ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Миксат Кальман

— И не набью, и не подумаю, хоть бы ты навеки замолк. Я набивал трубку бедняку-приятелю, а набобу прислуживать не стану.

— Ладно, тогда я сам набью, хотя она и не будет куриться, как надо.

Они закурили, усевшись друг против друга за стол, уставленный моделями трубок. И Дюри Велкович рассказал другу о своей удаче.

— Удрал я от своего графа в Ишле, в первые дни июня, и прямиком направился в Вену, чтобы оттуда поплыть в Пешт. Было у меня всего двадцать форинтов. Я остановился в «Веселом пеликане» с тем, что ночь проведу в Вене, а утром поеду дальше. Блуждая под вечер по улицам, я со скуки взял билет в цирк, где выступала некая мисс Ленора Уолтон в восхитительной короткой юбочке. Была ли она красива? Думаю, что да. А как скакала верхом! Такого ты еще, батенька мой, не видел. Вся Вена сходила с ума, вся Вена явилась на представление, народу была уйма — во всяком случае, на одного человека больше, чем хотелось бы мне. Я имею в виду того человека, который вытащил у меня бумажник из кармана. Так что, выйдя из цирка, я очутился в незнакомом огромном городе

с несколькими медяками в кармане. Вся кровь застыла во мне. Что теперь делать? Хотел тебе написать, но подумал: что же станется со мной, пока я не получу от тебя денег? Я был уже голоден, но как поужинаешь, когда не на что? Полный отчаяния провел я ночь в «Пеликане». И есть мне хотелось, и пить мне хотелось, и в таком состоянии строил я планы на следующий день. В конце концов, у меня не осталось другого выхода, как навестить своего дядюшку — доктора Протока. Он хоть и суровый холостяк, скупой и бессердечный человек — ты же достаточно наслышался о нем в Сечени, когда родители его ругали, — но все-таки, подумал я, не допустит же он, чтобы я погиб на улице при таких обстоятельствах. Хотя гордость и бунтовала во мне; а ненависть, впитанная в детстве, гнала кровь прямо в голову однако ж я пришел к этому решению. В конце концов, не так уж трудно выбрать, когда есть только один способ выкарабкаться. Э, была не была, попытка — не пытка. В крайнем случае он велит слугам вышвырнуть меня, но я и тогда буду не в худшем положении, чем сейчас. Да, но как тут найдешь в этом страшенном городе доктора Протока? Встав поутру, я стал спрашивать на улице носильщиков и разных прохожих, но, разумеется, никто и понятия не имел о докторе Протоке, хотя, по рассказам маменьки, выходило, что он знаменитый врач и вся Вена только о нем и говорит. Наконец какой-то пожилой господин посоветовал мне посмотреть где-нибудь в кафе список врачей. И в самом деле, я разыскал; «Д-р Винце Проток, проживает Кеметтер-гассе, 23». Охваченный страхом и надеждой, поспешно отправился я по указанному адресу и подошел к трехэтажному мрачному, неприветливому старинному дому. Там все было ветхим и дряхлым, на первом этаже помещалось несколько лавок и корчма «Старый ворон» в левом углу. Подворотня была темная, лестницы изрытые. Ну, думаю, права была бедная маменька; видно, к доктору Протоку и правда ходит много пациентов, они и истоптали всю лестницу. Следуя за шнурком колокольчика, я направился прежде всего в дворницкую узнать, где живет старик. Шнур привел меня к темной каморке в глубине двора. Там сидела старуха в очках и сосредоточенно раскладывала пасьянс — «Ну, что такое?» — проворчала она с досадой, когда я вошел, и даже не посмотрела на меня. «Где живет доктор Проток?» — спросил я. Она подняла левую руку, в которой не было карт, и высохшими костлявыми пальцами указала на потолок: мол, там он живет. «То есть на втором этаже?» — спросил я, ожидая: более подробных разъяснений, но она неохотно потрясла головой и теперь показала уже пальцами на пол, мол, доктор Проток живет внизу. «Как же так? В подвале? — спросил я недоверчиво. — Бабушка, вы шутите со мной? Господин доктор не может жить и наверху и внизу». В ответ на мое замечание старуха покраснела, и по собравшимся на лице складкам можно было заметить, что к ней подкрадывается приступ кашля. Но вдруг она выплюнула изо рта орех, который, как я узнал позднее, она держала под языком, раскладывая пасьянс, из-за какой-то особой приметы. Откашлявшись сначала и уставив на меня железные вилы глаз, она сказала: «Э-э, сударик мой, как я говорила, так и есть. Бабка Хёллер никогда зря не скажет.» Доктор Проток может жить и наверху и внизу, как я и показала неизвестно ведь, куда он попал — в ад или в рай. Он же помер!» — «О, господи, когда же он умер?» — «Да уж с полгода». — «Это ужасно!» — вырвалось у меня невольно, так как к не мог забыть про свое положение. «Что ужасно? — вскипела старуха. — Вам, больным, все одно, что один лекарь, что другой. Все они ни черта не смыслят. Другое дело я. Меня ведь он бросил на произвол судьбы, не позаботился даже. А вот как попадет дом в чужие руки, так бабке Хеллер скатертью дорожка, она в завещании не помянута! Скверный был пес, истинно говорю». — «Вот как? Стало быть, дом принадлежал ему? — спросил я. — А кто ж его унаследовал?» — «Да какой-то бродяга, никак его власти не разыщут, — ответила старуха Хеллер. — Какой-то нищий студент, по имени Дёрдь Велкович».

— Воображаю, как ты обрадовался, — перебил его Мишке Тоот, слушавший рассказ затаив дыхание.

— Можешь себе представить. Эти слова окрылили меня, я помчался к присяжному поверенному, мы разыскали с ним завещание у властей, то самое, что я давеча просунул тебе в окно. Адвокат, убедившись, что это я и есть, выдал мне богатый аванс и за месяц уладил все дело с наследством. Дом я продал за двести тысяч форинтов.

— И как у тебя хватило духу все это скрыть от меня? Дюри Велкович лукаво улыбнулся.

— Я хотел тебя испытать, посмотреть, такой ли ты настоящий, самоотверженный друг, каким я представлял тебя. Потому и был такой нахальный и требовательный.

— И что же показало тебе испытание?

— Все мои ожидания превзошло.

— Что ты собираешься предпринять с этими большими день гами?

— Прежде всего позабочусь о своем комфорте. Пока он заключается в том, чтобы ты набивал мне трубку, как и прежде. Вот чего мне хочется. Но так как ты сказал, что не станешь обслуживать богатого человека, я всем поделюсь с тобой — ведь я ты всегда со мной делился!

Он засунул руку в карман, вытащил весь сногсшибательный пакет с деньгами и одну пачку

из двух положил перед Мишкой.

— Сто штук тысячных, это половина. Она принадлежит тебе. Мишка принял все за шутку и отодвинул пачку с банкнотами.

— А ну, спрячь их и не вводи меня в искушение, а то еще возьму

— Они на самом деле твои!

Мишка заглянул в глаза друга и, прочитав в них, что он говорит серьезно, расчувствовался.

— Спасибо, старина, это очень хорошо с твоей стороны, но принять их я не могу, потому что твой дядя не мне их завещал. Часы, что ты выбрал для меня в лавке, я возьму на память, но лишить тебя половины состояния у меня никогда не хватит совести. Таким предложением ты попросту оскорбляешь меня.

— Опять мудришь? — рассердился Велкович. — Своими кислыми взглядами на жизнь ты всю радость портишь! Ну разве так можно? Спрячь скорее деньги, коли говорю, иначе тебе несдобровать! Войдет дворник, увидит, побежит за полицейским, и нас посадят. Ты будешь утверждать, что это мои деньги, что я хотел их навязать тебе, я начну отрицать… Да и вообще, где ты найдешь такого дурака-судью, который поверит тебе! Поэтому спрячь, очень тебя прошу. Он сложил руки и заговорил мягче, словно уговаривая строптивого ребенка.

— Ни в коем случае, — решительно сказал Мишка Тоот. — Такие романтические приступы великодушия обычно хороши лишь поначалу.

— Не понимаешь ты меня, вот и все. Не думай, что я по-дурацки, как безумец, сорю деньгами. Ведь потому и не хочешь ты их взять. А ты смотри на меня как на хитроумного, расчетливого коммерсанта. Напрасно улыбаешься, это так и есть. Умный богач никогда не поставит все на одну карту, заметь: половину состояния он вкладывает обычно в землю, а на другую половину покупает акции. Вот и я передаю тебе половину капитала, и если одна часть не будет приумножаться, то со второй дело может еще пойти на лад. И тогда не так-то просто разориться! Не думай, что я передаю тебе половину капитала потому, что от обилия денег у меня закружилась голова и я не знаю, что о с ними делать. Нет, я вовсе не считаю, что их слишком много, напротив, думаю, что мало, и поэтому отдаю половину. Бес приобретательства пришел ко мне вместе с удачей. Он и пришпоривает меня все время. Так-то оно, дружок Мишка, не деньгами делюсь я с тобой, а, по сути дела, дополняю свой ум и свое счастье твоим. Потому что будущее я представляю себе так: мы оба владеем капиталом в сто тысяч форинтов и каждый самостоятельно берется за серьезное дело, какое ему по душе, и идет за своей путеводной звездой. Тогда эти сто тысяч форинтов родят, быть может, новую сотню тысяч. Если нам обоим повезет, ты вернешь мне деньги, и дело с концом. А ежели я разорюсь, приду к тебе и скажу: «Теперь ты мне помоги». Не исключено, что сперва ты израсходуешь порох и тогда в один прекрасный день постучишься ко мне, принесешь пустую суму, чтобы я ее наполнил.

— Все это прекрасно в теории, только ты не посчитался с третьей возможностью.

— С какой же?

— Если обе сумы опустеют. Велкович весело пожал плечами.

— Стану я думать об этом! А впрочем, тогда мы вернемся к исходной точке. У нас останутся прекрасные воспоминания.

— У тебя, может, и останутся, а у меня еще ляжет пудовый камень на душу, что я своими экспериментами промотал половину твоего состояния. И этот камень задавит меня. Ты видишь, что я не могу принять твоего предложения: оно невыгодно мне, ибо ставит меня в неравное положение!

— Тары-бары! Что за смешные рассуждения! Либо ты сию минуту возьмешь эти деньги, либо я тут же, на твоих глазах, сожгу их. И это так же верно, как то, что меня зовут Дёрдём Велковичем. А ну, подвинь ко мне серные свечки. (Так назывались тогда серные спички, изобретенные как раз в том году.)

И Дёрдь так решительно потянулся за ними, — а был он человек увлекающийся, легкомысленный и склонный к быстрым решениям, — что можно было серьезно опасаться: вот возьмет и выполнит свою угрозу. Умный и трезвый Мишка понял, что сопротивляться дальше нет смысла. Более того, он понял и то, что должен согласиться с намерениями Дюри в его же собственных интересах.

У Дюри, несомненно, была склонность к властолюбию и вместе с тем какая-то восточная мечтательность в натуре. Словно тростник, гнулся он по ветру. Кроме того, Дюри был красивый малый и с легкостью мог попасть в руки кокеток-женщин. Да и кто знает, как еще испортится у него характер от этого наследства! Он может и мигом все по ветру пустить. А в таком случае отлично, если уцелеют хоть те деньги, что он отдал другу.

Так плелись мысли в голове у Мишки. Хорошо, он возьмет эти деньги, но не будет считать их своими — словно кто-то положил их к нему в депозит. И притронется к ним он лишь в том случае, если твердо будет знать, что от этого их станет больше. Но сейчас нет нужды обо всем рассказывать Дюри. Пускай думает, что отдал их совсем. Так оно будет лучше, по крайней мере, Дюри будет бережливее тратить свою долю, считая, что других денег у него нет.

Более того, чем дольше раздумывал об этом Мишка, тем больше прояснялось все в его глазах, пока не изменилось совершенно. «Какой я был дурак, — воскликнул он про себя, — что не хотел принять предложение Дюри! Если б даже это не пришло ему в голову, я сам любыми правдами и неправдами обязан был надоумить его разделить деньги, чтобы каждый распоряжался ими самостоятельно. Началось бы соперничество, мол, кто кого, а для закалки легкомысленного характера Дюри такая пружина абсолютно необходима». Поэтому Мишка отбросил и мысль о том, чтобы положить деньги в депозит, напротив, он решил пользоваться ими, вложить в прибыльное предприятие, и относиться к ним, как к займу, который когда-нибудь придет время вернуть с щедрыми процентами.