История Эрнеста и Селестины
Шрифт:
– А когда он голодный, – спрашивала Серая Грымза, – что он тогда ест, Страшный Злой Медведь?
– Он ест всё, что попадётся, – отвечали мышата, которые знали эту сказку наизусть.
– Абсолютно всё! – повторяла Серая Грымза, угрожающе подняв палец. – Мёд, рыбу, морковь, кукол, башмаки, телевизионные антенны, шоколад, масло, велосипедные шины, гвозди, цикорий, тесто, радиоприёмники –
– Мышку? – спрашивал чей-то дрожащий голосок.
– Мышку? – издевательски хихикала Грымза. – Десять! Двадцать! Тысячу мышек! Он ест их жареными, варёными, тушёными, в виде паштетов, в виде бутербродов, с гарниром, под соусом, в супе и даже сырыми!
– Сырыми? – не удержавшись, переспрашивала Селестина, съёживаясь в своей кроватке.
– Сырыми и прямо живьём, с башмаками и рюкзачком!
Теперь Серая Грымза шипела как змея.
«Неправда, неправда! – твердила про себя Селестина. – Грымза просто нас пугает! Нет никакого Страшного Злого Медведя».
И всё-таки Селестина немножко в него верила, потому что была ещё маленькая, а малыши верят во многое такое, во что и не хочется верить, а приходится.
Сейчас, в темноте помойного бака, Селестина уже нисколечко в него не верила. Она была уже большая. Она знала, что медведи такие же, как все, – бывают злые, бывают добрые, бывают ни злые и ни добрые, но в одном она была уверена совершенно: нет никакого Страшного Злого Медведя! Засыпая, она всегда повторяла про себя: нет никакого Страшного Злого Медведя. Дураки вроде Жоржа – да, бывают, а вот Страшный Злой Медведь – нет… Но при этом какой-то чуть слышный внутренний голосок не давал ей покоя: «А что если он всё-таки есть – Страшный Злой Медведь, вдруг он и вправду есть?»
СЕЛЕСТИНА: Так что утром, когда Эрнест поднял крышку помойного бака и уставился на меня голодным взглядом – слюни текут, глаза на лоб вылезли, – я так и подумала, что это Страшный Злой Медведь!
ЭРНЕСТ: Не текли у меня слюни! И глаза никуда не вылезли! Не могут глаза на лоб вылезать.
СЕЛЕСТИНА: Это выражение такое, Эрнест, это образ!
АВТОР: Не начинайте опять
ЭРНЕСТ: Дело было зимой, и я был не в духе. Голодный – что правда, то правда. Я проснулся такой голодный – прямо весь мир бы съел.
СЕЛЕСТИНА: Ага! Вот видишь!
ЭРНЕСТ: Это выражение такое, Селестина! «Весь мир бы съел» – это образ!
СЕЛЕСТИНА: Странный, по-моему, образ.
ЭРНЕСТ: Потому что я поэт, Селестина! Я мастер странных образов.
АВТОР: Лучше я сам буду рассказывать, так быстрее дело пойдёт.
5
Пробуждение Эрнеста
(Есть хочу!)
Я ГОВОРИЛ вам, что всё это происходило зимой? Нет? Так вот, была зима. Тонны снега и лютый мороз. В то утро на вершине холма Эрнест проснулся в своём домике, надёжно укрытом в чаще леса, очень не в духе. Он сел в кровати, почесал затылок, почесал спину, почесал зад и сказал сам себе:
– Есть хочу.
Вот он встаёт, открывает холодильник – пусто, даже квашеной капусты не осталось. Открывает буфет – пусто, хоть бы хребет от сардинки – и того нет. Спускается в погреб – ничего нет, даже прошлогодней банки мёда. «Не может быть, неужто я всё-всё подъел перед тем, как уснуть?» Он шарит под кроватью, открывает все крышки – нигде ничего! Ничего, абсолютно ничего съестного во всём доме. Ни малюсенькой крошечки чего бы то ни было. «Есть хочу, – повторяет Эрнест, – есть хочу, есть хочу, ЕСТЬ ХОЧУ!» И вот он одевается, и суёт ноги в свои большущие башмаки, и надевает своё старое пальто, и берёт свой аккордеон, и гармонику, и цимбалы, и барабан, и отправляется в город петь, а снег так и валит большими хлопьями.
(Ах да! Я забыл сказать, что Эрнест обожает петь и играть. С малых лет он играет на всех музыкальных инструментах и сочиняет песни про всё, что видит, и про всё, что в голову взбредёт. Музыка – его страсть. Больше всего на свете он любит петь и играть, только об этом и думает, только этим и живёт. У него очень красивый голос. Медвежий, конечно, но очень красивый.)