История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Валек приехал! — Надя вскочила с места и схватила по-быстрому ведомость на получение хлеба с пекарни.
— Почему опять опоздал? — обрушилась на него она. — Опять со своей колымагой?
— Черт бы ее опрокинул в преисподнюю, — выругался Валек. — Понимаешь! Попала вода в бензобак и замерзла. Я только со двора, а она тыр-пыр, и встала! Бился, бился с ней, не пойму, в чем дело, и все. Вчера ходила, а сегодня встала! Спасибо, сторож на дежурство пришел в гараж, подсказал: ты, говорит, бензин-то слей, в бензобак вода попала да замерзла, обычная история. Вот
— Да, — с сожалением, сказала Надя, — пожалеешь еще о лошади. Та хоть старая, а безаварийная была.
— По нашим дорогам да с этим климатом лошадь или олень— лучший вид транспорта, — согласился Валек.
На пекарне тоже огорчение. Фомка Катю свою с ребенком в горбольницу повез, а без него закваску перестоявшуюся положили, тесто долго не подходило. Первая выпечка как кирпичи, хлеб тяжелый, сырой. Отдали на 6-ю шахту. Опять ждать пришлось. Валек взбунтовался:
— Сегодня в клуб картину хорошую привезли, а тут изволь ждать!
У Нади тоже испортилось настроение: «Обещала быть после семи, а где там? Дай Бог до отбоя управиться!» О том, что произойдет, когда она придет вечером к Клондайку, Надя старалась не думать. «Скорее всего, рассоримся! Скажу ему: «Чем переводы посылать, лучше вставил бы новое стекло в свои часы или вовсе выбросил». Хотя выбросить он не может, — вспомнила Надя. — Часы даренные ему за отличное окончание училища. Такие не выбросишь! Только ссоры не получится, — продолжала мечтать дальше Надя в ожидании своего хлеба. — Засмеется Клондайк, глаза свои сощурит так, что одни ресницы закрученные видать, густые, как щетки. И до чего ж красивый парень! Даже не нужно мужчине быть таким красивым. А главное-то, добрый, незлобивый, не пустяшный, серьезный». Дальше помечтать не пришлось.
— Хлеб забирайте, кирпичники! — крикнул Мансур.
Быстро покидали свои лотки с хлебом, укрыли ящик и скорей обратно.
— Может, еще успею на последний сеанс, — с надеждой сказал Валек.
— Какая картина? — поинтересовалась Надя.
— «Первая перчатка». Смотрела?
— Ты что, с печки упал? Я пять лет почти, кроме хлеба да лошади, за зоной ничего не видала!
— Забыл я! Ну теперь вместе в кино ходить будем! — улыбнулся ей ободряюще Валек. — Когда пойдем? В город, конечно!
— Обязательно! В следующий раз!
Солнце почти коснулось длинными лучами горизонта, но передумало уходить на ночь и опять поползло вверх. Крупные звездочки снежинок ни с того ни с сего вдруг закружились в хороводе, ударяясь о стекло и прилипая к нему. Валек включил дворники, но работал только один, на его стороне, он хотел выйти поправить его, но Надя остановила:
— Не надо, так доедем, не теряй зря времени…
Вдруг Валек резко затормозил, и Надя чуть не врезалась носом в стекло.
— Ошалел, что ли! — крикнула она и осеклась.
Валек напряженно всматривался во что-то темное, метрах в двадцати от дороги, где был утоптан снег.
— Что это? — стараясь разглядеть через его плечо, спросила Надя.
— Человек!
— Пьяный, должно быть?
— Не знаю. Скорее всего.
— Остановись,
— Нельзя! Сейчас «скорую» вызовем, а то подумают, мы его сшибли, неприятностей не оберешься! По милиции затаскают.
— Тогда быстрей давай!
— Быстрее… нашла самолет, хорошо, если и так не встанем.
— Замерзнет он, взять бы его надо…
— Не замерзнет, сейчас не холодно.
С чувством тревоги и озабоченности они подъехали к воротам ОЛПа.
Валек бросил машину и стремглав кинулся к вахтеру. Сквозь окно вахты Наде было видно, как горячо и взволнованно говорил Валек. Вахтер схватил телефон, а Валек вернулся и проехал в открытые дежурняком ворота.
— Сколько времени? — первым делом спросила она.
— Только что передали: семь тридцать, — ответила недовольная Валя.
Валек быстро покидал лотки с хлебом прямо на крыльцо. «Надо предупредить Клондайка, что я не смогу прийти сегодня. Рассердится! Ну что делать! Хлеб нам резать до утра», — с огорчением подумала Надя, перетаскивая лотки с хлебом на полки в хлеборезку. — Я сейчас вернусь, начинай резать, на минуту к вахте сбегаю.
— Долго не гуляйте, надо поужинать, — бросила ей вслед Валя.
К вахте мимо нее пронесся опер Горохов, на ходу застегивая шинель, а следом за ним майор Корнеев, оба с лицами не то сердитыми, не то испуганными. «Опять в ОЛПе чепе», — догадалась Надя, уступая им дорогу. На вахте был один Гусь, он уже знал, что Надя освободилась, и пропустил ее, не спросив даже справки об освобождении, которая служила теперь вместо пропуска. Все остальные надзиратели и начальство высыпали на крыльцо и к воротам, где уже стояла «скорая помощь». Два санитара вытаскивали из машины носилки. На Надю никто не обратил внимания, и она тоже встала рядом с двумя шмоналками.
— Как свинью, ножом зарезал, — говорила одна другой, вытирая кончиком белого кашне слезы, — в сердце угодил, подлец!
— Тебе что нужно здесь, Михайлова? — строго спросил за ее спиной начальник ЧОСа.
Она повернулась к нему и стала объяснять, сочиняя на ходу, что на конюшне остались в телеге ее казенные рукавицы, которые по обходному листу надлежало сдать.
— Давай уматывай! Ты теперь вольная, и делать тебе тут нечего. Хочешь работать? Оформляйся, ищи квартиру, а в зоне тебе оставаться нельзя. Сдавай казенное и топай!
— Хорошо! — ответила Надя и пошла, да задержалась на минуту посмотреть, как санитары укладывали на носилки кого-то, закрытого простыней. Это был, по-видимому, высокий мужчина. Ноги его в сапогах оставались неприкрытыми. Одна рука его свесилась с носилок и беспомощно болталась из стороны в сторону. Санитар отворил дверь машины, и свет из кузова ударил прямо на страшную ношу, осветив руку с металлическим браслетом и часы со стеклом, треснутым в виде звездочки.
— Нет! — душераздирающе закричала Надя, когда узнала эту руку. Она бросилась к машине, но санитары уже заталкивали носилки во внутрь. Край развевающейся простыни зацепил за дверку и обнажил на миг светлые волосы лежащего человека.