История нравов России

Поликарпов Виталий Семенович

И хотя в результате преобразований Петра Великого европейские формы жизни и нравы, иноземная литература и языки, идеи европейского Просвещения, вошедшие в быт русского дворянства, позолотили высший свет и двор императора, они едва заметно мерцающими лучиками проникли в окутанные темнотой глубокие провинциальные слои. Темная масса провинциального дворянства в первой половине XVIII века жила по преданиям своих предков. Прежде всего следует заметить, что русскому дворянину XVII и первой половины XVIII столетия, в отличие от западноевропейского аристократа, было мало знакомо чувство лично» чести. В верхах дворянства было сильно развито чувство родовой чести, выражавшееся в местничестве; в силу этого чувства дворянин, который не видел ничего унизительного в названии себя холопом, в подписи уменьшительным именем, в телесном наказании, считал унижением для себя занимать место за столом рядом с таким же дворянином, недостаточно

знатным для этого соседства. Поэтому монархи были вынуждены воспитывать у дворян чувство личной чести — Петр Великий исключил из употребления уменьшительные имена, Екатерина II разъяснила, что дворянство является отнюдь не какого–то рода повинностью, а почетным наименованием, признанием заслуг перед государством, однако некоторые из помещиков подписывались в документах чином придворного «лакея». Понятно, что это уродовало нравы дворян и унижало их как личностей.

В своих «Записках» князь П. Долгорукий пишет: «Жизнь помещиков по деревням была, за очень немногими исключениями, — жизнь растительная, тупая, беспросветная. Осенью и зимой — охота. Круглый год — водка; ни книг, ни газет. Газета в те времена была на всю Россию только одна: С. — Петербургские Ведомости, основанные Петром I в 1703 г. Они выходили два раза в неделю и читались довольно много в обеих столицах и в больших городах, но в помещичьих усадьбах о них почти не знали. Невежество было невообразимое» (104, 19). Достаточно привести высказывания одной помещицы в царствование Анны Иоанновны о том, что турецкий султан и «царь» французский исповедуют басурманскую веру.

Помещичьи дома были все похожи друг на друга и отличались только размерами. Достаточно привести описание такого дома в отдаленной вотчине князя Д. М.Голицына (селе Зна–менское Нижегородского уезда, отписанном в 1737 г.). В нем две чистые горницы, каждая по 5 окон, разделенные между собой сенями: одна — на жилой подклети, другая — на омшанике, причем окна слюдяные, ветхие. К чистым горницам примыкала еще одна черная. Дом покрыт дранью, вокруг него обычные хозяйственные постройки: погреб, две конюшни, амбар, сарай, баня с предбанником, а также «земская изба» — очевидно контора имения. В таких тесных и невзрачных, разбросанных в провинциальной глуши гнездах и ютилось провинциальное дворянство.

Стены были бревенчатыми, обои имелись только у очень богатых помещиков; из мебели довольствовались деревянными скамьями, покрытыми коврами, стулья были редки, а кресла относились к предметам исключительной роскоши. Зато, благодаря дешевизне продуктов, стол накрывался обильный, ели жирно, много и тяжело. Зажиточность определялась, в основном, нарядами, посудой, лошадями, экипажами и числом дворовых. Последних кормили до отвалу, однако одевали неряшливо и убого — казакины из грубого домашнего сукна были усеяны заплатами; прислуживали они за столом босиком, ибо сапоги надевались исключительно по праздникам большим или для весьма почетных гостей. Дворовые — отнюдь не роскошь для помещика, они нужны были для защиты от разбойников или для набегов на имения соседних помещиков.

В усадьбе крупного барина, помимо дворовой челяди, находился особый штат приживальщиков (они осуществляли так называемое «подставное» потребление представителя праздного класса, по Т. Веблену) из дальней и бедной родни или из мелких соседей, которые служили мишенями барского остроумия или орудиями барских потех, принимающих грубый характер и сразу же переходящих в насилие. Устами своего депутата в екатерининской комиссии однодворцы Тамбовской губернии жаловались на постоянные обиды, наносимые им соседями–дворянами. Депутат горячо восстал против отмены телесного наказания для дворян; без этих наказаний, говорил он, «благородным от насилия воздержать себя по оказуемой им вольности впредь невозможно. Но, почтеннейшее собрание, — продолжал он, — о других губерниях не отваживаюсь, а что ж о Воронежской и Белгородской, смело уверяю: где б какое жительство осталось без притеснения и обид от благородного дворянства спокойно? Подлинно нет ни одного, что и в представлениях от общества доказывается» (25, т. VI, 36). Мелкопоместные дворяне подражали по мере возможности владельцам крупных имений.

Крепостное право отрицательно сказывалось на личности дворянина, порождало порочные нравы — оно обеспечивало его даровым трудом, доставляя ему «вредный досуг для праздного ума» (М. Богословский). Так как этот досуг нечем было занять серьезным, а энергия требовала выхода, то дворянин занимался не только охотой и служением Бахусу, но и тяжбами. Князь М. Щербатов вспоминает, что один из его ближних предков «хаживал» в суд не только по своим делам, но вел также по поручению и чужие тяжбы (68). Процессы тянулись годами и служили наряду с борзой и гончей охотой наиболее интересной темой для разговоров сельского дворянства, заполняя

тем самым пустоту и скуку уединенной жизни. В некоторых случаях сутяжничество превращалось в страсть, появились большие охотники и охотницы судиться, прибегая к помощи мудрых юрисконсультов, заинтересованных в сутяжничестве.

В 1752 г. императрица Елизавета объявила Сенату о своем крайнем неудовольствии слышать о разорении и притеснении своих подданных со стороны «ябедников», причем в указе приводится и конкретный портрет такого ябедника. Это — князь Н. Хованский, отставной лейб–гвардии прапорщик, религиозный и политический вольнодумец; к тому же неуживчивый человек — бросил жену, 12 лет подряд не ходил на исповедь, называл высокопоставленных особ дураками и злорадствовал по поводу пожара в московском дворце, остря, что императрицу преследуют стихии: из Петербурга ее гонит вода (наводнение), а из Москвы — огонь. Указ предписывал князю Хованскому сутяжничество бросить и никого не консультировать по судебным делам под угрозой- конфискации его движимого и недвижимого имущества (то же грозило и обращавшимся к нему за советами). За свой атеизм и злой язык остроумный князь–адвокат расплатился плетьми и ссылкой сначала в монастырь на покаяние, а затем в свою деревню.

Однако не все в дворянской среде в силу горячности натуры могли заниматься тяжбами, и они, как замечает М. Богословский, предпочитали решать возникавшие недоразумения «открытым боем» (15, кн. VI, 34–35). Это значит, что разгорались военные действия между соседними «вотчинами–государствами» в средневековом духе. Так, в 1742 г. богатый вяземский помещик Грибоедов во главе отряда дворовых с рогатинами и дубьем напал ночью на усадьбу помещицы Бехтеевой, владелицу выгнал и сам поселился в завоеванной усадьбе. В 1754 г. трое орловских помещиков, братья Львовы, советник, асессор и корнет, предприняли поход против своего соседа поручика Сафонова. При помощи родственников они собрали армию из крестьян и дворовых численностью в 600 человек. Выступление было обставлено торжественной церемонией: два священника отслужили молебствие с водосвятием, все приложились к иконе; после помещики выступили с напутственными речами перед «воинством», побуждая «иметь неуступную драку» и не выдавать друг друга. Лучшим крестьянам для большего подъема воинственного духа поднесли по чарке водки, и все двинулись в путь. Подкравшись к крестьянам противника, занятым на сенокосе, и застав их врасплох, Львовы ударили по ним из лесу. Произошла кровопролитная свалка: 11 человек было убито, 45 тяжело ранено, 2 пропало без вести. В этот век царствования женщин жены и дочери дворян проявляли воинственные наклонности и стратегические таланты. В 1755 году пошехонская помещица Побединская во главе своих крепостных сразилась с двумя соседями — помещиками Фрязиным и Леонтьевым, заключившими между собой союз и напавшими на ее людей. Битва закончилась поражением и смертью обоих союзников. В иных усадьбах из дворовых людей формировались вооруженные, обмундированные и обученные военному делу отряды для междуусобных войн и для защиты от частых тогда нападений на поместья разбойничьих шаек (25, т. VI, 35; 104, 20).

Эти шайки были тем более опасны, что их тайные предводители, скупавшие награбленные вещи, часто бывали родовитыми, иногда титулованными, людьми, имевшими большие связи. В своих «Записках» князь П. Долгоруков приводит целый ряд примеров такого рода. В Чернском уезде Тульской губернии дворяне Ерженский и Шеншин предводительствовали разбойничьими шайками; на юге России в качестве тайных руководителей разбойников выступали братья, графы Девиеры; в Костромской губернии — князь Козловский, являвшийся по матери Салтыковой родственником Ягужин–ских, Салтыковых, Лабановых, Долгоруковых. Не отставали и женщины. В Путивльском уезде Курской губернии вдова Марфа Дурова, владевшая тысячью душами, садилась на лошадь и в сопровождении трех сыновей и довольно многочисленной шайки разбойничала. Этот разбой она называла — «ходить на охоту»; охота обошлась ей дорого — в результате ее арестовали и сослали в Сибирь.

В Малороссии действовала некая богатая женщина Базилевская, прозванная Базилихой; она выступала одновременно в роли покровительницы и любовницы разбойника Гаркуцы. Когда ею было накоплено огромное количество награбленных Гаркуцей драгоценностей, она отдала его в руки полиции. Его наказали кнутом, заклеймили и сослали на каторгу; Базилиха же все это состояние оставила своему сыну Петру, считавшемуся сыном Гаркуцы. Этот Петр Базилевс–кий женился на Грессер, племяннице фельдмаршала князя Трубецкого, бывшего министра двора при Николае I. После женитьбы Базилевский получил звание камергера, однако после того, как возмущенные его жестокостью крепостные связали и выпороли его, он вынужден был в 1849 году выехать за границу. И таких примеров можно привести достаточно много, все они прекрасно характеризуют нравы тогдашнего дворянства.