История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Срок большой?
— Кажется, десять лет. В немецкой оккупации была в одной концертной группе с Печковским. Знаете такого певца?
— Как же! Часто по радио слышала, да ведь он вроде в Ленинграде пел?
— Пел, а теперь сел!
— Да за что же?
— Я же вам объясняю, в окружение попал и пел у немцев, работал! И эта аккордеонистка с ним вместе, — теряя терпенье, объяснила Валя.
— Работали…
— Ну да! Работали. Есть-пить надо было? Не повеситься же им, если родная армия не спасла.
Вечером
— Надька, Надя пришла, давай, спой чего-нибудь. Аккордеонистка новая.
— Ты Надя? Я тебя почему-то сразу узнала, — дружелюбно протянула руку новенькая. — Я Наташа Лавровская. Вот, хочу «Половецкие пляски» с хором поставить. Начальница КВЧ меня поддерживает.
Надя вежливо слушала, опустив глаза от недоумения, не зная, что сказать. «Половецкие пляски» она слышала по радио с самого раннего детства, очень любила эту необыкновенную музыку, и ей казалось святотатством трогать такие вещи.
— Потом поставлю «Кармен».
— Что? — переспросила Надя, в полной уверенности, что перед ней ненормальная. — А кто петь будет?
— Петь? Зачем петь? Нет, я вокалом не интересуюсь. Балет! Балет на музыку Бизе «Кармен», — она посмотрела пристально на Надю и воскликнула — Ты настоящая Кармен, внешне, я имею в виду.
— Я не танцую. Я пою!
— У меня все танцуют, кроме начальства, — безапелляционно заявила Наташа. — Кстати, у тебя контральто?
— Меццо.
— Как раз у меня в хоре не хватает меццо. Подошла Нина.
— Надя не станет петь в хоре, она солистка.
— Почему же? Максакова пела в хоре.
— В хоре Большого театра!
— Ну, она еще не Максакова, может попеть и здесь!
— Пока не Максакова, но будет не меньше.
Мымра, услыхав разговор на повышенных тонах, быстро подошла к ним. В ее обязанности входило, кроме всего, и слушать, о чем говорят зечки. Узнав, в чем дело, сказала:
— Ты, Лавровская, на Надю не рассчитывай, освободиться может в любой день.
Наташа тут же потеряла к Наде весь интерес и повернулась к Нине:
— Я думаю, в два аккордеона будем играть. Я поведу верхний голос, а ты…
— На Нину тоже не рассчитывай!1
— Освобождаешься? Поздравляю!
— Нет, она по наряду на Предшахтную поедет, — не без злорадства сказала Мымра.
Надя отправилась к себе. Пора хлебом заняться. Там Валя одна трудится.
Навстречу Зырька бежит, тоже в клуб.
— Зырька! Слышала? Нину отправляют на Предшахтную.
— Знаю! Это Мымра ей устроила, за все Нинкины закидоны.
— Ай, Мымра! Знать она сильна!
— Еще бы! Старший лейтенант, не смотри, что завалеха немытая! А Нинка на общих не будет! Устроится!
Только разошлись в разные стороны, Кира Покровская догоняет.
— Надя! Кланяюсь
— На что? — не поняла Надя.
— Туберкулез.
Надя поморщилась, кому отдать? Кого просить? Фомка отказался, жена ругает, Клондайку неудобно. Недавно выручал…
— Ладно! Уж давай! Только в сторонку, за столовую зайдем, не здесь же. «Попробую шофера попросить», — решила она про себя, а если не застану, оставлю в пекарне, спрячу. Мансура попрошу отдать.
… И С КАРЦЕРОМ ПОЗНАКОМИЛАСЬ
Не делай добра — не увидишь и зла.
На следующий день, проглотив овсянку «жуй-плюй», Надя заторопилась после обеда на конюшню. «Письмо бы не забыть! Повезет если — застану еще вольняшку-шофера, что муку на пекарню привозит. Конверт с маркой есть, адрес: Москва, Последний переулок, дом 10. Где это? Не знаю», — и переложила во внутренний карман старой телогрейки. Новую берегла…
На вахте в послеобеденное время всегда торчат надзиратели. Курят так, что не разобрать, кто есть кто. Все же увидела: опер Горохов, экспедитор, ЧОС, дым коромыслом! «А Клондайка моего нет, занимается, грызет гранит науки», — с теплом подумала Надя и постучала в окошко.
— Пропуск Михайловой!
Опер в момент обернулся, лицо его сразу помрачнело, он нахмурился и что-то сказал дежурнячке Перфильевой. Саша вышла в проходную и тихо сказала:
— Оперуполномоченный приказал тебе на вахту зайти.
— Чего ему?
Надя смело переступила через порог и поздоровалась. Кое-кто ответил.
— Обыскать! — кивнув на нее Перфильевой, сказал опер.
Надя похолодела. Ноги и руки ее вмиг стали как ватные. «Все! Спеклась!»
Дежурнячке, старшине Перфильевой, не стоило большого труда вытащить из кармана телогрейки Киркино письмо.
— Еще есть? Говори сразу, — строго спросил опер. Он не злился, не кричал. Он торжествовал, глаза его зажглись злорадством.
— Нет, — ответила, покачав головой, ошеломленная Надя.
— Ступай! Отдайте ей пропуск.
В предчувствии беды все в ней сжалось в единый комок, но выручил «бес», ее «бес», который всегда учил ее: не сдавайся, сопротивляйся, защищайся, не падай духом! «Как спокойно и тихо он выждал момент, чтоб прижать меня! Теперь никто за меня не заступится, ни Мымра, ни ЧОС, и тем более Черный Ужас, о Клондайке и говорить нечего».
— Лететь тебе на общие, сестричка дорогая, — с сочувствием сказал Мансур. — А то, пожалуй, и на этап! Так-то вот!
— Смотря что в письме, а то и срок мотанут, — «утешил» Толян.