История Нины Б.
Шрифт:
Ночную сестру частного отделения я нашел в комнате для дежурных. Она была молода и красива, но строга и серьезна.
— Господин Бруммер у своей жены. — Она стояла перед шкафчиком с медикаментами и разбирала упаковки с ампулами. Свет синей лампы под потолком падал прямо на нее.
— Она выживет?
— Это знает только Бог. — Она нашла то, что искала — упаковку с ампулами веритола, — и пошла по освещенному синим светом коридору. Я последовал за ней. Чтобы произвести на нее хорошее впечатление, я сказал:
— То, что она сделала, — большой
— Смертельный грех. Да простит ее Бог!
— Аминь, — сказал я.
— Кислородная камера не помогла. На сердечные стимуляторы она тоже не реагирует. Пульс падает. Доктор Шустер попробует провести переливание крови.
— А что это такое?
— Мы заберем у нее две трети ее собственной крови и заменим ее донорской. Для этого доктор Шустер введет ей прямо в сердце веритол.
— Значит, шанс у нее еще есть?
— Очень небольшой, — сказала она и, отворив белую дверь, верхняя половина которой была застеклена, вошла в палату. Дверь за симпатичной монахиней сразу же захлопнулась.
Я подошел к стеклу, которое с внутренней стороны было не полностью прикрыто белой занавеской, и увидел молодую сестру, пожилого врача и Юлиуса Бруммера. И вдруг я испугался, как никогда в жизни. Страшно было не то, что я там увидел, а то, что из всех людей на свете смотреть на это должен был именно я…
Все трое стояли у постели молодой женщины. Она лежала на спине и была в глубокой коме. Светлые волосы рассыпаны по подушке, синюшное лицо и белые бескровные губы. Синие веки прикрывали глаза, рот был открыт. Если Нина Бруммер и была красивой женщиной, то сейчас этого никак не скажешь. Она выглядела так, как будто была мертва уже несколько часов.
Врач и сестры готовились к переливанию крови. Они придвинули металлическую стойку, на которой была укреплена емкость с донорской кровью, прикрепили резиновые манжеты и стеклянные трубочки к верхней части правой руки Нины. За всем этим наблюдал ее муж. Ко мне он стоял спиной.
Затем врач приподнял простыню, обнажив Нину до бедер. У нее было плотное красивое тело и большая грудь. Врач склонился над Ниной, слушая биение ее сердца, в то время как сестра вскрывала одну из ампул. Шприц вбирал в себя желтый как мед веритол. Врач приставил иголку шприца к белой коже груди Нины Бруммер…
Я отвернулся — мне вдруг стало плохо. У меня больше не было сил смотреть. Я знал эту женщину, я ее знал.
Я направился вдоль по коридору к маленькой больничной часовне. Здесь был небольшой алтарь и скамья для молебна. На алтаре возвышалась фигура Мадонны с ребенком. Тревожно мерцающий огонь двух свечей падал на четыре цветка. Перед молельной скамьей стояли три ряда стульев. Стулья были жесткие, без обивки. Слева от входа в часовню, в эркере, я заметил еще один алтарь, поменьше. Здесь стояли два мягких стула. Я подошел к одному из них. У меня кружилась голова. Я глубоко вздохнул, чтобы избавиться от головокружения, но сердце продолжало учащенно биться. Раскрашенная Мадонна с ребенком на руках свысока взирала на меня.
Вот, оказывается, как коротка
Каменный лик Мадонны свысока взирал на меня…
«За что, — думал я, — за что?»
Казалось, что все идет хорошо, — вплоть до того момента, когда я посмотрел через стекло двери больничной палаты. Там я увидел ее, Маргит, я увидел свою жену, еще не совсем воскресшую.
То, что я сейчас записываю в дневник, может показаться какой-то фантастикой, но это истинная правда. Это было ее тело, это было ее лицо, ее белокурые волосы, это были брови Маргит. Там лежала Маргит — и в то же время не Маргит, а чужая богатая женщина, Нина Бруммер.
И все же… она выглядела так, как выглядела Маргит после того, как я это сделал, и до того, как меня уволокли как дикого зверя.
От волнения у меня стучали зубы. За той дверью лежала Маргит, которая уже была не Маргит, за той дверью лежало мое прошлое.
«За что, за что?!» — с отчаянием вопрошал я Мадонну.
Но камни не говорят.
В панике я подумал, что мне надо исчезнуть. Я не могу остаться у Бруммера. Кто же вынесет такое — ежедневно видеть любимую жену, которую ты когда-то убил? Ни один человек.
А если Нина Бруммер умрет? Тогда я не увижу ее. Тогда умрет и мое прошлое. «Это еще одно испытание?» — понапрасну вопрошал я камень.
Надо чем-то себя занять. Если и дальше думать обо всем этом, запросто можно сойти с ума. Я вновь подошел к той самой двери. Но у меня опять сильно закружилась голова — я даже не осмелился еще раз посмотреть сквозь стекло в палату. Пришлось вернуться в часовню.
Перед вторым алтарем лежала раскрытая, заложенная карандашом толстая тетрадь. Половина ее неразлинованных страниц была исписана разным почерком молитвами и призывами о помощи, словами отчаяния и благодарности. Я начал листать тетрадь…
«Пресвятая Матерь Божья, помоги мне в моей беде. Сделай, чтобы это был не рак. Я нужна своей семье. Иоганна Алленсвайлер, Дюссельдорф, 15, Гротештрассе, 45/III».
«Благодарю Тебя, Господи, за удачную операцию по удалению желчного пузыря.
23.4.56 г. Твоя верноподданная Лебрехт Гермина, проживающая Дуйсбург-Руророт, ул. Киппехоейрвег, 13».
«Боже милостивый, сжалься над нашей дорогой матерью. Это уже третья операция на правом глазу. Пусть она не превратится в серую звезду. Адольф и Элизабет Крамхальс с детьми Хайнцом-Дитером и Криста. Дюссельдорф, Валльграбен, 61».
Почерк был то дрожащий, то четкий, то крупный, то очень мелкий. Все записи кончались точным адресом. На каждой четвертой странице стояла круглая печать дирекции больницы, дата и одна и та же четкая подпись: Ангелика Мойрен, директор.