История Мурочки

Шиль Софья Николаевна

Обе девушки сидели у окна и говорили о скорой неожиданной разлуке.

В такие минуты всегда сильнее чувствуется привязанность к человеку, и становится жалко того, что прошло, — как будто видишь, что можно было бы лучше прожить умчавшееся время, меньше тратить его на пустяки, наполнить чем-нибудь прекрасным и важным. Мурочка смотрела на Люсю и вспоминала, сколько раз она из-за мелочей (так казалось теперь) спорила и сердилась на нее, и как мало, в сущности, показывала ей свою любовь. Любовь-то ведь была, запрятанная где-то далеко в сердце, да мало, скупо она продлялась,

и похоже было на то, что вовсе и недороги были для Мурочки её старшие подруги.

Люся, такая справедливая и рассудительная, всегда смягчала вспышки и не давала им разрастись до крупной ссоры, а Мурочка только кипятилась, отстаивая то, что считала правдой, и как будто не замечала этих стараний.

Но она замечала их, — и теперь, перед расставаньем, все вспомнилось вдруг и встало укором в её памяти.

Разлука, — какое печальное слово! Жили-жили вместе, виделись каждый день, знали мысли, желания и привычки каждой, были близки, будто родные сестры, делили и радости и тревоги, — и вот теперь разойдутся, разлетятся все, кто куда, на пять длинных месяцев.

И, что всего удивительнее, Мурочке не придется и в этом году ехать с Люсенькой в Сибирь. Отец писал начальнице, что просил брата своего взять Мурочку на это время к себе в имение, и уже был получен ответ от Григория Степановича, который сообщал, что приедет за племянницей на Вербной неделе.

Мурочка смутно припоминала дядю, как он в том доме приезжал не надолго к свадьбе тети Вари. Она с затаенною тревогой ждала предстоящего знакомства с дядей и его семьей. В её памяти еще сохранились обрывки печальных рассказов отца, как богатая и властолюбивая старуха-бабушка оторвала мальчика от семьи и поселила между ним и его сестрою и братом зависть и вражду, в то время, как сердце одинокого ребенка жаждало только дружелюбных совместных игр. Мурочка думала о том, как-то встретят ее там, и не будет ли она рваться назад в свое любимое общежитие.

Хорошо было делиться своими мыслями с Люсей потому, что она умела рассеять тревогу и внушить симпатию к незнакомым родственникам.

А Люся была счастлива и спокойна. Она знала, что ее встретят мать и братья, что отец скоро вернется с приисков и вновь их семья, разбросанная по широкому лицу земли, соберется в родном гнезде и пойдут веселые разговоры и гадания о будущем. Она радовалась, что каникулы затянутся долее обыкновенного и что ей придется еще застать пышный расцвет сибирской весны.

Через два дня обеих выпустили из лазарета.

Общежитие волновалось и гудело, как пчелиный улей. Все собирались в путь-дорогу, хлопотали и спешили, бегали и волновались. Кое-кто уже успел исчезнуть, другие ждали приезда родных.

Валентина истосковалась за тот длинный месяц, который ей пришлось прожить в полном почти одиночестве. Ведь не только Люся и Мурка, но и бедный «Комар», её закадычный друг, лежал в лазарете. «Комарик» всегда отличался хрупким здоровьем, всегда покашливал и был еще худощавее Мурочки, а теперь корь его сразила, и он дольше всех оставался в лазарете. Валентина посылала в лазарет записочки, старалась поддержать бодрость духа своей Марусеньки напоминанием

о лете и их близкой совместной жизни в деревне, — но оттуда никаких писем посылать не дозволялось, и Валентина бродила сумрачная и неразговорчивая.

В своем одиночестве она все больше и больше задумывалась над тем, как ей быть с ученьем. Летом ей должно было исполниться 15 лет, и она тосковала при мысли, что еще четыре года придется томиться в гимназии.

В длинные, светлые вечера она сидела у Теи и с нею обсуждала этот вопрос. Тея тоже думала, что лучше ей бросить гимназию и учиться дома, чтоб наверстать потерянное время.

Валентина внезапно решилась, написала матери и отцу и получила их согласие.

Она встрепенулась и повеселела, точно крылья выросли у неё; ей страстно захотелось учиться самой, как взрослые учатся, серьезно и вдумчиво, со свежим свободным вниманием.

Она, встретила Люсю и Мурочку неожиданными словами:

— Я совсем ухожу из гимназии!

Их грустные, удивленные взоры смутили её радость. Люся покачала головой, а Мурочка всплеснула руками и заплакала. После болезни её нервы еще не успели окрепнуть.

— Ну, Мурка, Бог с тобой! — утешала ее Валентина. — Все равно, когда-нибудь придется же нам разойтись…

Вечером они сидели втроем в любимом уголке за печкою, в пустой столовой общежития.

Все, что говорила Валентина, было справедливо, но сердце сжималось при мысли, что кончились, миновали безвозвратно дни их веселой, дружной жизни.

— Пожалуй, и ты, Люся, не вернешься, — промолвила приунывшая Мурочка.

— Нет, — сказала Неустроева. — Я наверно приеду. Лучше Ивана Иваныча я не найду учителя. Осенью я буду брать у него частные уроки, если отец согласится, и хочу, кончив гимназию, прямо идти в академию. И в гимназии я постараюсь взять как можно больше от ученья, потерплю до восемнадцати лет, а выйду с хорошими знаниями…

Они сидели и молчали, охваченные грустью разлуки. Потом Валентина тряхнула головой и промолвила:

— Да, жалко, но что же делать! Прежде я была ленива, не хотела работать, — теперь надо исправлять беду. А для этого лучше остаться дома. И как славно возьмусь я теперь за дело! Честное слово, дня даром не пропущу! Я хочу доказать отцу, что на меня можно положиться.

— Жалко не гимназии, а вас, — прибавила она помолчав. — Ну, что же делать!.. Дадим слово, что не забудем друг друга и всего нашего житья здесь.

Она улыбнулась своей приятной, открытой улыбкой, которая так привлекала к ней всех.

Но Люся сказала:

— Это что, разве можно забыть!.. Нет, знаете, — дадим вот какое слово, в роде обещания, что мы постараемся сделаться такими, как самые лучшие люди, умными и добрыми чтоб не пришлось вдруг краснеть, когда встретимся потом… Ведь не может быть, чтоб не встретились!.. И вдруг, какой ужас, если кто-нибудь из нас окажется злой, противной, не образованной…

— Нет, никогда этого не случится! — горячо воскликнула Валентина. — Дадим слово, что не случится!.. Нет, — чтобы с радостью встретиться и гордиться друг другом… Ты, Люся, наверно будешь знаменитая художница.