История людей
Шрифт:
Повсеместное распространение таких поверий несомненно говорит о том, что семья — и именно патриархальная — была уже у самых первых людей, потомки которых распространились по всему свету.
Следом за семьей идет род, то есть объединение людей, в котором все мужчины ведут свое происхождение от общего предка. Чтобы не слишком обижать феминисток и сторонников идеи матриархата, скажем, что могли существовать и роды, где наоборот, все женщины вели происхождение от общей праматери — но такие роды вряд ли доминировали. (?)
Род противопоставлял себя всем прочим
Возможен еще один вариант — первобытные воины могли брать этих женщин в плен и превращать их в невольниц — то есть членов семьи, занимающих приниженное положение. Но это может показаться анахронизмом — ведь считается, что рабство появилось только при распаде родового строя, то есть уже в неолите, накануне бронзового века — почти в исторические времена.
Этой точки зрения придерживаются марксисты, которые рисуют историю, как поступательную смену социальных систем. Сначала первобытнообщинный строй, потом рабовладельческий, затем феодальный, капиталистический и посткапиталистический, который старые марксисты называли социализмом (с переходом в коммунизм), а новые трактуют, как киберкоммунизм, котоырй в идеале освобождает людей от необходимости заниматься производительным трудом.
Однако Игорь Ефимовв своей «Метаполитике» (Ефимов) убедительно доказал, что никакой поступательной смены социальных систем на самом деле нет. Сталинский Советский Союз ничем принципиально не отличается от государства Урарту, а Египет в эпоху вражды номархов во многом похож на Киевскую Русь времен княжеской междоусобицы.
Однако удивительно то, что Египет, в котором не было ни одного раба (если понимать под этом человека, находящегося в частной собственности у другого человека), считается державой рабовладельческой, а Киевская Русь, где таких рабов было чуть ли не больше, чем свободных крестьян — числится страной феодальной.
Игорь Ефимов делит исторические эпохи по-другому: на первобытную, аграрную и индустриальную. Но это по большому счету противоречит самой идее метаполитики, как аналога метафизики в гуманитарной сфере.
Метафизика в противовес диалектике предполагает постоянство и неизменность основ бытия. Однако если принять саму метафизику за основу, то придется отречься от идеи эволюции и признать, что землю и все, что на ней есть, создал Бог, потому что больше некому.
Впрочем, метафизике противоречит не только эволюционная теория, но и сама история. Ведь социальное устройство от примитивных племен до нынешних государств все-таки усложняется.
Но признать абсолютную правоту диалектики не дает удивительное сходство между социализмом советского образца и строем государства Урарту или того же Древнего Египта эпохи первых фараонов.
Выход
Очевидно, что усложнение социальной системы влечет за собой технический прогресс. Но основы остаются незыблемыми, и с древнейших времен до наших дней человечество мечется между доминированием частной и общественной формы собственности, единоличным, олигархическим и демократическим управлением, между максимальной свободой личности и максимальным ограничением этой свободы.
Не будет ли логичным предположить, что эти границы, эти основы достались нам в наследство если не от обезьян, то как минимум от первобытных людей.
В обезьяньей стае особи, находящиеся в самом низу иерархической лестницы, по своему положению очень близки к невольникам.
Но даже если это спорно, то можно привести другой аргумент. Европейцы, которые в эпоху географических открытий случайно попадали в племена первобытных людей, жили там на положении невольников, хотя эти племена вроде бы не знали рабовладения.
Просто они не называли это рабством. Чужак, волею судеб оказавшийся во власти рода, становился членом этого рода — но с поражением в правах, среди которых первое — ограничение свободы.
Чужак при всем своем желании не мог уйти из рода и вернуться к своим.
Были и другие ограничения — например, в брачной сфере или в доступе к религиозным обрядам. Таким образом даже при достаточно комфортной жизни различия между чужаком-невольником и коренными членами рода были достаточно ощутимы, и конечно, не в пользу чужака.
Почему бы не предположить, что у неандертальцев и тем более у первых людей современного вида тоже существовали подобные невольники — члены рода с поражением в правах.
Это, однако, вовсе не отменяет деления родов на «свои» и «чужие», и даже наоборот, подчеркивает его.
«Свои» роды — это враги или недруги, но тоже люди, с которыми можно сочетаться браком (ведь не станет же человек жениться на собаке). А «чужие» роды — это нелюди, которых можно только убивать или в крайнем случае превращать в пленников, которые по статусу близки к собакам, которые у хороших охотников тоже являются членами рода — но, конечно, с меньшими правами, чем у настоящих людей.
«Очеловечиание» природы ничего не меняет. Даже если звери — тоже люди, всех «людей» можно делить на настоящих, почти настоящих и ненастоящих. К настоящим относятся люди своего рода, к почти настоящим — люди близких («своих») родов, а к ненастоящим — все остальные люди вкупе с прочими зверьми.
Соответственно, «свои» роды — даже если они враждуют и ведут между собой бесконечную войну из-за похищения женщин и связанной с этим кровной мести — составляют единое племя, в то время как «чужие» роды, даже если они ведут себя исключительно мирно, все равно считаются иноплеменниками.