История одной практики

Лисочка С.

Квентин Уиллис, сержант Стражи

В ту неделю Бланка и Людовик много работали, а я ночевал в Лунном храме. У меня там была (да и сейчас есть) своя комната. То есть, конечно, это мамина комната, но никто и никогда не возражал, если я там оставался на пару-другую ночей. Вернулся я в особняк Людовика не один, а со своей новой подружкой — маленьким пушистым комком по имени Бастиана. Наше с ней знакомство началось с того, что я чуть не наступил на нее, а она подняла на меня свои серо-голубые глаза, пискнула, и, когда я опустился на корточки и погладил ее, ткнулась носом мне в ладошку. Я отнес ее на кухню и напоил молоком из блюдечка, а потом забрал с собой

в особняк. У меня никогда не было ни кошек, ни собак, ни даже хомяка, но я не сомневался, что Бланка и Людовик не будут против, если я кого-нибудь себе заведу. Они и не были, Людовик лишь бросил усталый взгляд на кошечку и сказал, что убирать я за ней буду сам. Что меня вполне устроило.

Скандал случился на следующий день. В особняк ворвалась разъяренная Мануэла Лист и потребовала вернуть ей ее дочь, а того малолетнего негодяя, который похитил маленького ребенка, выпороть. Людовик за меня извинился, но пороть меня напрочь отказался, мягко намекнув жрице Храма Любви, что мало ребенка родить, за ним еще и следить надо все-таки, а не бросать где не попадя. Мануэла возмутилась еще больше, сказала, что у нее работа, и потому она попросила родственников отца девочки, оборотней, что живут при Лунном Храме, присмотреть за ней. И что, несмотря на то, что она жрица Гламуры, своего ребенка никогда не бросит, не то, что некоторые. И ткнула в меня пальцем. Мне было тринадцать, я был вовсе не дурак, и понял, в чей огород она запустила камень. Я сказал, что мама меня вовсе не бросила, что она за мной вернется. Мануэла только рассмеялась:

— Три года спустя? Ну-ну, мечтай… Не вернется она за тобой, паршивец. Никогда.

Забрала пищащую Баст и ушла, оставив меня с чувством щемящей пустоты внутри. Никто и никогда не смел мне сказать, что мама не вернется, наоборот… Арника, к примеру, даже как-то побожилась, что мама жива, а Арника очень серьезно к таким вещам относится. Но тогда, в тот момент, я вдруг оказался один-одинешенек в этом огромном пустом мире. Что-то утешительное говорил Людовик, но я его не слышал. Я стоял и смотрел вслед уходящей Мануэле, но видел вовсе не ее, а бескрайнюю ледяную пустыню, где внезапно оказался…

Сейчас, когда демон посмотрел на меня, я снова стал тем тринадцатилетним мальчиком, которому сказали, что его мама никогда не вернется. Исчезла операционная, исчезли заложники, исчезли Соня, Селена, Лина и Бригир, исчез и сам демон… Все исчезло. Я был один, и одиночество глодало меня, пожирало, сводило с ума… Каким-то краем сознания я понимал, что это на самом деле воздействие демона, но одно дело — знать и понимать, а другое — мочь с этим что-то сделать. Но сдаваться я не собирался. Я стал цепляться за образы дорогих мне людей, как за якоря, чтобы не свалиться в эту бездну окончательно.

Лазурика. Когда-то давно, она взяла меня за руку, завела в свою комнату и толкнула на свою кровать. Это был мой первый раз, и, конечно, ее я совсем не впечатлил, да и чего от меня было ждать? Во всяком случае, это был не только наш первый, но, и, увы, последний раз. Зато меня она впечатлила. На всю жизнь впечатлила. Женщин я после этого любил много, а, временами, и часто. Мне нравится и сам процесс, и предшествующие ему игры, и даже необязательная процедура ухаживания доставляет мне известное удовольствие. Но никогда и не с кем больше я не испытывал и тени того, что испытал с ней. Конечно, я пытался решить проблему самым простым путем. Но как я ни старался охмурить ее, она лишь качала головой и отказывала, не объясняя причины… Что мне оставалось?

Теперь же, очнувшись ранним утром в палате, где я лежал раненный после штурма клиники, я обнаружил ее рядом. Отчего-то у меня сразу нехорошо так засосало под ложечкой.

— Лазурика? —

спросил я, пытаясь приподняться на кровати. — Ты что тут делаешь?

Голос меня плохо слушался, тело — и того хуже.

— Я попрощаться зашла, — сказала она мне, присаживаясь на край моей кровати. — Завтра уезжаю в Суран. Конечно, не навсегда, мы с мужем будем приезжать к маме и к вам…

— Когда свадьба? — спросил я, снова пытаясь подняться.

Ну конечно, не все еще потеряно. Не в первый раз. Я давно сбился со счета, сколько ее женихов мне удалось отвадить. Не так уж это и сложно, главное вовремя взять себя в руки, и, не паникуя, пораскинуть мозгами. Конечно, рана сильно мешает двигаться, но любую боль можно вытерпеть, если знать, ради чего терпишь.

— Она неделю назад была, — ответила она. — Извини, тебя не стали приглашать, ты слишком плох был тогда… Дядя Люсьен решил, что так тебе будет спокойнее.

Холодная испарина вмиг покрыла мой лоб.

— И… напиток вы тоже… уже…

— Да.

Разом потемнело в глазах и заболело между ребер справа. Вот и все. Дальше можно и не жить. Чего ради? Чтобы не огорчать отца?

Отец. Когда он снимает очки, у него взгляд такой беспомощный. Когда-то он из-за собственной глупости отказался от своей единственной любви, и до сих пор не может простить себе это. Если кто-то и ждет маму так же как я, то это только он. Никому и никогда не признается он в этом, даже мне, но он ее ждет. Я-то знаю, я уверен в этом. Наверное, поэтому я и смог простить тебя, папа. Ох, сколько раз я спрашивал себя: уехала бы мама в ту экспедицию, если бы мы жили семьей? Наверняка, да. Но, скорее всего, папа поехал бы с ней, а может быть и меня бы взяли с собой, почему нет?

В то утро он не вышел к завтраку. С вечера получил корреспонденцию и заперся у себя в кабинете. Он частенько работал вот так, по ночам, но к завтраку выходил всегда. Дверь я сломал сам, не дожидаясь, когда Эривисей, наш дворецкий, принесет мне запасной ключ. Отец лежал на полу, навзничь, а на письменном столе стоял стакан, от которого ощутимо пахло миндалем. Тело успело остыть и мне большого труда стоило вытащить из его окоченевших пальцев лист бумаги. Письмо. Некто Вильям Брукс, частный детектив, сообщал, что он нашел в одной из гробниц, южнее Лесограда, кости Лары Уиллис, которая была опознана по остаткам одежды и некоторым вещам, в числе которых значился и Месяц, серебряный лук мамы, который она получила, когда стала жрицей Луни. Однако, для более точной идентификации личности погибшей, останки были направлены в Главную алхимическую лабораторию Ицкарона. Анализ установил, что они действительно принадлежат… Дальше я не читал. Дядя, тети, обе кузины, что жили сейчас в Эоринмире, и слуги толпились на пороге комнаты, не решаясь войти, а я стоял у окна и не замечал их. Не стало сразу двух людей, которые дали мне жизнь и теперь… не было больше никакого «теперь» и уже не будет никогда.

Мир за окном выцвел, как старый гобелен, долго провисевший на солнце, стал каким-то блеклым и серым, а дальше вдруг начал осыпаться, как осыпается закаленное оконное стекло, в которое попали камнем, только много медленнее, мелкими кусками мозаики. За каждым таким куском, на месте, что он занимал, не было ничего. Совсем ничего. Лишь колючая безграничная бездна, черная до такой степени, что само понятия цвета окончательно теряло смысл применительно к ней. А внутри меня раскрывалось что-то похожее, выедая и опустошая меня. Пустота смотрела на пустоту, я оказался между ними и таял, исчезал, растворялся в ней. Я почти исчез, но вдруг что-то резко изменилось. Я вдруг осознал всю нереальность ситуации, я вдруг вспомнил, где я должен находиться на самом деле и кто мой противник. А вспомнив — увидел.