История франков

Турский Григорий

Не менее сочными штрихами рисует Григорий портрет другого вельможи меровингских королей – герцога Гунтрамна Бозона. В нем он особо подчеркивает вероломство. Гунтрамн Бозон с легкостью нарушал клятву верности, если ему это было выгодно. Так, он, подкупленный королевой Фредегондой, выманил мятежного сына Хильперика – Меровея, вместе с которым скрывался от гнева короля в базилике св. Мартина, специально устроив выезд на соколиную охоту (V, 14). Когда же в романской Галлии поднял мятеж самозванец Гундовальд, то Гунтрамн Бозон первый к нему примкнул и первый его покинул, похитив у него часть сокровищ (VII, 38). Григорий характеризует Бозона так: «Был же Гунтрамн Бозон в своих действиях легкомысленным, алчным и жадным сверх меры до чужого добра, всем клялся и никогда не держал слово» (IX, 10).

Таким же непривлекательным предстает перед нами и другой вельможа – герцог Раухинг: «...человек, преисполненный

всяческого тщеславия, надменный, гордый и в высшей степени наглый. Он обращался с подчиненными, не проявляя ничего человеческого, но неистовствуя по отношению к своим ближним и выказывая безмерную и безумную злость, совершал гнусные злодеяния» (V, 3).

Порой эти отрицательные образы перемежаются, правда, обрисованными не столь выпукло, положительными персонажами. В этом случае критерием положительных качеств у Григория служат: справедливость, доброта, полезность, набожность, почитание священнослужителей, щедрость по отношению к церквам и бедным людям, возведение построек, храмов [341] и т. д. Примером такого положительного образа в изображении Григория может служить король Теодоберт, которого он называет деятельным (III, 1), великим и замечательным во всякой благости (III, 25). Такие же добродетели присущи и соправителю константинопольского императора Юстина – Тиберию (Константину) (V, 19). Сходным образом характеризует Григорий и герцога Хродина (VI, 20).

Особое место Григорий Турский отводит духовенству. Повествуя о делах и поступках многих епископов, Григорий не проходит мимо тех, которые вели себя недостойно, проявляя жестокость, алчность и распущенность. Такими одиозными фигурами являются епископ Клермона Каутин и епископы Салоний и Сагиттарий; рассказы о распутном поведении последних церковные писатели даже предпочитали считать позднейшей интерполяцией. Один из них, Каутин, чтобы завладеть собственностью священника Анастасия, заживо замуровал его в склепе. В конце рассказа Григорий добавляет: «Для Каутина же не было ничего святого, ничего дорогого. Его совершенно не трогали ни церковные писания, ни светские» (IV, 12).

Говоря о епископах, нельзя впадать в крайность. Как показывает сам Григорий, среди них немало было людей порядочных, истинно верующих. К числу таких епископов относился, например, Агрекула из Шалона на Соне. Григорий пишет о нем: «Был он весьма образованным и благоразумным человеком, происходившим из сенаторского рода. Он много выстроил в этом городе зданий, возвел дома, построил церковь с колоннами и украсил ее мрамором из разных пород и мозаикой» (V, 45).

Колоритны у Григория и образы женщин. Это прежде всего жены меровингских королей: Хродехильда, жена короля Хлодвига; Брунгильда, жена короля Сигиберта; враждовавшая с ней Фредегонда, жена короля Хильперика. Королева Хродехильда поддерживает решение Хлодвига принять христианство, и потому она предстает перед нами не только красивой и умной (II, 28), но и добродетельной, честной, целомудренной, набожной и чуть ли не святой женщиной (III, 19; IV, 1). Напротив, образ королевы Фредегонды обрисовывается им резко отрицательно. Властолюбивая, не терпящая соперниц, ненавидящая Брунгильду, полагая, что та пользуется большей властью и влиянием, чем она, высокомерная, безрассудная, Фредегонда еще в молодости была известна своей жестокостью (IV, 28). По рассказам Григория, Фредегонда причастна почти ко всем убийствам членов королевской семьи и простых людей, заподозренных в каких-либо действиях против нее и ее семьи. Григорий устами короля Гунтрамна называет Фредегонду «враждебной богу и людям» (IX, 20). Он не дает ее внешнего портрета, однако пытается раскрыть психологию образа (V, 34).

Контрастом Фредегонды является Брунгильда. Григорий подчеркивает королевское происхождение Брунгильды – в отличие от Фредегонды, бывшей служанки, – и ее воспитание, говоря так: «А была она девушкой тонкого воспитания, красивой, хорошего нрава, благородной, умной и приятной в разговоре» (IV, 27). Брунгильда снисходительна к пресвитеру, которого подослала Фредегонда, чтобы убить ее (VII, 20), она отважна, [342] когда защищает верного ей герцога Лупа от его недругов, ворвавшись в их строй (VI, 4) [20] .

20

Любопытно, что Фредегар, продолживший «Историю франков» Григория Турского, всвоей «Хронике» (III, 59) и анонимный автор «Книги истории франков» (Гл. 39-40)характеризуют Брунгильду отрицательно, приписывая ей убийства десяти королей.См.: MGH. SRM. Hannoverae. 1888. Т. 2. Р. 109. 141-142.

Итак, обрисовка исторических персонажей,

рассмотренных нами, как и многих других, встречаемых в «Истории франков», весьма неодинакова. В показе одних образов Григорий старался продолжать традиции римских историков и давать своим персонажам прямую портретную характеристику, хотя и весьма упрощенную. Другие исторические персонажы даны им преимущественно в действии, с попутным выделением тех или иных индивидуальных черт характера. Что же касается внешних портретных зарисовок, то у Григория их нет, за исключением одной попытки дать внешний облик патриция Цельса (IV, 24). Характеризуя Цельса как человека спесивого, находчивого и сведущего в праве, Григорий сообщает, что Цельс был высокого роста, широкоплечий и с сильными руками (IV, 24).

Разумеется, здесь еще рано говорить о создании Григорием сложных психологических характеров, однако некоторые попытки в этом направлении он уже предпринимает.

Талант Григория как рассказчика ярко проявляется не только при описании современных ему событий, но и в рассказах о раннем периоде Франкского королевства, а именно о правлении короля Хлодвига.

Рассказы о Хлодвиге (II, 27-43) представляют собой, пожалуй, самый законченный цикл и отличаются внутренней связностью, восходящей к устным преданиям и народным легендам. Таковы главы, повествующие о сокровищах Сигиберта, коварно захваченных Хлодвигом, о гибели сына Сигиберта (II, 40) и гибели салических и рипуарских вождей, в смерти которых был виновен Хлодвиг, ведший против них войну ради расширения своих владений (II, 41-42). Главы о Хлодвиге, восходящие к церковной традиции, – о суассонской чаше (II, 27), «О войне против алеманнов» (II, 30), «О крещении Хлодвига» (II, 31), «О войне с Аларихом» (II, 37), – давно ставшие хрестоматийными, написаны Григорием с большим умением. В главе «О войне с Аларихом» использован бродячий сказочный мотив с оленем, показавшим войску Хлодвига место переправы через реку Вьенну; этот мотив, встречаемый у многих писателей раннего средневековья, также окрашен в религиозные тона.

Прекрасным рассказчиком выступает Григорий и при описании современных ему событий, в которых иногда и ему самому приходилось принимать участие. Здесь живость повествования достигается не только простотой изложения, введением кратких диалогов действующих лиц, но и акцентировкой характерных особенностей происходящих событий. Григорий стремится создать правдоподобную картину происходящего, заставить читателя проникнуться атмосферой той эпохи. Таковы рассказы о гибели сыновей Хлодомера (III, 18), о жестокости Раухинга (V, 3), о судьбе Гундовальда (VI, 24; VII, 26, 30, 32, 34, 36-38). Здесь трогают и драматическая картина убиения беззащитных малолетних детей их бессердечно-алчными [343] родичами (III, 18), чтобы завладеть их наследством, и трагическая гибель заживо погребенных молодых влюбленных – слуги и служанки герцогом Раухингом (V, 3), и печальная участь Гундовальда, считавшего себя (быть может, не без основания) сыном короля Хлотаря и преданного в руки противников его же сообщниками.

Рассказ о Гундовальде наиболее подробен. Этот рассказ многоплановый, он вплетается, как, впрочем, и вышеперечисленные, в канву других событий и связан с судьбами упоминаемых Григорием исторических личностей – герцога Гунтрамна Бозона, патриция Муммола, епископа Сагиттария и других вельмож из окружения короля Хильдеберта II. Сюжетно рассказ близок повести. В нем выведен глубоко трагический образ несчастного и обманутого человека, доверившегося своим сообщникам, которые в последний момент предали его ради спасения своей жизни. Григорий как бы подготавливает трагический финал двумя сценами разговора Муммола с Гундовальдом. В первой сцене Гундовальд, поняв хитрость Муммола, предложившего ему отдаться в руки короля Гунтрамна, заливается слезами и произносит слова упрека, полные драматизма: «По вашему зову занесло меня в эту Галлию... Я же с божьей помощью во всем положился на вас, доверил вам свой замысел, править желая всегда с вашей помощью» (VII, 38). Во второй сцене драматизация усиливается: Муммол требует от Гундовальда свой подарок – золотой пояс, который Гундовальд носил в знак их дружбы.

Вводимые Григорием отдельные детали, подобно штрихам у живописца, как бы дорисовывают картину описываемых событий и служат для подчеркивания трагичности ситуаций. Например, в главе «О гибели Левдаста» (VI, 32) Григорий сообщает, что неожиданно одна нога Левдаста, убегавшего от своих преследователей, попала в расщелину моста, в результате чего он и оказался в их руках. Но иногда Григорий использует подобные штрихи и детали для выявления и трагикомических ситуаций. Например, епископ реймский Эгидий, спасаясь от восставшего люда, в испуге потерял с одной ноги башмак и в таком виде прискакал на коне в своей епископский город (VI, 31).