История Нью-Йорка
Шрифт:
Но это еще не все доказательства их полнейшего варварства; в числе многих других проницательных авторов знаменитый Ульоа [124] говорит: «Их слабоумие настолько явно, что их едва ли возможно счесть кем-либо иным, кроме животных. Ничто не нарушает спокойствия их души, одинаково нечувствительной и к несчастью, и к преуспеянию. Хотя и полуголые, они испытывают такое же удовлетворение, как монарх в своем самом роскошном одеянии. Страх неведом им, равно как и почтительность». Все это подкрепляется к тому же авторитетом господина Бугера. [125] «Нелегко, – говорит он, – описать степень их безразличия к богатству и всем его преимуществам. Никогда хорошенько не знаешь, чем соблазнить их, убеждая выполнить какую-нибудь работу. Предлагать им деньги бесполезно; они отвечают, что не голодны». А Ванегас [126] подтверждает все это, уверяя нас, что «у них нет никакого честолюбия, и они хотели бы, чтобы их считали скорей сильными, нежели храбрыми. Цели наших честолюбивых стремлений – почет, слава, доброе имя, богатство, высокое положение и отличия, им неизвестны. Таким образом эта могущественная пружина действий, причина стольких по видимости хороших, а на самом деле
124
Ульоа, Антонио (1716–1795) – испанский географ и астроном, автор нескольких книг об Америке. С 1766 г. губернатор испанской Луизианы.
125
Бугер, Пьер (1698–1758) – французский физик, руководитель экспедиции в Перу в 1735–1742 гг., снаряженной Парижской академией наук.
126
Ванегас, Гарсиа (XVI в.) – испанский конквистатор.
Итак, все упомянутые свойства (хотя в непросвещенных государствах Греции их обладатели приобрели бы право на бессмертную славу за то, что осуществили на деле суровые аскетические правила, одни разговоры о которых доставили кое-кому из древних греков репутацию мудрецов и философов) были сочтены в данном случае явным признаком гнусной, скотской природы, неизмеримо более низкой, чем человеческая. Впрочем, милосердные отцы, постаравшиеся путем рассуждений превратить этих несчастных дикарей в бессловесных животных, выдвигают еще более веские доводы; ибо, как утверждают некоторые богословы шестнадцатого века и среди них Луллий, [127] американцы ходят голые и у них не растет борода!.. «В них нет ничего, – говорит Луллий, – от разумного животного, если не считать внешнего обличия». Но даже это обличие мало могло помочь им, так как вскоре обнаружили, что кожа у них отвратительного медного цвета; а обладать кожей медного цвета – это все равно, что быть негром; а негры – черные, «а черный цвет, – говорили благочестивые отцы, набожно осеняя себя крестным знамением, – это цвет дьявола!». Следовательно, они не только неспособны были владеть собственностью, но не имели даже права на личную свободу – ибо вольность слишком лучезарное божество, чтобы поселиться в столь мрачных храмах. Все изложенные обстоятельства полностью убеждали добродетельных спутников Кортеса [128] и Писарро, [129] что эти нехристи не имели права на страну, которую они заполонили; что они порочные, невежественные, бессловесные, безбородые, голозадые, настоящее черное семя, просто дикие лесные звери и, подобно им, должны быть либо покорены, либо истреблены.
127
Луллий, Антоний (XVI в.) – французский богослов.
128
Кортес, Эрнан (1485–1547) – испанский завоеватель Мексики (1519–1521), грабивший и истреблявший коренное индейское население.
129
Писарро, Франсиско (1471–1541) – испанский завоеватель Перу.
Итак, из приведенных выше доводов и из множества других, столь же убедительных, которые я не стану перечислять, было совершенно очевидно, что наша прекрасная страна, когда ее впервые посетили европейцы, представляла унылую пустыню, населенную только дикими зверями, и что пришельцы из-за океана приобрели ее в бесспорную собственность по праву открытия.
Полностью обосновав это право, мы переходим теперь к следующему, то есть к праву собственности, приобретаемому возделыванием. «Возделывание земли, [130] – говорят нам, – это обязанность, возложенная природой на человечество. Весь мир предназначен для пропитания его жителей; но это было бы невозможно, если бы он оставался невозделанным. Каждый народ, стало быть, обязан по закону природы возделывать землю, доставшуюся на его долю. Такие народы, которые, подобно древним германцам и современным татарам, владеют плодородными землями, но гнушаются их возделыванием и предпочитают жить грабежами, не выполняют своего долга и заслуживают, чтобы их истребили, как диких и вредных зверей [131] ».
130
«Возделывание земли… – Ирвинг цитирует с небольшими сокращениями «Закон наций, или принципы естественного права» Ваттеля (I, 7, 81).
131
Vattel – В. I, ch. 17. See likewise Grotius, Puffendorf, et alii..
*Ваттель, т. гл. 17. См. также Греции, Пуффендорф и др.
Известно, однако, что дикари, когда европейцы впервые увидели их, не имели никакого представления о земледелии, а вели самую беспорядочную, бродячую, нечестивую жизнь, вечно скитаясь и обильно пиршествуя за счет доброхотных даяний природы, не требуя от ее щедрости чего-нибудь большего; между тем уже давно было бесспорно доказано, что земле предопределено небесами быть вспаханной и засеянной, и удобренной, и отведенной под города и поселки, фермы, поместья, парки, общественные сады, о чем индейцы не имели ни малейшего понятия – следовательно, они оставили втуне дары, которыми их наделило провидение; следовательно, они были нерадивыми управителями; следовательно, они не имели права на землю; следовательно, они заслуживали, чтобы их истребили.
Правда, дикари могли бы возразить, что они получают от своей страны все блага, необходимые для удовлетворения их скромных потребностей – у них хватало дичи, съедобных корней и дикорастущих плодов земли, которые все вместе вносили достаточно разнообразия в их умеренные трапезы; и что, поскольку земле предназначено небесами просто служить местом обитания для человека и удовлетворять его потребности, то до тех пор, пока эти цели достигались, воля небес выполнялась. Но это только доказывает, насколько недостойны были индейцы окружавшей их благодати; из-за того, что у них было так мало потребностей, их с тем большим основанием следовало считать дикарями; ибо развитие знаний в какой-то мере означает рост желаний, а именно обилием и силой желаний человек отличается от животного. Поэтому индейцы, имевшие так мало потребностей, были очень неразумными
132
Лаутербах, Вольфганг Адам (1618–1678) – немецкий юрист.
133
Тициус, Готтлиб Герхард (ум. 1714) – немецкий юрист, продолжавший труды Лаутербаха.
Но еще более бесспорное право, чем все, прежде мною упомянутые, право, которое охотней всего призна ет мой читатель, если только он преисполнен духа милосердия и человеколюбия; это право, приобретаемое распространением цивилизации. Всему миру известно, в каком плачевном состоянии застали этих бедных дикарей: они не только испытывали недостаток в жизненных благах, но, что еще хуже, были самым жалким и злополучным образом слепы к своей несчастной участи. Стоило, однако, милосердным жителям Европы узреть их печальное положение, как они немедленно взялись за работу, чтобы изменить и улучшить его. Они распространили среди индейцев такие радости жизни, как ром, джин и бренди, – и мы с изумлением узнае м, сколь быстро бедные дикари научились ценить эти блага; они также познакомили их с тысячью средств, при помощи которых облегчаются и исцеляются самые застарелые болезни; а для того, чтобы дикари могли постичь благодетельные свойства этих лекарств и насладиться ими, они предварительно распространили среди них болезни, которые предполагали лечить. Благодаря этим мерам и множеству других, положение злополучных дикарей отменно улучшилось; они приобрели тысячу потребностей, о которых прежде не знали; и так как больше всего возможностей испытать счастье бывает у того, у кого больше всего неудовлетворенных потребностей, то они, без сомнения, стали гораздо счастливее.
Но самая важная ветвь цивилизации, особенно горячо превозносимая ревностными и благочестивыми пастырями католической церкви, это распространение христианской веры. Поистине, ужас могло внушить зрелище этих дикарей, блуждающих в потемках язычества и виновных в самом гнусном неведении религии. Правда, они никогда не крали и не обманывали; они отличались здравомыслием, скромностью, воздержанностью, никогда не изменяли своему слову; и хотя обычно поступали правильно, все равно это было втуне, ибо они действовали не по велению свыше. Поэтому вновь прибывшие, чтобы склонить их к принятию и исповедованию истинной веры, пользовались всеми способами, хотя сами примера им, конечно, не подавали.
Но, несмотря на все многообразные труды, направленные к их благу, упорство этих упрямых, жалких тварей было столь необычайным, что они, неблагодарные, отказывались признать чужеземцев своими благодетелями и решительно отвергали учение, которое им старались вдолбить в голову; при этом они самым наглым образом утверждали, что проповедники христианства, судя по их поведению, сами в него не верят. Разве это не переполняло чашу человеческого терпения? Разве не следовало предположить, что прибывшие из Европы чужеземцы, рассерженные недоверием индейцев и обескураженные их непреклонным упорством, навсегда покинут их страну и предоставят им прозябать в первобытном невежестве и нищете? Но нет, они с таким рвением стремились обеспечить этих нечестивых язычников преходящими мирскими радостями и вечным спасением, что даже перешли от более мягких средств убеждения к более утомительным и хлопотливым средствам принуждения, спустив на них целые своры пылких монахов и свирепых собак-ищеек, спасая их души с помощью огня и меча, мученического столба и вязанки хвороста; в результате этих неослабных мер дело христианской любви и милосердия подвинулось весьма быстро, и через каких-нибудь несколько лет в Южной Америке не уцелело и одной пятой того числа неверных, что было в ней ко времени ее открытия.
Не были забыты и другие способы распространения цивилизации. Благодаря общению с белыми индейцы что ни день обнаруживали удивительные успехи. Они стали пить ром и заниматься торговлей. Они научились обманывать, лгать, сквернословить, играть в азартные игры, ссориться, перерезать друг другу горло, – короче говоря, преуспели во всем, чему первоначально были обязаны своим превосходством их христианские гости. Индейцы обнаружили такие изумительные способности к приобретению этих достоинств, что по прошествии столетия, если бы им удалось так долго выдержать непреодолимые последствия цивилизации, они, несомненно, сравнялись бы в знаниях, утонченности, мошенничестве и распутстве с самыми просвещенными, цивилизованными и правоверными народами Европы.
Какое еще более веское основание на право владения страной могли выдвинуть европейские поселенцы? Разве все племена невежественных дикарей не получили представления о тысяче настоятельных потребностей и необходимых жизненных благ, о которых они прежде ровно ничего не знали? Разве на них поистине не охотились и не выкуривали их из логовищ и тайных убежищ невежества и неверия и буквально не гнали плетьми на праведный путь? Разве у них милостиво не отняли преходящие ценности, бесполезные побрякушки и грязные земные барыши, которыми были слишком заняты их суетные и себялюбивые мысли; и разве их не научили взамен обращать свою любовь к небесам? И наконец, пользуясь словами из письма одного почтенного испанского монаха настоятелю его монастыря в Испании: «Ни у кого нет оснований утверждать, что эти свирепые язычники хоть сколько-нибудь существенным образом вознаградили своих благодетелей, уступив им незначительный клочок жалкой подлунной планеты в обмен на славное наследие в царствии небесном!».