второго Храма.
Это привело к возникновению еще одного иудейского восстания, которое было (по словам Диона Кассия) «войной немалой важности и немалой длительности».10 Лидером иудейского сопротивления был Симон Бар-Кохба, человек, которого церковный историк Евсевий описывает как обладателя «характера разбойника и убийцы» – но который, тем не менее, пообещал иудеям, что «принесет им свет во мгле их бед».11