История одного ордена

Об Анри Мартэне во Франции говорят, что он награжден высшим орденом республики потому, что моряк Анри, заключенный в тюрьму, получил его непосредственно от французского

О том, как это произошло, рассказано на последней странице нашей правдивой повести.

С того дня, когда молодого моряка заперли в каменном мешке тулонской военной тюрьмы, вся передовая Франция, а затем борцы за мир в других странах поднялись на защиту Анри Мартэна. Его имя можно поставить в ряду тех патриотов Франции, пример которых объединял лучших людей страны для борьбы с темными силами реакции.

Об Анри Мартэне много писали в газетах и в журналах, его жизни посвящали книги, он стал героем пьесы. Все эти материалы послужили основой нашего рассказа о нем.

В открытое окно вагона заглядывает большой букет пестрых полевых цветов.

— Кому?

— Анри Мартэну! — отвечает звонкий голос.

На другой станции возле окна появляется корзиночка с вишнями, темными, переполненными соком.

— Кому?

— Анри Мартэну! Он здесь.

Поезд идет по магистралям Чехословакии, Венгрии, Румынии, — поезд делегатов Всемирного фестиваля молодежи в Румынии.

Станция. Легкий стук в дверь купе. На пороге — школьник в коротких штанах с помочами крест-накрест. Он молча протягивает блокнот.

Делегат Анри Мартэн пишет: «Мы всё сделаем для того, чтобы ты не воевал, малыш».

Еще станция. Входит женщина средних лет, одетая, как одеваются для уборки дома — в комбинезон из дешевой синей материи. Ее дом в минуте ходьбы от станции. Когда поезд уже был у семафора, она выключила пылесос. Не было времени переодеться.

— Мне только взглянуть на вас, Анри Мартэн!

Короткая пауза. И следующей фразой женщина, прервавшая домашнюю уборку, объясняет, почему ей хотелось взглянуть на Анри Мартэна:

— У меня пятеро детей. Старшему сыну девятнадцать…

И еще станция. Входит парень в зеленой вельветовой куртке, накинутой на плечи, в башмаках на здоровенной подметке. Он веснушчат, смешлив, немного знает по-французски.

— Тебя в школе учили этому? — спрашивает Мартэн.

— Нет, не в школе. Учил отец, когда я был малышом. Отец ездил на заработки в Париж.

— А где он теперь?

Улыбка сходит с лица смешливого парня:

— Расстрелян гестаповцами. В сорок втором году, когда убили Гейдриха. Тогда многих наших расстреляли. В отместку.

— Кто был твой отец?

— Слесарь.

— А ты?

— Слесарь, как и ты, Анри.

— Ты доволен работой?

— Да. Но я хотел бы еще поплавать по морям, как и ты, Анри.

И веснушчатый парень снова смеется.

— Как я? — Мартэн

— Ты не понял меня. Просто поплавать моряком.

— Не попав в такие переделки, как я?

— Разумеется. Но ведь, Анри, если бы мне или ребятам, с которыми я вожусь, выпали на долю такие переделки…

— То вы держались бы не хуже, чем я. Верю, конечно верю.

— Напиши мне что-нибудь на память, Анри. А я покажу ребятам.

— Охотно, дружище.

И Мартэн пишет: «Навяжем мир тем, кто не хочет мира».

Парень оглушительно смеется. Не все он может сказать на родном языке Мартэна и потому поглядывает на переводчика.

— Навяжем мир? Анри, так еще, кажется, никогда не говорили.

— Как будто.

— Раньше говорили о том, что навязывают войну.

— Да, так говорили. Но видишь ли, дружище, мы стали гораздо сильнее, чем были несколько лет назад…

— Когда ты сидел в тюрьме?

— Меня выпустили именно потому, что мы стали гораздо сильнее.

— Это верно.

— Ну, и теперь мы можем говорить, что навяжем мир. Не просьба, а воля, решимость.

— Навяжем мир любителям холодной и горячей войны…

— Их ничтожное меньшинство, этих любителей.

— Верно, верно. Что это? Поезд идет?

Просторы Чехии, Словакии, Венгрии, Румынии. Прямые и извилистые реки, горы, синеющие к вечеру, знойная степь, над которой подрагивает дымка, кудрявые леса, убегающие по косогорам к горизонту. И колонна автомобилей на горизонте. Дробный стук колес на несколько секунд сменяется коротким гулом — еще один стальной мост позади. Важный аист смотрит вслед поезду, смотрит так, будто все понимает.

Вот она — даль чужих земель, которые так близки.

Говорят на разных языках, а французу Анри Мартэну понятно все, что говорят ему и о нем.

На станции, недалеко от венгерской границы, в вагон входит новый пассажир. Ему не нужен переводчик. Старый учитель, он прекрасно знает французский язык. Садится рядом с Мартэном, называет себя. Он втрое старше Мартэна, очень высок, сухощав, с седыми редкими волосами, тихим голосом и глубоким шрамом на морщинистом лице.

— Это знак Бухенвальда! — говорит он, указав на шрам.

— Вы были там?

— Два года. Эту отметину мне поставил эсэсовец, один из тех, кто считает войну естественным занятием человечества.

Узник Бухенвальда едет в этом вагоне почти до границы Венгрии. Он кладет свои костлявые, старые, со вздувшимися венами руки на сильные руки Мартэна и говорит:

— Анри, вы молоды, но и вас можно считать ветераном. Вы понимаете, Анри, что они хотели устрашить не только вас?

— Я это понял, но не сразу.

— Они как бы показали типичную судьбу.

— Типичную судьбу?

— Да. Типичную для тех, кто будет бороться против войны. Они как бы сказали всем: вот так будет с тысячами Мартэнов, с десятками тысяч, если возьмут верх милитаристы, реакционеры…