История одной деревни

Кох Альфред Рейнгольдович

Многие немцы Джигинки желали бы переехать в Германию, к родным. Хотели бы, но не могут этого сделать. Пока не могут. По разным причинам. У кого муж русский, у кого – жена, кто немецкого языка в совершенстве не знает. И так далее. Как правило, кстати, русские немцы срезаются на знании языка. Ну и на других пунктах. Кроме того, похоже, Германия сыта русскими немцами. Вероятно, она начинает всеми силами сохранять некоторое равновесие, которое сейчас в ней существует. И если первых немцев встречали как родных, то со временем отношение к русским немцам изменилось. Их уже не так любили. Не так привечали. И эта вторая причина, по которой русские немцы не могут чувствовать себя вполне счастливыми.

«Русланд»

Это для нас, в России, они – русские немцы. А в Германии они – русские. «Русланд»,

«руссиш». И в этом определении чувствуется порой негативный оттенок. Отношение к русским немцам со стороны коренных немцев неоднозначное. То есть к ним хорошо относятся. Но есть и то, что проскальзывает, просматривается за этим хорошим отношением. Наши русские немцы это очень чувствуют.

Мне, например, рассказали одну историю. Историю о том, как за девочкой из семьи русских немцев стал ухаживать мальчик из семьи коренных немцев. Мальчик был из хорошей семьи. Прекрасная партия. Однажды мальчик решил познакомить любимую девушку со своими родителями. Но, прежде чем привести ее в свой дом, он в осторожных, крайне вежливых и аккуратных выражениях попросил девушку не говорить его родителям, что она из семьи русских немцев. На этом история любви и закончилась. И такие истории с таким отношением к «русланд» не единичные в Германии.

Впрочем, наши немцы к этой проблеме относятся философски и о причинах такого отношения говорят без обиняков – сами виноваты. Не всегда приезжие вели себя подобающим образом. Довольно скоро в Германии о «русланд» пошла дурная слава. Если где хулиганство и драки – ищи русских. Причины драк и разбирательств типичные, российские – обидчик не так посмотрел, не то сказал, неправильно повел себя. На ногу наступил, например. Вероятно, подобные случаи и переполнили чашу терпения коренных немцев. Сформировали их отношение.

«Мы никогда для них не будем немцами, своими. Мы всегда останемся для них русскими, сколько бы здесь ни прожили» – эти слова я слышала от русских немцев очень часто. И в этих словах всегда было много затаенной и откровенной боли. И даже от самых успешных, молодых и амбициозных я слышала немало горьких слов по этому поводу. Впрочем, невольные нотки горечи немедленно перебивались другими, вдохновенными нотами:

– …Да что с нами было бы, останься мы в России? Нет, здесь, в Германии, у нас есть будущее, здесь нам хорошо!..

И так горячо произносились эти слова, словно с ними кто-то спорит. Но никто и не спорит.

И все же…

Это определение – «потерянные» – я услышала в Германии. Услышала тогда, когда услышать не рассчитывала. В беседе с молодой, красивой, невероятно успешной женщиной, которая приехала в Германию из Джигинки. Когда я рассказывала о том, как непросто путешествовать по Германии без знания немецкого языка, она вдруг встрепенулась и горячо подхватила:

– Сложно? А-а-а… вот теперь вы сможете понять, как было нам сложно тогда!

Она говорила с непонятной мне горячностью. Словно оправдываясь. Говорила с болью и с невысказанной какой-то обидой на чью-то несправедливость. Вероятно, несправедливость тех, кто бросал им в спину, что они-то, предатели своей родины, уехали от трудностей. Чтобы жить сыто и благополучно в своей Германии.

Она горячо продолжала:

– …Среди чужого всего, без знания языка… Так ведь мы-то здесь тогда были совсем-совсем одни! Это сейчас наших, русских немцев, во всех городах Германии очень много…

Она, эта женщина, не слишком любит вспоминать те, самые первые, годы жизни в Германии, когда «и сама чужая всем, и все чужие тебе». Когда вокруг чужая речь, чужие законы, чужое небо. Когда рожать приходилось в роддоме, где только немецкая речь и звучала. А хотелось по привычке, от боли, от слабости в те минуты говорить на родном языке. На русском. И вокруг был такой внимательный, заботливый медперсонал, вышколенный и профессиональный. А тебе хотелось выть от одиночества. Потому что все чужое… Сегодня, повторю, у этой женщины есть все причины для того, чтобы быть счастливой. Быть уверенной в себе, в своей судьбе, в правильности сделанного когда-то выбора. Но вот она, внезапно, на взлете своей пафосной речи вдруг скатилась на печальные ноты и тихо произнесла:

– Мы-то, конечно, потерянные люди…

И замолчала.

Но тут

в разговор вмешалась ее подруга, которая присутствовала при этом. Она возмущенно воскликнула:

– «Потерянные»?! Это почему же мы «потерянные»? Какие же мы такие «потерянные»? Да что было бы с нами, останься мы в России? Что бы мы видели, кроме Джигинки? А наши дети? Что видели бы они? Зато теперь у наших детей есть будущее!..

Моя собеседница как-то разом очнулась от грустных мыслей. Спохватилась вроде. И снова слова ее зазвучали в привычном русле оптимистического пафоса. И это был ненадуманный пафос, кстати. Право, для оптимизма у русских немцев в Германии есть все основания. Им там, в Германии, действительно хорошо. И если не вдаваться в хитросплетения немецко-русской души, не принимать в расчет встревоженное со школьной скамьи сознание, в которое последовательно внедрялись Достоевский, Толстой и Чехов, откинуть сентиментальную слабость, пренебречь ей, как чем-то совершенно несущественным и к реальной жизни отношения не имеющим, то можно категорически утверждать, что наши русские немцы в Германии живут счастливо.

И все-таки я понимаю, отчего у счастливой и благополучной молодой женщины могло вырваться это горькое слово – «потерянные». Кажется, понимаю.

Родина

Подозреваю, что ощущение родины у каждого из нас в крови, заложено на генетическом уровне. Хотя не думаю, что, например, мои предки много размышляли на эту тему. Но куда бы ни забрасывала их судьба, они всегда возвращались на родину. На любых условиях. На родину… У моей мамы сохранилась старинная фотография – на ней изображены мои прадед и прабабка со своими детьми. Семья Елистратовых. Еще молодые, полные сил. Кровь с молоком. Запечатлены они на фоне своего дома в селе Столбищи. Скамейка, сад. На руках у прадеда маленькая девочка – это моя бабушка. Здесь ей не более трех лет. Ангел, а не ребенок. Пелагея, Полюшка, Поля. Вся утопает в кружевах и тончайшем батисте. Рядом с родителями стоит ее брат Алексей. На этой фотографии отражено счастливое время семьи Елистратовых. Время, полное надежд и счастья. Дом – полная чаша. Достаток, довольство. Прадед недавно избран в члены Законодательного собрания, уважаемый человек на селе. Прабабушка Арина – хозяйка дома. Добрейшая душа, которую не смогли ожесточить никакие последующие испытания и страдания. А страданий в ее жизни будет немало. Потому что пройдет всего 12 лет с того дня, как был сделан этот памятный снимок, как все изменится. Непоправимо. Что настанет время, когда «брат на брата, сын на отца». Что настанет такое время, когда семью Елистратовых обвинят в «эксплуатации трудового народа» и однажды в их дом придут представители новой власти. Придут и выставят «эксплуататоров» на улицу. Не дадут времени собраться, погрузят на повозки и отправят туда, «куда Макар телят не гонял», – в Кировскую область, на лесоповал. Прадед тогда только и успеет, что бросить в крапиву кормилицу семьи – швейную машинку. Надеялся, что представители новой власти ее там не найдут. И ведь не нашли. Швейная машинка дождалась своих хозяев. Чудом каким-то дождалась и спасала их потом от голода…

Думаю, что родные мои толком и не поняли тогда, в чем дело-то. Дело-то в чем?! Им объяснили. Не очень внятно, но объяснили. Сказали, что они, Елистратовы, эксплуататоры, что пили кровь трудового народа годами, а теперь пришла пора ответить за содеянное. Во внимание не особенно принимался тот факт, что «эксплуататоры» работали всю жизнь, не покладая рук. Вкалывали. Всей семьей. А когда рабочих рук не хватало, просто работали за троих. Вот и весь секрет их достатка. Впрочем, обвинением в эксплуатации трудового народа дело не ограничилось. Оно, это обвинение – надуманное и подлое – нуждалось в существенном подкреплении. Тогда для прадеда была заготовлена еще одна формулировка. Его обвинили в том, что он является «организатором кулацкого восстания с целью свержения советской власти». А прабабка моя, стало быть, была его соратницей в этом непростом деле. Вот это уже было обвинение так обвинение. Вероятно, прадед где-нибудь на общем сходе или в частном разговоре высказался в том духе, что странные у новой власти глашатаи. Все, кто до революции и после нее активно бражничал и спускал последние гроши в местных шинках, переоделись вдруг в кожаные тужурки и ходили теперь гордо по селу со свирепыми лицами, размахивая наганами.