История Лизи (др. перевод)
Шрифт:
– И вам тоже, помощник шерифа.
На том перекрикивание и закончилось.
Лизи прислушивалась, ожидая, когда же заработает двигатель патрульной машины, в какой-то момент вроде бы услышала, но звук был очень уж тихий. Должно быть, он припарковался около почтового ящика, а по подъездной дорожке шел пешком.
Лизи полежала еще несколько мгновений, собираясь с духом, потом села. Дули взрезал грудь по диагонали, от низа к подмышке. Рваная рана уже начала закрываться, но движение привело к тому, что кровотечение усилилось. Боль – тем более. Лизи вскрикнула, чем только все ухудшила. Кровь потекла по ребрам. Серые пологи вновь начали сужать поле зрения, но усилием воли она их раздвинула, вновь и вновь
Да, за пурпур. На холме пурпуром был люпин; в ее разуме – тяжелый пурпурный занавес, который она создала сама (возможно, с помощью Скотта, наверняка с его молчаливого согласия).
Я заглядывала за него раньше.
Заглядывала? Да.
И я смогу сделать это снова. Заглянуть за него и сорвать эту чертову штуковину, если придется.
Вопрос: она и Скотт хоть раз говорили о Мальчишечьей луне после той ночи в отеле «Оленьи рога»? Лизи полагала, что нет. У них, разумеется, были свои кодовые слова, и, видит Бог, эти слова выплывали из-за пурпура, когда она не могла найти его в торговых центрах или продовольственных магазинах… не говоря уже о том дне, когда медсестра не нашла его на больничной койке… и он что-то бормотал о длинном мальчике, когда лежал на асфальте автомобильной стоянки после того, как Герд Аллен Коул стрелял в него… и Кентукки… Боулинг-Грин, где он лежал, умирая…
Прекрати, Лизи! – Хор голосов. – Нельзя, маленькая Лизи! – кричали они. – Mein gott, ты не решишься!
Она пыталась забыть Мальчишечью луну даже после зимы 1996 года, когда…
– Когда я снова отправилась туда. – Ее сухой голос прозвучал в кабинете умершего мужа ясно и отчетливо. – Зимой 1996 года я снова отправилась туда. Отправилась, чтобы привести его назад.
Она произнесла эти слова, и мир не рухнул. Из стен не материализовались люди в белых халатах, чтобы увезти ее в психушку. Более того, она подумала, что ей стало лучше, и, возможно, удивляться этому не следовало. Может, когда ты добираешься до сути, правда – это бул, и она хочет одного: выйти наружу.
– Ладно, вот она и вышла… ее часть, история Пола… так теперь я могу выпить глоток долбаной воды?
Никто не сказал «нет», и, используя край Большого Джумбо Думбо как опору, Лизи удалось поставить себя на ноги. Темные пологи появились вновь, но она наклонила голову, стараясь обеспечить максимальный приток крови к тому жалкому подобию мозга, что находилось у нее в голове, и на этот раз еще быстрее переборола дурноту. А потом взяла курс на нишу-бар, по собственному кровавому следу, шла медленно, широко расставив ноги, полагая, что выглядит как старушка, у которой украли ходунки.
Она добралась до ниши с одной лишь задержкой, когда посмотрела на валяющийся на полу стакан. Не хотела иметь с ним ничего общего. Достала другой из буфета, правой рукой (в левой по-прежнему сжимала окровавленный вязаный квадрат), и открыла кран холодной воды. Теперь вода лилась легко, трубы практически очистились от воздушных пробок. Она повернула на петлях зеркало над раковиной, по совместительству выполнявшее и роль дверцы, и в шкафчике, как и надеялась, нашла пузырек экседрина Скотта. Открыть хитроумную крышку, защищающую таблетки от детей, для нее труда не составило. Поморщилась от запаха уксуса, которым пахнуло из пузырька, проверила дату, до которой следовало использовать препарат: Июль 05. «Да ладно, – подумала она, – девушка должна сделать то, что должна».
– Я думаю, это сказал Шекспир, –
95
Викодин, перколет – болеутоляющие препараты.
Лизи знала, что попытается добраться до дома и викодина скоро, но не сразу. В прежней манере, широко расставляя ноги, с наполовину наполненным стаканом воды в одной руке и окровавленным вязаным желтым квадратом в другой, она дошагала до пыльной книгозмеи, где и села, ожидая, как подействуют на боль три таблетки просроченного экседрина. И пока ожидала, мысли ее вновь вернулись к той ночи, когда она нашла Скотта в спальне для гостей… в спальне для гостей, но ушедшего.
Я продолжала думать, что никто нам не поможет. Ветер, этот долбаный ветер…
Она слушает, как этот убийца-ветер завывает вокруг дома, слушает, как снежные гранулы колотятся в окна, зная, что никто им не поможет… что никто ей не поможет. И пока она слушает, мысли ее вновь возвращаются к той ночи в Нью-Хэмпшире, когда время словно остановило свой бег, а луна дразнила тени переменчивым светом. Она помнит, как открыла рот, чтобы спросить, действительно ли он может это сделать, может взять ее с собой, а потом закрыла, зная, что это один из тех вопросов, которые задают, если хочется выиграть время… а выиграть время стараются только в том случае, если вы по разные стороны баррикады, не так ли?
«Мы по одну сторону, – думает она. – Если мы собираемся пожениться, нам лучше быть по одну сторону».
Но был еще один вопрос, который она не могла не задать, возможно, потому, что в ту ночь в отеле «Оленьи рога» пришла ее очередь прыгать со скамьи. «А что, если там тоже ночь? Ты говорил, что ночью там плохие существа».
Он ей улыбается.
– Нет, милая.
– Откуда ты знаешь?
Он качает головой, по-прежнему улыбаясь.
– Просто знаю. Точно так же, как собака ребенка знает, что пора идти к почтовому ящику и садиться рядом, потому что вот-вот подъедет школьный автобус. Там время близится к закату. Такое там часто.
Она этого не понимает, но не спрашивает: один вопрос всегда ведет к другому, в этом она убедилась, а время для вопросов прошло. Вот она и делает глубокий вдох, после чего говорит: «Хорошо. Это наш предсвадебный медовый месяц. Возьми меня в то место, которого нет в Нью-Хэмпшире. И на этот раз я хочу там осмотреться».
Он затушил наполовину искуренную сигарету в пепельнице и обнял Лизи, глаза его плясали от волнения и предвкушения… и как хорошо она помнит прикосновения его пальцев в ту ночь. «У тебя сильный характер, маленькая Лизи… я скажу об этом всему миру. Держись, и посмотрим, что из этого выйдет».