История морских разбойников
Шрифт:
Но красноречивые слова Мусы не нашли больше отголоска во всех этих сердцах, глубоко оскорбленных, сильнейшие убеждения должны были уступить единственному чувству — мщению. Абенсеррахи тронулись вперед, не выжидая более, и медленно поехали по дороге к веге, где находился испанский лагерь. Известие об удалении Абенсеррахов произвело в городе печальное чувство, со всех сторон раздавались жалобы и брань, жители с мрачным видом бродили по улицам, все были чрезвычайно поражены: неприятель перед городом, а в городе отчаяние.
Один Муса в этом бедственном положении не терял своей твердости, несмотря на пожиравшие
Абдалла медленно прогуливался под благоухающей тенью линдаррахского партера, оплакивая в душе своей красоты великолепного жилища, которого готов был лишиться, озабоченное чело его склонилось, но, увидев Мусу, он силился принять бесстрастный вид.
— Повелитель правоверных, — сказал ему Муса голосом, едва скрывавшим презрение и выражавшим гордую скорбь и почти угрозу, — о чем думаешь ты, когда траур простирает крылья свои над Гранадой? Знаешь ли, высокий наместник пророка, какие плоды принесла твоя дикая ненависть, твоя слепая ревность, твоя немилосердная ярость? Мы лишились твердейшего оплота веры, и разве в этом уединении, которое будет усиливаться вокруг тебя по мере того, как неприятель будет стягивать свое железное кольцо, ты не слышишь ничего, что пробудило бы тебя от апатии, которая предаст тебя, связанного по ногам и по рукам, на произвол чужеземцев? Разве ты не придумал ничего для заклинания верной гибели?
— Знаю, что возмущение вспыхнуло среди моих подданных, — отвечал Абдалла глухим голосом, — и зачинщики — те же Абенсеррахи, которых правосудие мое не поразило довольно сильно.
— Не страшись более Абенсеррахов, — возразил Муса с холодной насмешкой, — они уже не потревожат своими жалобами блестящих пиршеств твоих.
— Тем лучше! — воскликнул эмир. — Ибо я наложил бы на них острую узду.
— Они избавили тебя от этой утонченной предусмотрительности.
— Что это значит?
— Что все они сегодня утром отправились в христианский лагерь.
— Измена!..
— Нет, одна справедливость.
— О, зачем не истребил я их до последнего!
— У тебя не достало бы палачей.
— Но разве месть моя не была законна? Не доверил ли я тебе, Муса, моих сердечных страданий и оскорбления, мне нанесенного? Разве ты не знаешь, что Зораида, любимейшая из жен моих, обольщена в тени гарема Али-Ахмедом, главою этого рода? Разве ты не знаешь, что я получил достоверные известия о предательстве Абенсеррахов и о переговорах их с христианами?
— Где доказательства этих преступлений? — холодно спросил Муса.
— Доказательства? — воскликнул эмир. — А где доказательства их невинности?
— Фраза эмира для оправдания убийств. Послушай, Абдалла, низкая жестокость твоя лишит тебя наследия предков, а мы ей будем обязаны потерей отчизны. Но Господь будет судьей между тобой и твоим народом.
Сказав это, Муса вышел, оставив эмира в добычу бессильной ярости. Абдалла не осмеливался убить собственноручно смелого воина, который приходил упрекать его в кровавой несправедливости: народ гран адский боготворил Мусу и видел в нем свою последнюю защиту. Эмир решился выждать удобного случая, чтобы отделаться от него, но в тот же день, обуреваемый более и более неприятными мыслями,
Злополучная Зораида обливалась слезами, в уме ее беспрестанно вертелась мысль о низкой клевете Зегрисов, но Абдалла, изменчивый и легковерный, как все слабые души, приписывал это отчаяние сожалению о смерти Али-Ахмеда. Это еще усилило его ревность и, стоя на пороге, он сказал грубым голосом:
— Перестань плакать, звезда ночей любви, слезы портят прелести твои, и пора такой трогательной скорби перестать наполнять печалью это прекрасное местопребывание. Жизнь, лишенная любви Али-Ахмеда, без сомнения, сделалась тебе ненавистной, но я, великодушный, решился освободить тебя от уз, нас соединяющих.
— Небо! — воскликнула дрожащая Зораида. — Что говоришь ты? Какое новое варварство замыслил ты?
— Зачем дрожать? — возразил Абдалла. — Разве ты можешь желать высшего благополучия, чем смерти, когда она соединит тебя с тем, кого полюбила и предпочла мне? Я постараюсь, чтобы эта смерть была пламенным символом страсти, тебя пожирающей… Ты пылаешь еще любовью к трупу Али-Ахмеда — скоро ты запылаешь другим пламенем на Новой площади!
Зораида в отчаянии ломала руки. Эмир оттолкнул ее ногой и продолжал свои упреки:
— Да, преступная женщина, вот наказание, которое я придумал для тебя за пятно, нанесенное мне союзом с тобой, и если в течение трех дней ты не сыщешь поборников, которые осмелятся стать против обвинителей, костер на Новой площади окончит проклятую жизнь твою!
Кончив эту угрозу, Абдалла медленно вышел из гарема, бросив на свою несчастную фаворитку последний взгляд, исполненный ненависти и мести. Зораида, оставшись одна, с ужасом измеряла бездну своего несчастья, со времени отправления благородных Абенсеррахов, она не надеялась найти защиту против Зегрисов, дикого мужества которых все страшились. Ей не оставалось ничего, кроме перспективы близких, ужасных мучений. В этой крайности молодая христианская невольница предложила ей послать тайного гонца в христианский лагерь и просить помощи дона-Хуана де-Шакона, храбрейшего рыцаря в Кастилии. Несмотря на весьма слабую надежду на эту помощь, Зораида решилась испытать это средство, чтобы избегнуть рук палачей, и продиктовала к дону-Хуану письмо. Молодой невольнице удалось обмануть все взоры при выходе из дворца и счастливо пробраться к аванпосту христиан.
Между тем прибытие блестящего отряда Абенсеррахов распространило радость во всей армии. Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская видели в поступке этих мужественных союзников залог верного торжества христианства. Гранада, покинутая лучшими воинами своими, преданная внутренним раздорам и диким насилиям владыки малодушного и ненавистного, не могла уже долго противиться. Кастильянские рыцари приняли Абенсеррахов как братьев.
Раз вечером, когда дон-Хуан отдыхал в своей палатке, паж разбудил его и подал письмо. Велико было изумление рыцаря, когда он увидел, что письмо это от эмировой фаворитки, красота которой славилась во всей Кастилии. Зораида умоляла его именем той помощи, которую христианские рыцари клялись подавать каждому страждущему, явиться на защиту ее невиновности и слабости. Дон-