История ордена тамплиеров

Мелвиль Марион

Поскольку форма признаний была установлена заранее, неудивительно, что данные показаний совпадают. Но говоря об идолопоклонстве, палачи и жертвы в одинаковой мере утратили почву; было ясно, что никто не понимал, о чем идет речь. Идол тамплиеров - прототипом которого, возможно, был обычный реликварий - хранилище каких-либо мощей - принимает все более фантастические формы: голова человека, бородатого или безбородого, молодого или старого, с двумя или четырьмя лицами, стоящего на четвереньках; с телом человека, кошки, свиньи и т. д. Несчастный сержант из Монпеза повинился в поклонении "бафометову обличию", создавшему самый черный миф тамплиерского обвинения. Сержант говорил на языке ок (южнофранцузском) и хотел сказать о "магометанском изображении"; в итоге получилась чепуха, тогда как "Бафомет" является всего лишь провансальской деформацией имени пророка Магомета. [537]

Напротив,

от начала и до конца протоколов допросов каждый тамплиер заверяет, что он мог говорить богопротивное устами, но не сердцем, что плевал на землю, а не на Крест, что он добрый христианин и верит, что и его братья таковы же. Все они признают церковные таинства; ни один не получал секретных наставлений. Ногаре изменял и мало-помалу усиливал свои обвинения, добавив содомию и черную магию к ереси, в которой обвинял Бонифация VIII. Идол, казавшийся поначалу обычной риторической фигурой, - "они променяли свою славу на золотого тельца и приносили жертву идолам", - становится центром культа, подобного шабашам ведьм. Но тут уже инквизиторы не последовали за Ногаре. Четыре главных пункта обвинения, сформулированные изначально, остались единственными, которые за ними числились. [538] Из того, что инквизиция отказалась вменить в вину тамплиерам какую-либо определенную ересь, предполагаемое их отступничество предстает бессмысленным, абсурдным в прямом смысле слова: они произносят заведомо ложное отречение от Бога и, плача, плюют на Крест, который протягивает им стенающий командор. Так или иначе, ни один свидетель не выглядит исповедующим иную веру, не обнаружено даже следов тайной доктрины. Под конец те, кто восходит на костер, умирают, провозглашая свою веру в Бога.

Тем не менее совокупность обвинений включала существенный аспект: существование упрощенной исповеди, возлагавшей ответственность то на орден в целом, то на командоров, которые председательствовали на церемонии вступления в орден, что наполовину извиняло запуганных вступающих, - то на умерших, поскольку факты, о которых расспрашивали узников, восходили ко времени двадцати- или тридцатилетней давности. Одним ударом узаконивали упразднение ордена Храма, представив его полностью развращенным, а потому неисправимым и должным исчезнуть.

Однако чем дальше по времени отстояли подобные извращения, тем более невероятными они казались, поскольку вменить их требовалось таким людям, как Амальрику де Ла Рошу, известному своей набожностью и порядочностью, другу и слуге Людовика Святого и папы Урбана IV; или такому осмотрительному, пользовавшемуся весьма высокой репутацией дипломату, каким был Ронслен де Фос. Можно также обратить внимание на тот факт, что Гийом де Боже провел на Западе два года после своего избрания в 1272 г. и посетил все командорства Франции, Испании и Англии. Никто во время процесса не посмел посягнуть на его память. Если приписываемая тамплиерам практика действительно распространилась во Франции, разве не нашлось бы кого-нибудь, чтобы покаяться или пожаловаться ему на нее? Секрет капитула не имел силы перед магистром, который на одном капитуле мог заставить говорить о том, что было сказано или проделано на другом, и даже пользовавшимся правом действовать, вовсе не советуясь с капитулом, согласно мнению своего совета.

К концу ноября великий инквизитор опросил сто сорок тамплиеров, - как рыцарей, так и сержантов, - из которых сто тридцать четыре признались по двум, трем или четырем главным пунктам обвинения. Среди тех, кто видел идола или поклонялся ему, - Гуго де Перо, признание которого, датированное 9 ноября, распространяется почти на все обвинения вплоть до самых гнусных. Смотритель сознался другу, встреченному в Курии в начале октября, "что орден Храма был обвинен в некоторых вещах перед Папой и королем, а что до него, то он очень хочет спасти собственную жизнь, если сможет". [539]

В это время во всех бальяжах и сенешальствах королевства подобными допросами занимались сборные комиссии, составленные из братьев-доминиканцев и рыцарей или сержантов короля. Известно совсем немного подробностей, а протоколы касаются лишь небольшого числа тамплиеров; донесения отправили Ногаре его друзья, которые поторопились сообщить ему о первых результатах. Следует помнить, что до настоящего времени дошли только признания; за небольшим исключением только их и записывали. Однако известно, что были и сопротивлявшиеся: те, кто до конца отказывался предать свой орден; те, кто, рискуя жизнью, отказывался от признаний; те, кто повесился в темнице из страха уступить под пыткой, и много других, умерших от мучений и истощения, лишенных

церковного предсмертного покаяния - тридцать шесть тамплиеров скончалось в Париже от пыток.

Папа узнал о происходившем только после ареста в Курии Гуго де Перо; Филипп Красивый не потрудился проинформировать об этом официально Климента V, и Папа колебался до 27 октября, прежде чем написать королю. Тогда он сделал это в тоне сурового упрека, однако жесткость письма была сведена на нет выбором послов, - кардиналов Этьена де Сюизи и Беранже Фредоля, известных привязанностью к королю. Последующие переговоры будут идти через них.

Падение Моле и других великих бальи полностью изменило позицию папы Климента. 27 ноября он обнародовал буллу "Pastoralis praeeminentiae" [540] , которой повелевал арестовать тамплиеров и завладеть их имуществом во всех странах, где был учрежден орден; в преамбулу принимались и включались объяснения, предоставленные Филиппом относительно первопричины процесса. Но Папа в полной мере заблуждался насчет последствий: булла отдавала орден и его имущество на растерзание светских властей и пробуждала алчность всех, кто надеялся принять участие в дележе добычи.

Едва только король и его уполномоченные поняли, что стали хранителями и управляющими имуществом ордена Храма со всеми возможностями грабежа, дело тамплиеров, - будь они невинны или виновны, - стало неизбежно проиграно. Возможно, именно натиск своры на раненое животное заставил Климента V осознать серьезность собственной ошибки. В начале декабря он направляет в Париж двух кардиналов, чтобы разъяснить королю, что тамплиеров, как монахов, следует передать под охрану духовных лиц. Филипп не испытал никаких затруднений: он передал узников в руки Беранже Фредоля и Этьена де Сюизи, но эта целиком символическая передача ничего не изменила в их участи. Узников распределили между парижским Тамплем, замком Корбей, замком Море-сюр-Луэн и прочими укрепленными местами. Перевести тамплиеров в новые места заключения не было трудно... Однако присутствие кардиналов в Париже несколько обнадеживало обвиняемых: Моле и Перо отказались от своих признаний, и, возможно, по этому случаю магистру удалось передать некоторым заключенным вощеные дощечки, на которых он нацарапал несколько слов, заклиная братьев вернуться к первоначальным показаниям, когда король и кардиналы будут обходить их темницы. Но этим поступком Моле только предоставил более действенную инициативу инквизиторам, ибо всякий еретик, отказывающийся от своих признаний, попадал в категорию relaps [человека, вновь впавшего в ересь] и рисковал быть осужденным на костер. Жестокость и ирония участи, выпавшей тамплиерам, заключалась в том, что relaps, не признавая себя нераскаявшимся еретиком, протестовал, утверждая, что никогда не отпадал от истинной веры.

Протесты, отстаивающие невиновность рыцарей, бесцеремонность короля Филиппа и скептицизм некоторых кардиналов, снова склонили чащу весов в пользу тамплиеров. В течение февраля 1308 г. Климент отменил полномочия инквизитора и передал дело в Курию. [541]

К концу 1307 г. Гийом де Ногаре мог поздравить себя c успехом, превзошедшим его ожидания, и поворот Климента, вне сомнений, принес ему горькое разочарование. Легист понял, что следует искать новое оружие; он воззвал к Сорбонне, предложив докторам теологии два вопросника, дабы доказать, что король имел право вести процесс против тамплиеров - своих подданных и мирян; и стало быть, имущество ордена должно оставаться под его присмотром, будучи предназначенным на нужды Святой Церкви. Несколькими колкими и жесткими штрихами Ногаре описывает тревогу и колебания Жака де Моле:

Магистр сделал первое публичное признание, а потом сказал, что сделал его из страха перед пытками, а затем - что первое признание было правдивым <...> Сначала, горюя из-за плотского стыда, он умолял, чтобы ему учинили допрос, дабы его братья не сказали, что он их добровольно погубил: ему ответили, что были свидетели, публично показавшие против него, и ввиду этого его не подвергли пытке. Он не подавал никаких признаков страха. [542]

Что касается Гуго де Перо (который пошел много дальше Моле в своих свидетельских показаниях), то не был ли он обвинен в том, что заполучил более тысячи соискателей посредством кощунственного ритуала? В этих обстоятельствах, вопрошал Ногаре, следует ли считаться с их отпирательствами? Можно ли предположить, что тамплиеры невиновны? Таким образом, канцлер отвечал на все вопросы, которые задавал, посредством логической ошибки, что указывала, в каком смысле должны высказываться доктора. Но последние в своих ответах были весьма сдержанны и явно смущены навязанной им ролью арбитров.