ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Миксат Кальман

В душе этого легкомысленного молодого человека теснились и боролись друг с другом различные чувства, порождая неопределенные перспективы: здесь был и цинизм человека, попавшего в затруднительное положение, и хаотическая мешанина moral insanity [137] , что лежала в основе его существа, и привычные дворянину рыцарские замашки, и нежность влюбленного, и жажда наслаждения, всесильная у распутника. Было мгновенье, когда над всем господствовало раскаяние, в голове мелькнуло — а не лучше ли тихонько проскользнуть обратно, — но один взгляд, брошенный на изящные башмачки и разрумянившееся

во сне милое личико, и снова дьявол подтолкнул его: неужто оставить все это другому, когда оно уже почти принадлежит ему? Нет, нет! Пусть мир расколется, пусть обрушатся на него проклятья, но он не отступит. Он ведь не хочет ничего бесчестного, он жаждет лишь выиграть битву, навязанную ему судьбой.

137

Нравственного психоза (англ.)

Решительными, упрямыми шагами он приблизился к постели. Заметив вдруг протянувшийся по стене шнур от звонка, он вынул нож и перерезал его. Ности стоял у кровати, его охватывал дурманящий аромат женского тела, голова кружилась, каждая его клеточка дрожала от желания, он чувствовал, что не владеет собой, что ему не остается ничего другого, как схватить очаровательное, полное таинственной прелести создание, сжать в объятиях, поцелуями прогнать ее сон и гнев.

Но что скажут чистые небесные глаза, сейчас скрытые шелковой бахромой ресниц? Что они скажут, когда раскроются? Ох, эти глаза!

И Ности не схватил Мари в объятия, как хотел, а опустился на колени на ковер рядом с постелью и нежно коснулся покоящейся на подушке маленькой ручки.

— Мари! — тихо позвал он.

Услышав звук его голоса, она в полусне взглянула на Ности, левый уголок ее рта приподнялся, словно в улыбке, затем она снова спокойно закрыла глаза, уверенная, что видит Ности во сне. И сон был ей приятен.

— Я здесь. Это я, — повторил Ности громче и взял ее за руку.

Словно испуганная птичка, взмахнувшая крыльями от постороннего прикосновения, Мари отстраняюще вскинула руки и с душераздирающим криком спряталась под одеялом до подбородка.

Первое ее движение было жестом ужаса, второе — целомудрия. Фери заговорил покаянным тоном:

— Простите, о, простите, что я пришел сюда. Не сердитесь, милая Мари! Я не хочу ничего плохого. Я пришел лишь для того, чтобы вы меня выслушали и признали мою правоту.

Она не ответила ни слова. Губы ее шевелились, было видно, что она хочет, но не может заговорить, будто онемела. Тонкие ноздри ее дрожали, на лбу от ужаса выступили капельки пота. Наконец она разразилась громким плачем. А Ности все повторял, чтобы она не сердилась, не боялась, что он не хочет ничего дурного.

Слезы — истинное оружие слабого пола: при виде их Фери ослабел, а Мари почувствовала силу.

— Ступайте отсюда прочь! — неожиданно резко воскликнула она, бело-розовой рукой проведя по глазам, чтобы стереть слезы. — Если вы сейчас же не удалитесь, я подниму на ноги всю больницу! И рука ее потянулась к шнуру.

— Бесполезно! — ответил Фери. — Шнур я перерезал.

— Бесчестный! — презрительно процедила девушка. — Я вас не боюсь! Меня воспитали в Америке. Со мной не так-то легко сладить! Ее смелый тон удручающе подействовал на Фери.

— О, Мари, не будьте такой жестокой! — взмолился он. — Не судите меня столь сурово. Я хоть и виновен, но не бесчестен. Методы и средства, к которым я прибегнул,

возможно, и небезупречны, но цель…

В этот момент пламя свечи в последний раз вспыхнуло и с шипением погасло, в комнате наступил мрак.

Воспользовавшись этим, Мари под одеялом проворно, как ящерица, прошмыгнула к ногам постели, неожиданно перескочила через спинку кровати и одним прыжком очутилась на подоконнике.

Ности услышал шелест нижних юбок, затем что-то белое метнулось в темноте, но что произошло, он понял, лишь когда она пригрозила:

— Если вы не уйдете, уйду я. Я выпрыгну из окна! — И она принялась крутить шпингалет. Ности испуганно повернулся к ней.

— Мари, Мари, ради бога, остановитесь! Вернитесь в постель и выслушайте! Если вы и после этого прогоните меня Христом-богом клянусь, я уйду.

— Хорошо, говорите! — проговорила она, сидя на подоконнике и покачивая ножками. Она теперь ни капельки не боялась, сознавая, что преимущества на ее стороне.

— Прошу вас, вернитесь, на окне вы простудитесь. Там верная смерть!

— Отойдите от кровати, подойдите к печке, тогда я вернусь. И поклянитесь, что не приблизитесь к постели, поклянитесь могилой своей матери, быть может, хоть ее вы любили.

— Любил и клянусь ее могилой, что во всем буду вам повиноваться!

— Вот как? Ну, хорошо. (Теперь Мари почти нравилось положение.) Прежде всего закройте глаза и отвернитесь.

— Если я отвернусь, зачем мне закрывать глаза, а если закрою глаза, зачем отворачиваться?

— Не рассуждайте!

Ности пошел к печке и, чтобы подтвердить свое пребывание там, поднял кочергу, поковырял ею в горячих углях под пеплом. Мари тем временем шмыгнула обратно в постель.

— Ну, теперь говорите, как вы сюда попали и что вам угодна?

— Меня привела сюда любовь, неугасимая, презирающая все преграды, все сметающая горячая любовь.

— Скажите пожалуйста! — протяжно, насмешливо перебила Мари. — О, бедняжка!

— Поставьте себя на мое место. Я полюбил девушку, совсем простую девушку, вас, Мари, когда еще думал, что девушка эта горничная. Она была моей жизнью, я искал ее повсюду, мечтал о ней, и вот судьба свела нас; выяснилось, что мой идеал. — девушка очень богатая, вы, Мари. Я сразу почувствовал, что меня постигло несчастье. Я хотел устраниться но вы ободрили меня, и, в конце концов, вы же знаете, счастье мое заколосилось, но появился ваш отец и заявил моему зятю, что все кончено. Представьте себе мое горе! Одна разбитая любовь может убить человека, но сразу две разбитых любви сводят его уже не в могилу, а гораздо дальше, в ад. Как часто в муке я обращался к богу: господи, господи, зачем ты это сделал? Оставил бы мне хоть Клари. Я б удовольствовался тем, что искал ее, думал о ней, знал, что где-то она существует. Зачем же ты сделал мир для меня совсем пустым?

Мелодичный, вкрадчивый голос поколебал решимость Мари, она ничего не ответила, только вздохнула: она бы тоже не возражала, если бы где-то существовал охотник…

— Так что же мне было делать? — горько продолжал Фери, усевшись на корзину для дров. — Я ждал, быть может, вы подадите мне знак, малюсенький знак, и я буду бороться, как борются другие люди за свою любовь, за ее торжество. Но вы сделали вид, будто между нами никогда ничего не было. Вероятно, вы относитесь к тем цветам, которые каждый день нужно ставить в свежую воду, чтобы они могли жить. Вы никогда меня не любили. Мари беспокойно пошевелилась в подушках.