История и культура гуннов

Менхен-Хельфен Отто

Каллиник определенно знал об отступлении передовой группы, но это было ничто по сравнению с ужасной судьбой, выпавшей на долю бедных жителей Фракии: „Варварский народ гуннов, тот, что во Фракии, почувствовал себя таким сильным, что захватил больше ста городов и едва не поставил под удар Константинополь, и много людей бежало оттуда. Даже монахи хотели бежать в Иерусалим. Было так много убийств и кровопролития, что мертвых уже никто не считал. Они грабили церкви и монастыри, убивали монахов и девственниц. Они ограбили даже благословенного Александра и унесли сокровища и бесценные реликвии, ничего подобного раньше не случалось, хотя гунны, конечно, подходили к благословенному Александру, никто из них не осмеливался приблизиться к мученику. Они так разорили Фракию, что она больше никогда не поднимется и не станет такой, как прежде“.

„Благословенный Александр“ – это церковь мученика в Дризипера, расположенная по пути из

Гераклеи (Перинф) в Аркадионополь. От Приска мы знаем, что римская армия потерпела поражение в Херсонесе, от Феофана – что гунны вышли к морю в Каллиполе и Сесте и что была оккупирована Афира.

Феодосий попросил мира. Анатолий, который вел переговоры с Аттилой, был вынужден принять все требования гуннов. Римляне должны были немедленно выплатить все задолженности по дани, достигшие 6 тысяч фунтов. Годовая дань, как утверждает Приск (EL. 576), составила 2100 фунтов. Это много, но опаснее всего для будущего оказалось оставление большой территории к югу от Дуная, некоего пояса, шириной в „пять дней пути“ от Паннонии до Новы (современное Систово?). Большинство городов, находившихся в этой полосе, а также к югу и к востоку от нее, разрушили. Ниш, когда Прис увидел его в 449 г., был покинут, а участок, прилегающий к берегу реки, все еще покрывали кости убитых в бою людей. На улицах можно было встретить лишь очень редких прохожих. Сердику уничтожили. Однако медленно и неуверенно люди, бежавшие от врага, все-таки возвращались обратно. Аттила не терпел присутствия в пределах видимости даже римских пастухов. Он снова и снова требовал строжайшего исполнения положений договора. Только крестьяне, как всегда и во все времена, цепко держались за свою землю. Они бежали, когда видели гуннов, и прихватывали с собой все, что могли унести, угоняли скот в леса, а потом, когда буря заканчивалась, возвращались обратно. Император был так же не способен выселить крестьян, как гунны.

И все же, хотя на границе иногда встречалось римское население, чего категорически не желал Аттила, уступка территории сыграла свою роль, оставив римлян беззащитными. Гуннам не нужна была земля для своих стад и отар, она не была приспособлена для столь масштабного животноводства, каким они занимались. Возможно, Аттиле нравилось там охотиться, но у него имелись и другие охотничьи угодья. У гуннов была цель: оттеснить римлян от Дуная, тем самым устранив главное препятствие, которое могло помешать их вторжению в империю. Дунайская граница не стала неприступной. Зимой речные лодки были обездвижены; большинство гарнизонов варваров в фортах оставались не вполне надежными, но, даже если они считались надежными, над ними можно было взять верх. Но гуннам пришлось пролить немало крови, чтобы прорваться через пограничные укрепления. Несмотря на слабость, оборона римских провинций на Дунае оказалась несравненно сильнее, чем та, которую собирались построить римляне к югу от новой границы. Они были отданы на милость Аттиле.

Война закончилась осенью 447 г. Она началась, если мое прочтение источников является верным, с несогласованной атаки гуннских орд. Когда она завершилась величайшей победой гуннов, Аттила стал правителем великой державы. В наших текстах ничего не сказано о разделении в ней власти после смерти Бледы. Когда началась большая война, власть Аттилы, хотя и огромная, была еще недостаточно прочна. Победа стала его победой. С 447 г. Аттиле, царю, главнокомандующему и верховному судье, повиновались безоговорочно.

Царство Аттилы

Пытаться определить экспансию гуннской власти в середине V в. – неблагодарное занятие. Трезвый подход непременно заденет чувство гордости и войдет в противоречие с давно утвердившимися мифами. Хотя в Венгрии никто больше не верит в великого Аттилу из средневековых хроник, его образ все еще владеет многими умами. Крестьяне, носители национальных традиций, всегда называют своих сыновей Иштванами и Лайошами, но в Будапеште и Дебрецене есть немало Аттил. В германских странах великий и ужасный Аттила в прежние времена являлся фигурой, обладающей сверхчеловеческим величием. Даже историки не могут освободиться от идеи, что Аттила был предшественником великих монгольских завоевателей. Груссе дал своему труду L'Empire des steppes („Империя степей“) подзаголовок „Аттила, Чингисхан, Тамерлан“. Моммзен считал, что острова в океане, которыми, как утверждала молва, правил Аттила, были Британскими островами. Томпсон отдавал предпочтение Борнхольму в Балтийском море. Вернер превращает Башкирию, расположенную в 1500 милях к востоку от резиденции Аттилы, в гуннскую провинцию.

Небольшое эвристическое значение сравнения царства Аттилы с великими монгольскими империями, боюсь, перевешивается искушением найти аналогии там, где их нет. Гунн, какими бы ни были его амбиции, не являлся regna или mundi, а лишь господином на более или

менее определенной территории. Она была не немного больше, чем та, что гунн имел в середине I в. до н. э. у дакийского царя Буребисты, который за 10 лет расширил свою территорию от устья Дуная до Словакии и подчинил большую часть Балканских провинций. Стремительный взлет Буребисты и его внезапный крах вызвали не случайности, присущие кочевническим обществам. Дакийцы не были конными лучниками. Можно рассмотреть другой пример и сравнить Аттилу с готским кондотьером Теодерихом Страбоном („Косой“ может для кого-то прозвучать кощунственно). Но при всей разнице в значимости у этих двоих есть много общих черт. В течение нескольких лет во второй половине V в. Косой был кошмаром восточных римлян. Он вынудил их назначить его военным магистром, разумеется с соответствующим жалованьем. Он наносил римским армиям одно поражение за другим. В 473 г. император Лев дал обещание платить ему 2 тысяч фунтов золота ежегодно, то есть всего на 100 фунтов меньше, чем получал Аттила на вершине власти. Теодерих Страбон не был вторым Аттилой, но ведь и Аттила не был еще одним Чингисханом. После убийства Бледы Аттила стал единоличным правителем гуннов, своего собственного народа, а также повелителем готов и гепидов. Он слыл сильным воином, не раз доставлявшим беспокойство римлянам, но никогда не был для них прямой и явной угрозой.

Романтическим натурам, которые все еще видят в Аттиле гегелевского „мирового духа на лошади“, следует прочитать документы Халкидонского собора. Среди весьма объемных материалов есть несколько писем со случайными упоминаниями сражений между римскими войсками и гуннами где-то во Фракии. В очень подробных протоколах встреч гунны не упоминаются. Епископы со всей страстью предавались спорам о церковных догмах – вероятно, им было не до гуннов. И все же невозможно понять их наплевательское отношение к смертельной опасности, располагавшейся всего лишь в 100 милях от них. Ведь она могла угрожать самому существованию христианского мира… если бы была действительно смертельной.

На западе Проспер ни слова не сообщил о вторжении в Галлию в 451 г. На это у него могли быть личные причины. В своей враждебности к Аэцию Проспер мог не желать отдавать ему должное за победу. Но он не мог обойти молчанием само вторжение, если только он сам, и не только, не принял его за очередной набег варваров. Вероятно, для него это был эпизод, один из многих, как позднее эпизодами стали мадьярские рейды. Как в VIII и IX вв. никто и мысли не допускал, что мадьяры могут стать хозяевами в Европе, так и римляне считали абсурдом предположение, что Аттила может захватить Константинополь и удержать его.

На западе, к югу от Дуная, Норик оставался римской провинцией. В 449 г. послы восточных римлян встретили Промота, губернатора Норика, при дворе Аттилы.

К северу от Дуная лангобарды успешно защищали от гуннов свою независимость. Представление о взаимоотношении между двумя народами можно получить, ознакомившись с историей об Агельмунде, Ламиссио и вулгарах. Она сохранилась в Historia Langobardorum Павла Диакона, который взял ее из Origo Gentis Langobardorum, труда, написанного примерно в середине VII в. И вовсе не несмотря на, а благодаря ее пробелам и несообразностям Origo является историческим документом первого порядка. Она стоит несравненно ближе к живым традициям лангобардов, чем History of the Goths Иордана-Кассиодора к готским cantus maiorum. История такова:

„Говорят, лангобарды в течение нескольких лет владели областями Антхаиб (Fynhaib) и Бантхаиб (Banthaib), а также Вургундаиб (Vurgundaib). Там они сделали Агельмунда своим королем. Он повел их через реку, которую защищали амазонки. Лангобарды перешли ее и, придя в страну на той стороне [реки], пребывали там долгое время. Когда же они ничего плохого более не предполагали и из-за долгого спокойствия стали беспечными, небрежность, всегда являющаяся матерью вреда, принесла им немалый урон. Ибо, когда они, ослабев в беззаботности, все однажды предались сну, на них неожиданно ночью напали вулгары и перебили многих из них, ранили еще больше и так свирепствовали в их лагере, что умертвили даже короля Агельмунда и увели в плен его единственную дочь.

Оправившись после этого удара, сделали лангобарды Ламиссио своим королем. Усердный воин, повернул он оружие против вулгар. Но в первом же сражении бежали лангобарды обратно в лагерь. Тогда возвысил король Ламиссио свой голос и воззвал ко всему войску… увещевал он их, защитить себя… силой оружия. Обрушились они, наконец, воспламененные увещеваниями и примером их правителя, бросившегося в бой первым на врагов, мужественно бились и нанесли противникам тяжкое поражение.

После смерти Ламиссио к власти пришел Лет, потом правил Альдихок, после него Годехок. Затем [при Годехоке] лангобарды ушли со своей территории, пришли на землю ругов и, поскольку она была плодородной, остались там на некоторое время“.