История одиночества
Шрифт:
– Ну и как это было? – усаживаясь, спросил Том, а я подумал, что со стороны мы, вероятно, производим странное впечатление; я-то полагал, здесь мы лишь встретимся и тотчас уйдем.
– Ты считаешь, все нормально? – обеспокоенно спросил я. – У нас не будет неприятностей?
– С кем?
– С епископом.
То м рассмеялся, отхлебнул пиво и рукой отер густые пенные усы.
– Окажись он здесь, предложил бы повторить за его счет.
– Никаких повторов, Том. Мне и этого вполне хватит.
– Ночь еще молода. Мы тоже.
– У меня была
– Ну да, сестрина свадьба. Как все прошло?
– Очень весело.
– Каков новобрачный?
– Молодец. Вправду приятный парень.
– Поди, хорошо обрести нового братца.
Я замер, не донеся кружку до рта. Неумышленная грубость реплики меня резанула.
– Извини, – сказал Том. – Я неудачно выразился?
– Нет-нет, ничего.
Том усмехнулся и, пожав плечами, посмотрел на двух парней, в углу состязавшихся в дартс. Видимо, один угодил в яблочко, потому что подпрыгнул, сграбастал напарника и закружил его в радостном танце. Я заметил, что Том слегка помрачнел.
– Ну и как это было? – повторил он, отвернувшись от игроков.
– Поездка?
– Ватикан.
– Сплошь политика.
– Не удивляюсь. И здесь-то епархии – точно осиные гнезда. Воображаю, что творится в Риме. А каков новый парень?
– Кто?
– Сам. Начальник.
– Решителен, – сказал я. – Честолюбив. Хочет все изменить, ничего не меняя.
– Это был бы фокус. С ним можно похохмить?
– Нет.
– Почему?
– Он ни с кем не сближается. Ужасно умный. И грозный. А временами робкий. Одно лицо для мирян, другое для курии. Но иначе, наверное, нельзя. На дворе 1980-й. Другая жизнь.
– Ты бы не хотел остаться при нем?
– Я же говорил, нас берут только на год.
– Зато какой год, Одран! Лучшего нельзя и желать.
– Это как посмотреть, – сказал я. Видимо, в глубине души мне было приятно, что меня считают участником драмы. И даже отчасти ее причиной. Я будто намекнул, что есть моменты, которыми нельзя поделиться.
– Знаешь, чем я занимался в тот вечер, когда умер Папа? – Том опустошил пинту залпом, словно заправский выпивоха.
– Чей папа? – переспросил я, как тогда на уроке.
– Наш общий.
– Ну и чем же ты занимался?
– В Литриме спорил с парочкой моих прихожан. Они пришли ко мне за наставлением в супружестве…
– Вот этого я боюсь как огня, – сказал я. – Что мы с тобой знаем о браке?
– Оба мои ровесники, – продолжил Том, игнорируя мой вопрос. – Он – крестьянский сын, возжелавший малевать…
– Стать маляром?
– Да нет, художником. Живописцем. Как Ван Го г или Пикассо.
– Понятно.
– Я спросил, видел ли кто его работы, и он сказал, что несколько лет назад выставлял свои картины в приходском зале, а потом возил их в Дублин показать одному галеристу, но получил от ворот поворот: дескать, он еще не готов, надо развивать свой стиль. Ту т влезла девица: дублинцы только о себе и думают, на остальных им плевать. Видел бы ты ее, Одран. Накрасилась, словно шла
– Как это? – опешил я.
– Ну, такое выражение, – рассмеялся Том. – Не слыхал, что ли? В общем, о девице этой ходила молва, что слаба на передок, но, видно, жениху было пофиг. Ну вот, сидят они, ухмыляются, и я вижу, что все это им невмоготу, а потом заводят старую песню – почему нельзя просто жениться без всей этой муры, и я отвечаю, что многие пары находят очень полезным поговорить о разных аспектах супружеской жизни, прежде чем идти под венец. Траты на хозяйство, чистота в доме, отношения… ну, ты понимаешь…
– В постели, – договорил я. По-моему, надо называть вещи своими именами, ведь мы, в конце концов, не дети.
– Да, это самое. – Том вроде как смутился и поерзал на стуле.
– В подобных вопросах я совсем не разбираюсь, – сказал я. – Очень надеюсь, что мне не придется давать таких наставлений.
– Как это – не разбираешься? – удивился Том. – Или нас не натаскивали?
– Наши познания чисто теоретические. Мы не ведем свою бухгалтерию, за нас это делает Церковь. Не убираем свои жилища, для этого есть экономки. А что мы знаем о сексе?
– Не все такие невинные агнцы, как ты, – раздраженно бросил Том, и я удивленно нахмурился – с чего это он так заговорил? Мы знакомы с семнадцати лет, и он, помню, признался, что еще даже не целовался с девушкой. – Суть в том, что за наставлением парочка явилась, поскольку не было других вариантов. Отец Трелони, приходский пастор, ясно сказал, что в своей церкви их не обвенчает, покуда не прослушают курс о супружеской жизни, ну и куда им было деваться? В общем, я хотел как можно скорее покончить с этой бодягой. Желая разрядить обстановку, я сказал, что от одной обязанности невеста избавлена – после свадьбы не надо хлопотать о перемене фамилии.
– Почему это? – спросил я. На столе появились две новые пинты, а я даже не заметил, когда То м их заказал.
– В том-то и штука. – В два глотка Том опорожнил стаканчик виски и, буркнув «Твое здоровье», приложился к новой пинте. – Парня звали Филип О’Нил, ясно? А девицу, по чистому совпадению, Роза О’Нил. Однофамильцы, понимаешь? Слава богу, никакие не родственники, хотя в Литриме, если подопрет, женишься и на кобыле. Но тут О’Нил женился на О’Нил. Такое, значит, бывает. Фамилия-то распространенная.
– Понятно. – Я хохотнул, словно над смешным анекдотом. Видно, подействовало спиртное. На голодный-то желудок. В поезде я не мог даже смотреть на тот сэндвич с ветчиной и сыром.
– Ну вот, я, стало быть, пошутил, а девица, вся из себя такая, вдруг заявляет, что и не собиралась после замужества менять фамилию. Чего? – говорю. Вы обязаны взять имя мужа, это закон. А она ржет! Смеется мне в лицо, Одран. Нет такого закона, говорит, и если надо, она принесет Ирландскую конституцию, чтоб я показал статью, где это прописано.