История груди
Шрифт:
Можно сказать, что новая иконография была определенным образом связана с теми платьями, которые реальные женщины носили в период революции. В 1780-х годах впервые появилось платье-рубашка. Его легкая ткань и свободный покрой контрастировали со строгими фасонами прежних лет. Женщины забыли про корсеты и тяжелые ткани ради более простого покроя, который стал частью широко распространенного классического тренда. Вспомнили о древних греках и римлянах с их философией, политикой и стилем. «Политически корректное» платье-рубашка стало вместе с якобинскими штанами для мужчин символом нового эгалитарного общества.
Во
185
Barbara Gelpi, «Significant Exposure: The Turn-of-the-Century Breast», Nine-leenth-Century Contexts,должна выйти из печати.
186
Willett and Phillis Cunnington, The History of Underclothes,c. 97.
Статья в газете «Маленькая почта» от 22 июня 1797 года передавала существующую картину:
Две женщины вышли из красивого кабриолета. Одна была одета прилично, другая с обнаженными руками и грудью, поверх панталон телесного цвета надета прозрачная юбка. Они опасливо прошли пару шагов, и тут их окружили и сдавили. Полуголую женщину оскорбили… Никто не мог без возмущения смотреть на непристойный наряд этой дамы «новой» Франции [187] .
187
Цитируется по: Ewa Lajer-Burcharth, «La Rh'etorique du Corps F'eminin sous le Directoire», в Les Femmes et la R'evolution Francaise,издание Marie-France Brive, том 2, c. 221.
В передовице одного из английских журналов начала 1800-х годов отмечалось, что молодые дамы теперь «прикрыты лишь прозрачными шалями, которые развеваются над их грудями и совершенно их не скрывают» [188] . Такая почти не прикрывающая тело одежда считалась приличной для молодых матерей и для незамужних женщин. Груди, которые в эпоху Возрождения были разделены на две категории (одна грудь для кормления, другая для сексуальных утех), соединились в одно многофункциональное целое. Кормящая грудь стала сексуальной (илл. 48).
188
Цитируется по: Julian Robinson, The Fine Art of Fashion,c. 44.
С этого момента к материнской груди с эротическими полутонами будут обращаться не один раз, чтобы она послужила различным национальным интересам. Во Франции в XIX и XX веках аллегорическая фигура с одной или обеими обнаженными грудями продолжала олицетворять Республику. Часто она идентифицировалась с идеей Свободы, как в знаменитой картине Делакруа «Свобода на баррикадах». Она не о Революции 1789 года, как думает большинство, а о кровавом восстании 1830 года (илл. 49).
По контрасту со «случайным» обнажением женской груди в эпоху Возрождения или в эротическом искусстве XVIII века эта Свобода обнажает свою грудь намеренно для того, чтобы внушить политические, а не сексуальные чувства [189] . Спустя более чем сто лет, во время освобождения Парижа
189
Более пространный комментарий к картине Делакруа «Свобода на баррикадах» см. у Marcia Pointon, Naked Authority: The Body in Western Painting, 1830–1908,c. 59–82.
190
Michel Droit, «Quand Paris Applaudissait Sa Libert'e», Le Figaro,August 11,1994.
Около 1850 года грудастый символ Французской республики получил имя Марианна. С тех пор юное лицо, фригийский колпак и обнаженная грудь Марианны много раз изображались на картинах, в работах скульпторов, на постерах, плакатах и монетах как выражение отваги, динамизма, солидарности и сексуальной привлекательности, которые французы называют национальными чертами характера [191] . Хотя и другие государства так или иначе позаимствовали черты Марианны для своих национальных эмблем — например, Колумбия, Британия и Пруссия, — ни одна из женщин-символов не обнажала груди с бесстыдством французской модели.
191
Заставляющие думать интерпретации «грудастых» изображений республиканской Франции можно найти у Paul Trouillas, Le Complexe de Marianne; y Maurice Agulhon, Marianne into Battle: Republican Imagery and Symbolism in France, 1789–1880,перевод на английский язык Janet Lloyd; и у Gutwirth.
Франция задавала тон в XVIII векеи цеплялась за веру в свое политическое превосходство еще долгое время после того, как оно уже утратило свою международную силу. Но поднимающаяся волна британского империализма и растущая мощь Соединенных Штатов сместили центр влияния в англоговорящий мир. Большая часть XIX века прошла под знаком королевы Виктории, ее любимого мужа принца Альберта и их девятерых детей, которые показали высший пример семейной и гражданской преданности.
В Англии и в Америке только материнской груди полагались публичные почести. Поощрялось желание матерей кормить детей грудью и выполнять все обязанности, связанные с их общим благополучием. Все сильнее осознавалась психологическая важность тесной связи между матерью и ребенком, и это придавало еще больше веса убеждениям сторонников грудного вскармливания. Матерей, которые отказывались кормить ребенка грудью, считали эгоистичными и социально ненадежными. В конце концов английская практика отсылки младенцев в деревню к кормилицам сошла на нет. Кормилица должна была жить в доме ребенка, где мать могла бы следить за ней.
Большинство американских женщин сами кормили детей грудью. Даже на предвоенном Юге, где были черные кормилицы, только 20 процентов матерей прибегали к дополнительной помощи кормилицы или полностью доверяли ей кормление ребенка [192] . Когда черных «мамушек» брали кормить грудью белых детей, то это часто происходило в ущерб их собственным детям, как это становится понятным из истории, рассказанной рабыней из Северной Каролины.
«Моя тетя Мэри принадлежала массе Джону Крэддоку, и когда его жена померла и оставила маленького ребенка — это была маленькая мисс Люси, — тетя Мэри как раз кормила своего новорожденного, поэтому масса Джон велел ей кормить и его ребенка тоже. Если тетя Мэри кормила своего малыша, мисс Люси начинала плакать. И тогда масса Джон схватил дитя тети Мэри за ноги и шлепнул его, и велел тете Мэри сначала накормить его ребенка» [193] .
192
Sally G. McMillen, Motherhood in the Old South: Pregnancy, Childbirth, and Infant Rearing,c. 118.
193
Victorian Women: A Documentary Account of Women’s Lives in Nineteenth-Century England, France, and the United States,издание E. Hellerstein, L. Hume, K. Offen, E. Freedman, B. Gelpi, and M. Yalom, c. 231–232.