История моей грешной жизни
Шрифт:
Я не был с нею знаком, но имя д’Юрфе произвело на меня впечатление, я знал историю знаменитого Анн д’Юрфе [282] , прославившегося в конце XVI века. Дама сия была вдова его правнука, и я подумал, что, став членом этой семьи, она могла приобщиться высоких таинств науки, что весьма меня занимала, хоть я и почитал ее пустой химерой. Я отвечал Ла Тур д’Оверню, что поеду к тетке его, когда ему будет угодно, но только не на обед, разве что мы будем втроем.
— У нее за обедом всякий день бывает двенадцать персон, — возразил он, — вы увидите самых примечательных людей Парижа.
282
Более известен его брат Оноре, автор пасторального романа «Астрея» (1607). Но маркиз д’Юрфе был потомком не их, а третьего брата, Жака II д’Юрфе.
— Именно этого я и не хочу, мне претит репутация чародея, каковую вы по доброте душевной мне создали.
— Напротив, все вас знают и почитают. Герцогиня де Лораге говорила, что
Рассуждал Ла Тур правильно, но я-то знал, что исцеление его — совершеннейшая глупость, удавшаяся случайно, и отнюдь не стремился к известности. Я сказал, что решительно не хочу выставлять себя на всеобщее обозрение и готов нанести визит госпоже маркизе в любой день и час, когда она пожелает, но только втайне и никак иначе. Воротившись в полночь домой, нашел я записку от графа; он просил меня быть завтра в полдень в Тюильри на террасе Капуцинов, там он встретится со мной и отвезет обедать к тетке; он уверял, что мы будем одни и для всех остальных двери будут закрыты.
На свидание пришли мы вовремя и отправились вместе к почтенной даме. Она жила на набережной Театинцев, неподалеку от особняка Буйонов. Госпожа д’Юрфе, красивая, хотя и в летах, приняла меня благороднейшим образом, с изысканностью, отличавшей придворных времен Регентства. Часа полтора мы беседовали о посторонних предметах, без слов согласившись, что надобно получше узнать друг друга. Оба мы хотели побольше выпытать у собеседника. Мне было нетрудно изображать профана — я им был. Госпожа д’Юрфе сдерживала любопытство, но я прекрасно видел, что ей не терпится блеснуть своими познаниями. В два часа нам троим подали обед, что готовили каждый день на двенадцать персон. После обеда Ла Тур д’Овернь покинул нас, дабы навестить принца Тюренна, у коего поутру был сильный жар, и госпожа д’Юрфе тотчас завела речь о химии, алхимии, магии и прочей блажи. Когда добрались мы до Великого Деяния и я по наивности осведомился, знакомо ли ей первичное вещество, только вежливость не позволила ей рассмеяться мне в лицо: с очаровательной улыбкой она отвечала, что обладает тем, что зовется философским камнем, и все таинства ведомы ей. Она показала мне свою библиотеку [283] , унаследованную от великого Юрфе и супруги его Рене Савойской; ее пополнила она рукописями, стоившими сто тысяч франков. Более других почитала она Парацельса, каковой, уверяла она, не был ни мужчиной, ни женщиной, и к несчастью отравился чрезмерной дозой жизненного эликсира. Она показала мне небольшой список, где по-французски ясными словами изъяснялось Великое Деяние. Она сказала, что не держит его под замком потому, что оно зашифровано, а ключ от шифра ведом ей одной.
283
Ее начал собирать Клод д’Юрфе в начале XVI в., и все наследники пополняли, в особенности Рене Савойская, жена Жака I д’Юрфе. Богатейшее собрание рукописей было распродано маркизой в 1770 г.
— Так вы, сударыня, не верите в стеганографию [284] ?
— Нет, сударь, и, если желаете, я готова подарить вам копию.
Я поблагодарил и положил список в карман.
Из библиотеки прошли мы в лабораторию, что положительно меня сразила; маркиза показала мне вещество, каковое держала на огне пятнадцать лет; оно должно было томиться еще года четыре или пять. То был порошок, способный мгновенно обратить в золото любой металл. Она показала мне трубку, по которой уголь, влекомый собственной тяжестью, равномерно подавался в огонь и поддерживал в печи постоянную температуру, так что маркизе случалось по три месяца не заходить в лабораторию, не опасаясь, что все потухнет. Внизу был небольшой зольник, куда ссыпался пепел. Обжиг ртути был для нее детской забавой; она показала мне прокаленное вещество и прибавила, что я могу посмотреть сию операцию как только захочу. Она показала мне «дерево Дианы» [285] славного Таллиамеда, ее учителя. Таллиамед [286] , как всем ведомо, — это ученый Майе, но госпожа д’Юрфе уверяла, что он отнюдь не умер в Марселе, как всех убедил аббат Ле Мезерье, но жив и, добавила она с улыбкой, частенько шлет ей письма. Если бы регент, герцог Орлеанский, послушался его, он был бы жив и поныне. Она сказала, что регент был первый ее друг, он прозвал ее Эгерией [287] и собственноручно выдал замуж за маркиза д’Юрфе.
284
Стеганография — наука тайнописи, синоним криптографии.
285
«Дерево Дианы», или «философское дерево» — серебряное дерево, созданное кристаллизацией ляписа. Из свинца и железа получались «деревья» Сатурна и Марса.
286
Таллиамед — правильно Теллиамед, анаграмма имени Бенуа де Майе, название его философского романа.
287
Эгерия —
Были у нее изъяснения Рамона Люлля с толкованием сочинений Арно де Вильнева, подытожившего писания Роджера Бэкона и Гебера, которые, по мнению ее, были живы до сих пор. Сей бесценный манускрипт держала она в шкатулке из слоновой кости, ключ от которой хранила у себя; лаборатория также была ото всех заперта. Она показала мне бочонок, наполненный платиной из Пинто [288] , — ее могла она превратить в чистое золото, когда ей заблагорассудится. Господин Вуд самолично преподнес ей бочонок в 1743 году. Она поместила платину в четыре различных сосуда: в трех первых серная, азотная и соляная кислота не смогли разъесть ее, но в четвертом была налита царская водка, и платина не устояла. Маркиза плавила ее огненным зеркалом [289] — иначе металл этот не плавился, что, по ее мнению, доказывало превосходство его над всеми другими, и над золотом тоже. Она показала, что под действием нашатыря платина выпадает в осадок, чего с золотом не бывает.
288
Долгое время этот эпизод, дающий ценнейшие сведения по истории химии, вызывал сомнения исследователей, ибо только в 1750-е гг. платина была признана отдельным от серебра металлом. Но еще в 1741 г. Чарльз Вуд, старший пробирщик с Ямайки, обнаружил платину в Новой Гренаде (ныне Колумбия) и начал ввозить ее в Европу.
289
Сферическим зеркалом, фокусирующим солнечные лучи.
Под атанором [290] огонь горел уже пятнадцать лет. Его башня была наполнена черным углем, из чего я заключил, что маркиза была там пару дней назад. Оборотившись к «дереву Дианы», я почтительнейше осведомился, согласна ли она с тем, что это детская забава. Она с достоинством отвечала, что создала его для собственного увеселения посредством серебра, ртути и азотного спирта, совместно кристаллизуемых, и что дерево, произрастанием металлов рожденное, показывало в малом то великое, что может создать природа; но, присовокупила она, в ее власти создать настоящее солнечное дерево, каковое будет приносить золотые плоды, пока не кончится один ингредиент, что смешивается с шестью «прокаженными» металлами [291] в зависимости от их количества. Я со всей скромностью отвечал, что не считаю сие возможным без посредства философского камня. Госпожа д’Юрфе только улыбнулась в ответ. Она показала мне фарфоровую плошку с селитрой, ртутью и серой и тарелку с неразлагаемой солью.
290
Атанор, или атанар — алхимическая печь.
291
Для алхимиков был один истинный металл — золото. Серебро, ртуть, свинец, медь, железо, олово считались «прокаженными», требующими исцеления.
— Полагаю, — сказала маркиза, — ингридиенты эти вам знакомы.
— Разумеется, — ответил я, — если это соль мочи.
— Вы угадали.
— Восхищен вашей проницательностью, сударыня. Вы сделали анализ амальгамы, которой я начертал пентаграмму на бедре вашего племянника, но никакой винный камень не откроет вам слов, придающих ей силу.
— Для этого в нем нет нужды, достаточно открыть рукопись одного из адептов, что хранится у меня в комнате, я вам покажу, в ней приводятся эти слова.
Я промолчал, и мы покинули лабораторию.
Войдя в комнату, она достала из шкатулки черную книгу, положила ее на стол и принялась искать фосфор; покуда она искала, я за ее спиной открыл книгу, сплошь испещренную пентаграммами, и, по счастью, увидал ту, что начертал на бедре ее племянника, в окружении имен Духов планет [292] , за исключением двух, Сатурна и Марса; я быстро захлопнул книгу. Об этих Духах знал я от Агриппы и как ни в чем не бывало подошел к маркизе, которая вскоре нашла фосфор; вид его меня порядком удивил, но об этом в другой раз.
292
Согласно системе Птолемея, перешедшей в алхимию, планет семь: Сатурн, Юпитер, Марс, Солнце, Венера, Меркурий, Луна. Имена их духов: Араторн, Бетор, Фал, Ох, Хагит, Офил, Фул («Ключи Соломоновы»).
Госпожа д’Юрфе устроилась на канапе, усадила меня рядом и спросила, знакомы ли мне талисманы графа де Трев.
— Я не слыхал о них, но мне знакомы Полифиловы талисманы [293] .
— Говорят, меж ними нет разницы.
— Не уверен.
— Мы это узнаем, коль вы напишете слова, которые произнесли, рисуя пентаграмму на бедре моего племянника. Если я обнаружу их в книге против того же талисмана, значит, так оно и есть.
— Согласен, это будет убедительное доказательство. Сейчас напишу.
293
Полифиловы талисманы — из символического романа «Гипнеротомахия Полифилова» (ок. 1467, опубл. 1499), автором которого считается либо доминиканец Франческо Колонна, либо Феличе Фелициана.