История и память

ле Гофф Жак

Для ребенка «понимать время значит преодолеть настоящее: не только предвосхищать будущее в зависимости от бессознательно установленных в прошлом закономерностей, но и разворачивать последовательность состояний; каждое из них не похоже на другие, и связь между ними может быть установлена только в процессе постепенного движения, в рамках которого отсутствуют как фиксация каждого из них, так и перерывы» [Piaget, 1946. Р. 274]. Понимать время - «это значит главным образом совершать реверсивный акт». Различение настоящего и прошлого (и будущего) в социуме также предусматривает некое восхождение в памяти и освобождение от настоящего, что предполагает наличие воспитания, а также существование коллективной памяти - вне памяти индивидуальной и раньше нее. На самом деле большое различие заключается в том, что ребенок, несмотря на воздействие внешней среды, в значительной степени

создает свою память самостоятельно, тогда как социальная историческая память формируется традицией и обучением. Однако, будучи организованным построением (см. статью «Память»), индивидуальное прошлое сближается с прошлым коллективным. «Посредством взаимодействия этих построений наш временной горизонт выходит в своем развитии далеко за пределы параметров, обусловленных нашей собственной жизнью. Мы рассуждаем о событиях, которые поставляет нам история нашей социальной группы, так же как мы рассуждаем о нашей собственной жизни. Впрочем, то и другое смешиваются: история нашего детства, например, является историей наших первых воспоминаний, а также историей воспоминаний наших родителей, и именно на основе тех и других развивается эта часть наших временных перспектив» [Fraisse. Р. 170].

Наконец, - и это то, что не может быть автоматически перенесено в область коллективной памяти, но отчетливо показывает, что разделение человеком времени приводит к возникновению системы с тремя, а не только с двумя направлениями, - ребенок одновременно прогрессирует в умении локализовать как в прошлом, так и в будущем [Malrieu].

Из анализа патологии индивидуальных подходов к времени мы знаем, что «нормальное» поведение является сохранением равновесия между осознанием прошлого, настоящего и будущего, где в определенной степени преобладает поляризация по отношению к будущему, вызывающему страх или желанному.

Поляризация по отношению к настоящему характерна для совсем маленьких детей, которые даже «перестраивают прошлое в зависимости от настоящего» [Piaget], для слабоумных, для маньяков, для бывших ссыльных, чья личность была деформирована; обычно она встречается у стариков и некоторых лиц, страдающих манией преследования и потому боящихся будущего. Классический пример такого состояния - Жан-Жак Руссо, который в своей «Исповеди» говорит, что его «перепуганное воображение», лишь заставлявшее «ожидать грядущих жестокостей», побуждало его искать прибежища в настоящем: «Сердце мое, занятое одним только настоящим, заполняло им весь свой объем, все свое пространство».

Взаимная противоположность ориентации на настоящее и ориентации на прошлое служит основанием для принятия одного из важнейших критериев характерологии, предложенной Хеймансом и Ле Сенном, которые рассматривают связанные с первым случаем главенство, а со вторым - вторичность как структуры человеческо характера [Fraisse. Р. 199].

У других больных ужас перед лицом времени принимает форму либо бегства в будущее, либо спасения в прошлом. В последнем с чае - это Марсель Пруст, который, как представляется, являет собой образцовый пример этой фобии в литературе.

2. Прошлое/настоящее в свете лингвистики

Изучение языков дает еще одно свидетельство, ценность которого значима для нас, поскольку, с одной стороны, различение про-шлого/настоящего (будущего) играет здесь важную роль, особенно в отношении глагола, а с другой стороны, язык представляет собой феномен, который в двух планах восходит к коллективной истории: он эволюционирует - под этим подразумеваются и временные отношения - на протяжении целых эпох и тесно связан с осознанием национальной идентичности в прошлом: «История Франции, - писал Мишле, - начинается вместе с французским языком».

Первая констатация: различение прошлого/настоящего (будущего), которое представляется естественным, в лингвистике далеко не универсально. Это отмечал еще Фердинанд де Соссюр: «Различие времен, столь привычное для нас, чуждо некоторым языкам: история даже не знает различий между прошлым, настоящим и будущим, при том что они носят фундаментальный характер. В протогерманском языке не было собственной формы будущего времени... Славянские языки постоянно различают два вида глаголов: совершенный обозначает действие в его целостности - как некую точку, вне всякого становления, несовершенный показывает действие в ходе его осуществления и в каждый момент определенного отрезка времени...» [De Saussure. P. 162]. Современная лингвистика подхватывает эту констатацию: «Различие между прошедшим/настоящим/будущим не является универсальной характеристикой» [Lyons, 1968].

Некоторые лингвисты выделяют временную конструкцию в вербальном высказывании, которая значительно превосходит глагольные виды и затрагивает весь словарь, фразу, стиль. Иногда говорят и о хроногенез [Guillaume, 1929].

Фундаментальную идею прошлого и настоящего можно рассматривать как конструкцию, логически выстроенное образование, а не как необработанную данность.

Жозеф Вандриес¹¹ настойчиво говорил о недостаточности грамматической категории времени и о различных непоследовательностях, причиной которых в каждом языке становится употребление времен. Он отмечал, например, что «...использование настоящего в значении будущего является общей тенденцией в языке...¹² Прошлое также может быть выражено с помощью настоящего; в рассказах такое употребление встречается часто, и называют его историческим настоящим...¹³ В противоположность этому прошедшее время может служить для обозначения настоящего¹⁴ ...Во французском языке прошлое время условного наклонения может использоваться, когда идет речь о будущем: «Если мне доверят это дело, я его быстро закончу» [Vendry s. P. 118-121]. Различение прошедшего/настоящего/(бу-дущего) отличается большой гибкостью и допускает разнообразные способы применения этих времен на практике.

Особенно интересным в качестве предмета наблюдения представляется время в рассказе. Харальд Вайнрих¹⁵ подчеркивал важность подчеркнутого выделения тех или иных времен в повествовании Используя исследование Р. Де Феличе о средневековых текстах, он привлек внимание к attaco di raconto («самое начало рассказа»), раз личая, например, начало рассказа в духе fuit (il у eut) и в духе erat¹⁶ (i у avait). Следовательно, прошедшее время - это не только то, что прошло; в своем текстуальном функционировании, еще до любого рода истолкования оно выступает как носитель религиозных, моральных, гражданских и т. п. ценностей. Таковы сказочное прошедшее время «Il etait une fois...» или «En ce temps-1 ...» - либо сакрализованное прошедшее Евангелия: «In illo tempore...»¹⁷

Изучая в свете идей Вайнриха то, как выражено время в одной из сказок «Тысячи и одной ночи», Андре Микель обнаружил подчеркнутое выделение одного из времен арабского языка - mudi, выражающего прошлое время в форме глагола совершенного вида, указывающего на нечто совершившееся по отношению к подчиненному времени - mudan, которое обозначает время повседневного существования и выражает настоящее (или незаконченное прошлое). Поскольку прошлое обладает значением, Микель смог использовать этот анализ, для того чтобы показать, что данная сказка имеет своей целью, своей функцией рассказать неимущим арабам историю об арабах-победителях, предложить им прошлое, понимаемое как источник, основание, гарантия вечности¹⁸.

Историческая грамматика также может продемонстрировать, что эволюция использования глагольных времен и временных выражений в языке является проявлением эволюции коллективного отношения к прошлому, т. е. фактом социальным и историческим. Ф. Брюно, например, показал, что старофранцузскому языку (IX—XIII вв.) было свойственно значительное смешение времен, что прошедшее/настоя-щее (будущее) в известном смысле там не различались, что с XI по XIII в. наблюдается все возрастающее употребление imparfait¹⁹ и что в отличие от этого в среднефраниузском (XIV-XV вв.) просматрива ется более четкое определение точной функции времен²⁰. Поль Имбс также подчеркивал, что на протяжении средних веков, по крайней мере во Франции, речь становится все более ясной, более дифференцированной в выражении совпадения, одновременности, следования за чем-то, предшествования во времени и т. д. Он отметил также различные способы понимания и выражения отношения «прошлое/ настоящее», которые соответствуют разным социальным группам: время философов, богословов и поэтов колеблется между зачарован-ностью прошлым и порывом навстречу будущему спасению - время упадка и надежды; время рыцаря является временем быстроты, однако оно легко сбивается на движение по кругу, смешивая разные времена; время крестьянина представляет собой время размеренности и терпения - время прошлого, в котором ищут опору для настоящего; время буржуа, конечно же, является временем все в большей степени различающим настоящее/прошлое/будущее и все более решительно ориентирующиимся на будущее²¹.