История одной смерти, о которой знали заранее
Шрифт:
— Мне почудилось, это — дьявол, — сказала она, — но ты сам говорил мне, что такие вещи писать на бумаге не следует.
Я познакомился с ним чуть позже матери, когда приехал на рождественские каникулы, и мне он не показался таким необыкновенным, как о нем говорили. Он произвел на меня впечатление симпатичного человека, но вовсе не столь идиллическое, какое произвел на Магдалену Оливер. Я нашел, что он гораздо серьезнее, чем можно было подумать, судя по его склонности к развлечениям, и заметил в нем внутреннее напряжение, плохо спрятанное за излишним острословием. Но главное — он показался мне очень грустным. А помолвка их с Анхелой Викарио уже состоялась.
Никто толком не знал, как они познакомились. Хозяйка пансиона для холостых мужчин, где жил Байардо Сан Роман, рассказывала: он отдыхал во время сиесты в зале, в качалке, — дело было в конце сентября, — а в это время Анхела Викарио с матерью шли
— Имя ей подходит, — сказал он.
Потом откинул голову на спинку качалки и снова прикрыл глаза.
— Когда проснусь, — сказал он, — напомните мне, что я хочу на ней жениться.
Анхела Викарио призналась, что хозяйка пансиона рассказывала ей об этом случае еще до того, как Байардо Сан Роман обнаружил свою к ней страстную любовь. «Я ужасно испугалась», — сказала она мне. Три человека, жившие в то время в пансионе, подтвердили, что такой случай был, но четверо других не очень в это верят. Однако же все в один голос заявляют, что Анхела Викарио и Байардо Сан Роман в первый раз встретились во время октябрьских национальных празднеств, на благотворительном вечере, где ей было поручено разыгрывать лотерею. Байардо Сан Роман, как только вошел, направился прямиком к лотерейщице и спросил, сколько стоит граммофон с перламутровой инкрустацией, который должен был стать главной приманкой вечера. Она ответила, что граммофон не продается, а разыгрывается.
— Еще лучше, — сказал он, — так его легче получить и дешевле обойдется.
Анхела призналась мне, что ему удалось произвести на нее впечатление, однако далекое от того, какое рождает любовь. «Терпеть не могу надменных мужчин, а такого тщеславного, как он, в жизни не видела, — сказала она мне, вызывая в памяти тот день. — И потом я подумала, что он иностранец». Ее неприязнь возросла еще больше, когда она объявила номер граммофона, предмета всеобщего вожделения, и выиграл его Байардо Сан Роман. Откуда ей было знать, что он, желая произвести на нее впечатление, скупил все номера лотереи.
В ту же ночь, придя домой, Анхела Викарио нашла там граммофон, завернутый в подарочную бумагу и перевязанный лентой из органди. «До сих пор не пойму, как он узнал, что у меня день рождения», — сказала она мне. С большим трудом она убедила родителей, что не давала никакого повода Байардо Сан Роману посылать ей такой подарок, тем более — делать это в открытую, так что все сразу заметили. Словом, старшие братья Анхелы, Педро и Пабло, отнесли граммофон обратно в пансион, его хозяину, и проделали все с таким шумом, что не осталось человека, который бы не видел, как они его принесли и как унесли обратно. Ибо семейство не учло одного — обаяния Байардо Сан Романа, против которого невозможно было устоять. Братья заявились домой лишь на рассвете следующего дня, ошалевшие от выпитого, с тем же самым граммофоном и с Байардо Сан Романом в придачу, в намерении дома догулять недогулянное.
Анхела Викарио была младшей дочерью в семье с очень стесненными средствами. Ее отец, Понсио Викарио, скромный мастер-ювелир для небогатого люда, потерял зрение, превращая золото в красоту, ради поддержания чести дома. Пурисима дель Кармен, Пречистая Кармен, ее мать, прежде была школьной учительницей, но вышла замуж, и на том ее учительствование кончилось. Ее кроткий и несколько печальный вид надежно прикрывал твердый характер. «Смахивала на монашку», — вспоминает Мерседес. Она с жаром отдалась заботам о муже и воспитанию детей, и порой забывалось, что сама она продолжает жить. Две старшие сестры вышли замуж поздно. Кроме братьев-близнецов была у них еще одна дочь, старше Анхелы, но умерла от сумеречной лихорадки, и целых два года после ее смерти они носили траур: облегченный — в доме и строгий — за его стенами. Братьев растили так, чтобы со временем они стали настоящими мужчинами. А девочки воспитывались в расчете на замужество. Они умели вышивать на пяльцах, шить на машинке, плести на коклюшках кружева, стирать и гладить, делать искусственные цветы, варить фигурную карамель и сочинять приглашение на помолвку. В отличие от своих сверстниц, выросших в небрежении к обрядам, связанным со смертью, все четыре сестры были мастерицами в древней науке бдения у постели больного, знали, как укрепить дух умирающего, как обрядить усопшего. Единственное, в чем могла упрекнуть их моя мать — в привычке расчесывать волосы перед сном. «Девочки, — говорила она им, —
Анхела Викарио была самой красивой из четырех, и моя мать говорила, что она, подобно великим королевам, известным из истории, явилась на свет с затянутой на шее пуповиной. Однако казалась она беззащитной, ей словно не хватало жизненного напора, так что будущность перед ней маячила самая зыбкая. Я видел ее из году в год во время рождественских каникул, и с каждым разом она выглядела все более не от мира сего в окне своего дома, где под вечер, вместе с соседками, делала матерчатые цветы и напевала вальсы, какие напевают незамужние женщины. «Саму бы ее насадить на проволочку, вместо цветочка, — говорил мне Сантьяго Насар, — эту дурочку, твою двоюродную сестрицу». Как-то, незадолго до траура, который семья стала носить после смерти сестры, я встретил Анхелу Викарио на улице — впервые она нарядилась как взрослая и волосы завила: я глазам не поверил — неужели это она. Но это впечатление скоро исчезло: жизненный напор в ней слабел год от году. А потому, когда стало известно, что Байардо Сан Роман собирается жениться на ней, многие сочли это причудой чужака.
Семейство приняло известие не просто всерьез, но возликовало. Кроме Пуры Викарио, которая поставила условие: Байардо Сан Роман должен представить документы, удостоверяющие его личность. До сих пор было неизвестно, кто же он на самом деле. Его прошлое уходило не далее того вечера, когда он высадился у нас в нарядном, как у артиста, костюме; он так не любил говорить о своем прошлом, что за этим могло скрываться все что угодно. Стали даже поговаривать, будто он командовал войсками, сравнивая с землей селения и сея ужас в Касанаре, будто он беглый каторжник из Кайенны, будто его видели в Парнамбуко, где он пытал счастье с парой дрессированных медведей, будто он подобрал то, что осталось от груженного золотом испанского галиона, затонувшего в проливе Ветров. Байардо Сан Роман разом покончил с досужими домыслами: привез всю свою семью.
Прибыли четверо: отец, мать и две лишившие всех покоя сестрицы. Они приехали в одиннадцать утра на «Форде-Т» с официальным номерным знаком и клаксоном, который крякал, как утка, и переполошил весь городок. Мать, Альберта Симондс, крупная мулатка с Кюрасао, чей испанский все еще был пересыпан тамошними словечками, в юности была признана самой красивой из двухсот наиболее красивых девушек Антильских островов. Сестры Байардо Сан Романа, едва расцветшие, походили на молодых, не знающих покоя кобылок. Но главным козырем был отец: генерал Петронио Сан Роман, герой гражданских войн прошлого века, боевая слава консервативного режима, ибо именно он разгромил и обратил в бегство полковника Аурелиано Буэндиа в битве при Тукуринке. Моя мать единственная, кто не пошел засвидетельствовать ему почтение, когда узнала, кто он такой. «Прекрасно, что они женятся, — сказала она мне. — Но это — одно, а совсем другое — пожать руку человеку, который приказал выстрелить в спину Геринельдо Маркесу». Как только он выглянул в окошко автомобиля, приветственно махая белой шляпой, его сразу узнали: он был знаком всем по портретам. На нем был полотняный костюм цвета спелого колоса, сафьяновые туфли со шнурками крест-накрест, а на переносице сидело золотое пенсне, подхваченное цепочкой, вдетой в петлицу жилета. На лацкане пиджака красовалась медаль за мужество, в руке — трость с вырезанным на рукояти национальным гербом. Он первым вышел из автомобиля, весь с ног до головы в жаркой пыли наших скверных дорог, но вполне бы мог и не вылезать из кабины: все и так уже поняли, что Байардо Сан Роман может жениться на ком пожелает.
Однако Анхела Викарио не желала идти за него. «Он показался чересчур мужчиной для меня», — сказала она мне. И кроме того, Байардо Сан Роман даже не пытался влюбить ее в себя, а только заворожил своим обаянием ее семейство. Анхела Викарио никак не могла забыть того ужасного вечера, когда родители и старшие сестры с мужьями собрались в гостиной и принялись ей внушать, что она обязана выйти замуж за мужчину, которого и видела-то мельком. Близнецы держались в стороне. «Мы считали, что это дела женские», — сказал мне Пабло Викарио. Решающий довод родителей состоял в том, что семья, снискавшая признание своей скромностью, не имеет права пренебречь таким подарком судьбы. Анхела Викарио едва отважилась намекнуть, что, мол, хорошо ли это без любви, но мать сокрушила ее одной фразой: