История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике

Лукач Георг

Конечно, «ошибка» может уходить корнями в теорию, в целеполагание или в познание самой ситуации. Но только организационно выдержанная постановка вопроса делает возможной настоящую критику теории с позиции практики. Если теория неопосредствованно рядополагается с некоторой акцией без прояснения ее воздействия на последнюю, то есть без уяснения организационной связи между ними, то сама теория может быть подвергнута критике только под углом зрения имманентных ей противоречий. Данная функция организационных вопросов делает понятным то, что оппортунизм искони испытывал величайшее отвращение к организационным выводам из теоретических расхождении.Позиция правых «независимовцев» в Германии и сторонников Серрати в Италии по отношению к установленным II Конгрессом Коминтерна условиям приема новых компартий, их попытки перебросить предметные расхождения с Коминтерном из области организации в область «чистой политики» диктовались их верным оппортунистическим чутьем, которое им подсказывало, что в этой последней области расхождения могут долгое время оставаться в латентном, практически не предаваемом огласке состоянии, в то время как постановка Коминтерном организационного вопроса вынуждает к моментальному и ясному решению. Эта позиция, однако, не является чем-то новым. Вся история II Интернационала полна такими попытками свести самые разнообразные, резко расходящиеся, взаимоисключающие воззрения в теоретическое «единство» некоего решения, некоей резолюции, — свести таким образом, чтобы были учтены все точки зрения. Самоочевидным последствием такого подхода было то, что подобные решения не могли указать никаких ориентиров для конкретной деятельности, и как раз в этом отношении они всегда оставались двусмысленными и оставляли простор для самых разных толкований. Таким образом, II Интернационал, — именно потому, что он умышленно избегал в своих решениях организационных выводов, — был способен в теории позволить себе очень многое, ни в малейшей степени не закладываясь на что-либо определенное

и ничем себя не связывая. Только так могла быть принята весьма радикальная штуттгартская резолюция о войне, в которой, однако, не содержалось никаких организационных директив, обязывающих к конкретным, определенным действиям, никаких организационных установок по поводу того, как нужно действовать, никаких организационных гарантий фактической реализации решения. Оппортунистическое меньшинство не сделало никаких организационных выводов из своего поражения, ибо оно чувствовало, что само решение не будет иметь никаких организационных последствий. Поэтому после краха Интернационала на эту резолюцию могли ссылаться все направления.

Слабым пунктом всех радикальных течений во II Интернационале, кроме российского, было, следовательно, то, что они не могли или не хотели организационно конкретизировать свои революционные позиции, расходившиеся с оппортунизмом открытых ревизионистов и центристов. Однако тем самым они позволили своим противникам, в особенности центристам, смазать эти расхождения в глазах пролетариата; их оппозиция нисколько не помешала также центристам фигурировать перед революционно восприимчивой частью пролетариата в обличье истинного марксизма. В задачи данной статьи не входит ни теоретическое, ни историческое объяснение господства центристов в предвоенную эпоху. Следует лишь снова указать на то, что недооценка актуального значения революции и позиции по ее проблемам в повседневном движении дала благоприятную возможность для утверждения центристской установки: для полемики как с открытым ревизионизмом, так и с лозунгами революционной деятельности; для теоретической оппозиции к ревизионизму без серьезного искоренения такового из партийной практики; для теоретической поддержки революционного течения одновременно с принижением его актуальности в текущий момент. Благодаря этому оказалось возможным, как это имело место, например, в случае Каутского и Гильфердинга, признавать общий революционный характер эпохи, историческую актуальность революциибезо всяких поползновений к применению этого понимания к повседневным решениям.По- этому для пролетариата указанные расхождения во мнениях остались простыми расхождениями во мнениях внутри революционного, тем не менее рабочего движения, а ясное размежевание направлений стало невозможным. Но эта неясность оказала обратное воздействие также на воззрения самих левых. Когда взаимодействие с представителями центристской позиции стало невозможным для поборников левых убеждений, они не сумели посредством продуктивной самокритики собственной практики перевода теории в действие развить дальше, конкретизировать левые течения. Даже там, где они по существу были близки к истине, они сохраняли свой сугубо абстрактный, утопический характер. Достаточно вспомнить, например, о полемике Паннекука с Каутским по вопросу о массовых акциях. Но Роза Люксембург также была не в состоянии, по тем же причинам, развить далее свои верные идеи относительно организации революционного пролетариата в качестве политического вождядвижения. Ее справедливая полемика с механистическими представлениями об организационных формах рабочего движения, например, по вопросам отношения между партией и профсоюзами, организованными и неорганизованными массами, с одной стороны, вылилась в завышенную оценку спонтанных массовых акций, а с другой, — ее концепция политического лидерства [der Fuehrung] не смогла совершенно освободиться от чисто теоретического, сугубо пропагандистского привкуса.

2.

В другом месте было подробно показано, что здесь мы имеем дело не со случайностью, не с какой-то «ошибкой» этой столь значительной и оригинальной мыслительницы [6] . Существенное в данной связи для подобных ходов мысли лучше всего можно обобщенно обозначить как иллюзию «органической», чисто пролетарской революции. Революционно-»органическая» теория спонтанных массовых битв возникла в борьбе с оппортунистическим учением об «органическом» развитии, в соответствии с которым пролетариат постепенно, благодаря медленному росту завоюет на свою сторону большинство населения и таким образом придет к власти с помощью сугубо легальных средств [7] .

6

См. предшествующую статью.

7

Ср. в этой связи полемику Розы Люксембург с предложенной Давидом резолюцей майнцского партайтага: Rosa Luxemburg. Massenstreik etc. // Luxemburg R. Politische Schriften.
– S. 109 ff. См. также ее рассуждения в программной речи на учредительном съезде КПГ относительно «библии» легализма — предисловия Энгельса к «Классовым битвам»: Op. cit.
– S. 22 ff.

В конечном счете эта теория, несмотря на все умные оговорки ее лучших представителей, выливалась в тезис, что постоянное обострение экономического положения, неизбежная империалистическая война, близящийся в силу этого период революционных массовых битв с общественно-исторической необходимостью порождают спонтанные массовые акции пролетариата, в которых пройдет проверку ясное понимание вождями целей и путей революции. Тем самым данная теория, однако, молчаливо предположила, что революция будет иметь чисто пролетарский характер. Конечно, представление Розы Люксембург, например, об объеме понятия «пролетариат» является совершенно иным, нежели у оппортунистов. Ведь она весьма наступательно доказывала, что революционная ситуация мобилизует широкие массы доселе не организованных, недостижимых для организаторской работы пролетариев (сельскохозяйственные рабочие и т. д.); что эти массы в их действиях выказывают несравненно более высокий уровень классового сознания, чем сама партия и профсоюзы, которые самонадеянно и свысока рассматривают эти массы как незрелые, «неразвитые» и т. д. Но вопреки всему в основе этих концепций также лежит идея чисто пролетарского характера революции. С одной стороны, пролетариат выступает на поле битвы как единый отряд; с другой стороны, те массы, которые осуществляют боевые действия, являются чисто пролетарскими массами. Так и должно быть. Ведь только для классового сознания пролетариата характерна столь глубокая близость ему верной установки на революционную деятельность, только в нем указанная установка имеет столь глубокие корни, что нужны лишь осознание и четкое руководство, чтобы вывести саму эту деятельность на правильный путь. Пусть даже другие слои также принимают решающее участие в революции, однако их движение хотя и способно — при известных обстоятельствах — содействовать революции, но столь же легко оно может принять контрреволюционную направленность, поскольку классовое положение этих слоев (мелкой буржуазии, крестьян, угнетенных наций и т. д.) никоим образом не задает и не способно задавать необходимую устремленность к пролетарской революции в их деятельности. Понятая в этом ключе революционная партия должна неизбежно оказываться несостоятельной по отношению к этим слоям, пасовать перед задачами подталкивания их к пролетарской революции, недопущения того, что своими действиями они поддержат контрреволюцию.

Так же складывается и отношение партии к самому пролетариату. Ибо партия в этой организационной консистенции отвечает такому представлению о состоянии пролетарского классового сознания, при котором речь идет лишь о том, чтобы бессознательное сделать сознательным, латентное — актуальным и т. д. Или лучше сказать: о состоянии, при котором данный процесс не равносилен ужасному внутреннему идеологическому кризисусамого пролетариата. Главное здесь заключается не в опровержении пресловутого оппортунистического «страха», связанного с тем, что пролетариат якобы «не созрел» для взятия в свои руки и сохранения власти. Это возражение было блистательно опровергнуто Розой Люксембург уже применительно к Бернштейну. Главное, напротив, заключается в том, что классовое сознание пролетариата не развивается прямолинейно и параллельно объективному экономическому кризису, причем — одинаково у всех пролетариев. Главное в том, что большая часть пролетариата остается духовно под влиянием буржуазии, что даже крайнее обострение экономического кризиса не вырывает его из этого зависимого положения, что, стало быть, поведение пролетариата, его реакция на кризис остаются по своему накалу и интенсивности далеко позади самого кризиса [8] .

8

Подобные взгляды не являются простым следствием так называемого замедления темпов развития революции. Ленин уже на I Конгрессе Коминтерна заявил, что «борьба будет столь стремительна, что сознание рабочих масс не будет поспевать за таким развитием» [Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 37. — С. 507]. Также тезис в программе «Спартака», что компартия отказывается от взятия власти до тех пор, пока не потерпит полный провал буржуазная и социал-демократическая «демократия», исходит из того представления, что объективный крах буржуазного общества может наступить раньше, чем утвердится революционное классовое сознание пролетариата. См.: Bericht ueber den Gruendungsparteitag.
– S. 516–517.

Данное положение вещей, на котором покоится возможность меньшевизма, несомненно, также имеет объективные экономические основы. Маркс и Энгельс [9] уже очень рано заметили это развитие, буржуазные тенденции тех рабочих

слоев, которые в сравнении со своими товарищами по классу оказались в привилегированном положении в силу получения тогдашней Англией монопольных прибылей. Этот слой получил повсеместное развитие со вступлением капитализма в свою империалистическую фазу, и он, несомненно, стал важной опорой развития общих оппортунистических, враждебных революции тенденций среди значительной части рабочего класса. Но, на мой взгляд, невозможно объяснить, исходя из этого, весь вопрос о меньшевизме. Ибо, во-первых, указанное привилегированное положение сегодня уже во многом подорвано, а позиция меньшевизма отнюдь не была поколеблена соответствующим этому образом. И тут субъективное развитие пролетариата во многом отстает от темпов углубления объективного кризиса, так что этот мотив нельзя считать единственнойпричиной меньшевизма, если не стремиться тем самым закрепить за ним удобную теоретическую позицию: из отсутствия в пролетариате всепроникающей и ясной воли к революции не следует делать вывод об отсутствии объективной революционной ситуации. Во-вторых, опыт революционных битв отнюдь не дал однозначного свидетельства того, что революционную решимость пролетариата и его волю к борьбе можно градуировать в простом соответствии с экономическим расслоением его частей. Внутри занимающих одинаковое экономическое место слоев рабочих имеют место большие отклонения от простой прямолинейности и параллельности и большие расхождения в зрелости классового сознания.

9

Хорошая сводка их высказываний на этот счет содержится в «Gegen den Strom», S. 516–517. — См.: Г.Зиновьев и Н.Ленин. Против течения. — Петроград. 1918. — С. 534–536. — См. также: В.И.Ленин. Империализм и раскол социализма // Ленин В.И. Полн, собр. соч. Т. 30. — С. 169–172.

Но только на почве не фаталистической, не «экономистской» теории данные констатации становятся по-настоящему значимыми. Если общественное развитие понимается в том смысле, что экономический процесс капитализма принудительно и автоматически ведет через кризисы к социализму, то вышеозначенные идеологические моменты суть лишь выводы из ложной постановки вопроса. Ибо на самом деле они являются лишь симптомами того, что еще не наступил объективно решающий кризис капитализма. Ведь отставание пролетарской идеологии от экономического кризиса, идеологический кризис пролетариата являются — на подобный взгляд — чем-то принципиально невозможным. Но данная ситуация не претерпевает существенных изменений и тогда, когда представление о кризисе — при сохранении экономического фатализма в качестве фундаментальной установки — приобретает революционно-оптимистическую окраску. Это значит, когда за исходное берется неизбежность кризиса, неизбежность его безвыходности для капитализма. В этом случае рассматриваемая тут проблема не может быть даже признана в качестве проблемы; разве что «невозможно» уступает место «еще не». Но ведь Ленин с полным правом указывал, что не существует положений, которые сами по себе были бы безвыходными. В каком бы положении ни находился капитализм, для него всегда найдутся «чисто экономические» возможности разрешения кризиса; вопрос состоит лишь в том, являются ли такие решения, коль скоро выходят они из теоретически чистого мира экономики и вступают в действительность классовых битв, также действительно реализуемыми, осуществимыми. Для капитализма, взятого самим по себе, стало быть, выходы всегда мыслимы. Но сможет ли он ими на деле воспользоваться, — это зависит от пролетариата.Пролетариат, деятельность пролетариата загораживают капитализму выход их подобного кризиса. Конечно, тотфакт, что пролетариату в руки именно теперь дана такая власть, является следствием развития экономики, подчиняющегося «естественным законам». Однако эти «естественные законы», с одной стороны, определяют лишь сам кризис, придают ему определенный объем и размах, которые делают невозможным дальнейшее «спокойное» развитие капитализма. Свобода действия таких законов (в смысле капитализма) повела бы, однако, не просто к его гибели, переходу к социализму, а к длительному периоду кризисов, гражданских войн и империалистических мировых войн, повторяющихся на все более высокой ступени; она повела бы «к общей гибели борющихся классов», к новому состоянию варварства.

С другой стороны, те же самые силы и их «естественный» рост создали пролетариат. Его физическая и экономическая мощь оставляют для капитализма очень мало шансов по схеме прежних кризисов найти чисто экономическое решение, такое решение, при котором пролетариат будет вынужден выступать лишь в качестве объекта экономического развития. Эта сила пролетариата есть следствие объективно-экономических «закономерностей». Вопрос о том, как эта потенциальная сила становится реальной, как пролетариат, который сегодня фактически является лишь простым объектом хозяйственного процесса и лишь в потенции, лишь латентно фигурирует как участвующий в его определении субъект, — как пролетариат оказывается в состоянии в действительности выступить как ее субъект, — этот вопрос уже больше не обусловливается фатально и автоматически такими «закономерностями». Или, говоря точнее: автоматическая и фатальная обусловленность ими больше не затрагивает сегодня сердцевину действительной силы пролетариата. А именно, поскольку пролетариат реагирует на кризис в четком соответствии с капиталистическими «закономерностями» экономики, поскольку эти реакции проявляются в предельном случае как спонтанные массовые акции, постольку реакции пролетариата выказывают структуру, во многом сходную в основе своей с движениями дореволюционного периода. Они зарождаются спонтанно (спонтанность некоего движения есть субъективное, свойственное массовой психологии выражение его сугубой детерминированности экономическими закономерностями), почти исключительно в порядке защиты от экономического, — реже: политического, — натиска буржуазии, от ее попытки найти «чисто экономическое» разрешение кризиса. Но они так же спонтанно прекращаются, идут на убыль, если их непосредственные цели кажутся достигнутыми или бесперспективными. Представляется даже, что они сохранили свое «естественнонаучное» протекание.

Но эта видимость развеивается, если рассматривать такие движения не абстрактно, а в их реальной среде, в исторической тотальности мирового кризиса. Этой средой является самопроизвольное воздействие кризиса на все классы, следовательно, не только на буржуазию и пролетариат. Ибо существует качественная и принципиальная разница между той ситуацией, при которой экономический процесс вызывает пролетариат на спонтанное массовое движение, но состояние совокупного общества — в общем и целом — остается стабильным, и ситуацией, при которой происходят глубоко идущая перегруппировка всех общественных сил, потрясение основ господствующего общества. Поэтому понимание важной роли непролетарских слоев в революции, ее не чисто пролетарского характера приобретает столь решающее значение. Всякое господство меньшинства может удержаться лишь при том условии, что для него оказывается возможным держать на своем идеологическом поводу те классы, которые не являются прямо и непосредственно революционными, добиться от них поддержки своей власти или по меньшей мере нейтралитета в его борьбе за власть. (Само собой разумеется, что к этому присовокупляется стремление также нейтрализовать часть революционного класса). Сказанное в особо высокой мере относится к буржуазии. Она в гораздо меньшей степени непосредственно держит в руках фактическую власть, чем предшествующие господствующие классы (например, граждане античных полисов, знать в эпоху расцвета феодализма). Она находится в гораздо более сильной зависимости от соглашений и перемирия или компромиссов, заключаемых с конкурирующими с ней, господствовавшими до нее классами. Это нужно ей для того, чтобы иметь возможность поставить на службу своим собственным целям контролируемый ими аппарат власти. С другой стороны, она вынуждена перекладывать на плечи мелкой буржуазии, крестьян, представителей угнетенных наций фактическое отправление власти (армия, низшая бюрократия и т. д.). Коль скоро вследствие кризиса изменяется экономическое положение этих слоев, коль скоро расшатывается их наивная и неосмысленная солидарность с руководимой буржуазией общественной системой, то разрушается, так сказать, одним ударом, весь аппарат господства буржуазии: пролетариат может оказаться победителем, единственной организованной силой, не проведя вообще ни одного серьезного сражения, не говоря уже о том, чтобы одержать в нем настоящую победу.

Движения этих промежуточных слоев действительно являются спонтанными и только спонтанными. Они действительно являются всего лишь плодами «естественного» закономерного действия общественных естественных сил; и в качестве таковых и сами они являются слепыми в общественном смысле. Поскольку у этих слоев отсутствует соотносимое и соотнесенное с преобразованием всего общества классовое сознание [10] , поскольку они поэтому отстаивают исключительно партикулярные классовые интересы, которые даже иллюзорно не являются объективными интересами совокупного общества, поскольку их объективная связь с целым может быть только каузальной, т. е. лишь причиненной сдвигами внутри целого, а не направленнойна изменение целого; поскольку в силу этого их направленность на целое и идеологическая форма, которую она принимает, имеет случайный характер, даже если она может быть понята как возникшая с каузальной необходимостью, — постольку самопроявление этих движений определяется внешними причинами. Какую направленность они примут в конечном счете, выльются ли они в дальнейшее разложение буржуазного общества, будут ли они вновь эксплуатироваться буржуазией, поведет ли безрезультатность их усилий к тому, что они погрузятся в пассивизм, — все это отнюдь не диктуется внутренней сутью самих этих движений, но в очень большой мере зависит от поведения наделенных сознанием классов, от буржуазии и пролетариата. Но как бы ни складывалась их дальнейшая судьба, уже само взрывообразное выступление таких движений очень просто может повести к остановке всей машины, которая скрепляет буржуазное общество и держит его на ходу. Оно может — по крайней мере на время — сделать буржуазию недееспособной.

10

Ср. статью «Классовое сознание».