История одного лагеря (Вятлаг)
Шрифт:
Происходят и некоторые изменения в топонимике Вятлага. Поселок при железнодорожной станции Лесная, где располагалось Управление лагеря, как уже говорилось, долгое время (в духе 30-х годов) именовался "Соцгородок" – название банальное и достаточно типичное для гулаговских территориальных центров. И вот новым начальником Вятского ИТЛ полковником А.Д.Кухтиковым издается 24 июня 1944 года приказ N 510 (Д о – к у м е н т N 12):
"…Содержание: О наименовании поселка Вятлага НКВД.
Существующее ныне нарицательное название "Соцгородок" – на территории которого расположено Управление лагеря – изменить и впредь именовать – поселок Лесной Вятлага НКВД СССР".
Так, без особых формальностей, и состоялось именаречение ныне существующего поселка Лесного. Впрочем, как мы увидим
Биографический очерк. Восстание Дмитрия Панина
Вятлаг в войну и после нее прошло немало знаменитых людей России. Об одном из них мы и расскажем.
Дмитрий Михайлович Панин (1911 – 1987) был продолжателем той достойной русской традиции одиноких и самостоятельных мыслителей, что были во все времена: в Новгороде и Тобольске, Пскове и Москве, Перми и Нижнем… Умы, самостоятельно ищущие свой путь в этом мире, конструирующие его своей, выстраданной логикой, – достойны уважения и осмысления. И уж тем более в нашем людоедском XX веке, когда воистину люди в России жили, "под ногами не чуя страны". Но мысль, распластанная по земле, развеянная, казалось бы, лагерной пылью, – жила. Как ни странно – именно в ГУЛАГе многие политзаключенные получили возможность в 1920-е – 1950-е годы получить широкое представление о мире, толику образованности – а самое главное – в многодневных (а не многолетних ли?!) жарких спорах, дискуссиях, обмене личным опытом – попытаться переосмыслить судьбу человека в мире, судьбу России, перетряхнуть розово-оптимистические идиллии дореволюционной интеллигенции о народе-богоносце. Философы и писатели, сформированные-переогромленные лагерем… Увы, большинство их погибло в лагерях, превратилось в лагерную пыль, как миллионы их товарищей по несчастью. Вернуться на волю, высказаться честно и свободно довелось очень немногим. Мы их помним и чтим: В.Шаламов, А.Солженицын, О.Волков… – эти имена у всех на слуху.
Менее известен, хотя (с моей точки зрения) не менее любопытен духовный опыт Дмитрия Панина – оригинального инженера, самобытного философа и мыслителя, глубоко и искренне верующего христианина. Его книги – "Держава созидателей", "Мир-маятник", "Вселенная глазами современного человека" опубликованы во Франции (где он жил и работал с 1972 года) и нам практически неизвестны. А жаль… Это – плоды зрелого и оригинального ума. Чистое вино мысли… В опубликованных в России записках Панина ("Лубянка – Экибастуз" /лагерные записки/". М., 1991) в отличие от множества других мемуаров гулаговцев мы видим, что автор философски осмыслил лагерную жизнь – как новый для себя космос. Чего только стоит такое, например, его утверждение? "После первых месяцев лагеря я пришел к окончательному выводу, что мир заключенных отображает советскую действительность; она же повторяет во многом жизнь за колючей проволокой… Заключенные берут все, что можно пронести в зону или сожрать на месте, а на воле многие тащат с работы то, что плохо лежит…, нельзя винить за это людей, живущих в таком обществе". Таким образом, лагерь представляется ему гигантской тюрьмой в тюрьме, со своими законами и основами бытия, которыми, кстати, Панин, как прирожденный лидер, овладел весьма неплохо.
Потомок старинного русского дворянского рода, Дмитрий Михайлович даже в лагере (естественно, в относительно спокойные периоды бытия) был очень красив и хорош собой. Близко знавший его А.Солженицын, выведший его под фамилией Сологдина в своем романе "В круге первом", писал: "Лицо Сологдина, собранное, худощавое, со светлой курчавящейся бородкой и короткими светлыми усами чем-то напоминало лик Александра Невского". Немножко ниже, повторяясь, подтверждал: "С белокурой бородкой, с ясными глазами, высоким лбом, прямыми чертами древнерусского
В романе Солженицына отчетливо видно изумление и удивление автора – его некоторое любование (с оттенком, впрочем, в иных местах романа плохо скрытой иронии и едкой насмешки) яркой и оригинальной личностью Сологдина-Панина: "Он (Сологдин – В.Б.) был ничтожный бесправный раб. Он сидел уже двенадцать лет, но из-за второго лагерного срока конца тюрьме для него не предвиделось… Сологдин прошел чердынские (неточность – вятские) леса, воркутинские шахты, два следствия – полгода и год, с бессонницей, изматыванием сил и соков тела. Давно уже было затоптано в грязь его имя и его будущность. Имущество его было – подержанные ватные брюки и брезентовая рабочая куртка… Дышать свежим воздухом он мог только в определенные часы, разрешаемые тюремным начальством.
И был нерушимый покой в его душе. Глаза сверкали как у юноши. Распахнутая на морозце грудь вздымалась от полноты бытия".
Впрочем, в своих записках Панин также с большой симпатией и несколько по-опекунски описал Солженицына времен "шарашки" и Особлага.
Значительная часть мемуаров Панина (более трети объема книги) посвящена пребыванию автора в Вятлаге. Панин был в Вятлаге с 28 августа 1941 года до 1945 года. Будучи хорошим инженером, он работал в механических мастерских 5-го ОЛПа (отдельного лагпункта) Вятлага НКВД СССР (так официально именовался лагерь).
Именно в Вятлаге в 1943-1944 годах было создано второе следственное дело Панина – а это одиннадцатимесячная тюрьма, допросы, новый срок и полная дистрофия, выжил после которой Дмитрий Михайлович только чудом. Панин (и 27 его подельщиков) обвинялись в подготовке к вооруженному восстанию и побегу из лагеря – это расстрел или 10 лет лагерей.
Очевидно, что следователям очень хотелось (по образцам 1937 года) создать нечто очень громкое, получить за свою усердную работу причитающиеся дивиденды. Трехтомное следственное дело, впрочем, сохранилось. И мы можем сравнить впечатления Панина, записанные им на склоне дней в мемуарах, с кровавой вязью допросов, очных ставок и признаний подследственных.
"На следствии, – писал Панин, – я не скрывал свои взгляды. Я знал, что если расстрел наш состоится, то я умру с сознанием, что, возможно, будущий историк скажет спасибо, когда в ворохе лжи и глупых выдумок наткнется на искреннее мнение человека той эпохи". Час пробил. И следственное дело Панина в руках историков. Оправдались ли его надежды? Думаю, что нет. Однако – начнем по порядку.
19 марта 1943 года в одну ночь, в лучших чекистских традициях, как иронизировал Панин, чекисты Вятлага (а так они, кстати, назывались на вполне законных основаниях, т.к. были сотрудниками оперчекистского отдела) произвели на нескольких лагпунктах аресты 28 заключенных. Поводом для ареста, по мнению Панина, послужила неразумная болтовня одного из участников подготовки к побегу Павла Александровича Салмина. "Несомненно, Салмин трепал языком сверх меры, – писал впоследствии Дмитрий Михайлович, – хотя я и не обвиняю его в провокации. Иногда мне даже казалось, что он "травит баланду" с целью сшибить себе лишнюю пайку и талон на обед. Ужасно то, что он своей болтовней запутал многих людей и потом всех назвал на следствии".
Трехтомное дело действительно открывается обильными и пространными материалами допросов Салмина. Нам сложно представить себе живую атмосферу этих допросов. Но очевидно, что Салмин просто раскололся и начал говорить много лишнего – того, о чем его и не спрашивали. Очевидно, что с явной подачи следователя звучат такие слова его признания: "Мне хочется предотвратить еще большие подозрения и излишние аресты. Поэтому из соображений практической целесообразности (ох сколько людей эта чеканная формула подвела под монастырь – В.Б.) я решил дать исчерпывающие показания по делу и назвать всех людей, причастных к антисоветской повстанческой деятельности, но до сего времени скрывавшихся мною".