История Петербурга в городском анекдоте

Синдаловский Наум Александрович

— Так выпьем за холостой выстрел!

По версии «Истории КПСС», которую с завидной последовательностью внедряли в сознание трудящихся масс на всех этапах всеобуча, признанным вождем Октябрьской революции является Ленин. Все остальные деятели революционного движения, как бы велики ни были их заслуги в октябрьских событиях, служили выгодным фоном, на котором еще более ярко сияла звезда пламенного трибуна революции и вождя всех трудящихся человечества.

Однако именно образ Ленина, искаженный и доведенный стараниями партийных функционеров до глянцевой плакатной

безликости, может быть, как никакой другой нуждается в особом, дополнительном взгляде, ракурсе, многие десятилетия бывшем не просто предосудительным, но зачастую и небезопасным. Попробуем взглянуть на вождя революции сквозь призму петербургского городского фольклора, который, несмотря на невероятно тяжелые годы гонений на всякое инакомыслие, не только сохранился, но и умножился.

Как мы уже упоминали, после июльской демонстрации 1917 г., организованной большевиками и приведшей к многочисленным человеческим жертвам, Ленин был объявлен государственным преступником. Временное правительство выдало ордер на его арест. Пришлось уйти в подполье. Для нелегального пребывания Ленина в связи с угрозой его ареста большевиками был выбран ничем не примечательный крошечный дачный поселок недалеко от Петрограда — Разлив. Вот что об этом сказано в одном из школьных сочинений:

Рабочие оберегали жизнь Ленина, и, чтобы ее обезопасить, они решили послать его подальше.

С тех пор официальная советская историография придала Разливу столь недосягаемо высокий статус, что, если верить фольклору, даже такое близкое по звучанию к этому названию слово «розлив» — с обязательной ударной буквой «о» — будто бы было специально придумано в идеологическом отделе ЦК КПСС, чтобы на фоне вульгарного «розлива» более ярко и убедительно звучало священное ленинское «Разлив». Такой пропагандистский натиск не мог не вызвать ответную реакцию. В фольклоре появляются попытки спародировать ситуацию:

В винный магазин заходит невысокий мужчина в кепочке и, слегка картавя, обращается к продавщице:

— Мне портвейн, пожалуйста, триста грамм.

— Мы в розлив не продаем.

— А мне не в розлив, а в Шушенское.

Речевой оборот «В Разлив, к Ленину» с тех пор превратился в заветный адрес многих винно-водочных магазинов всей страны, в том числе в Ленинграде, особенно в пресловутый период тотальной борьбы с пьянством и алкоголизмом, когда достать бутылку вина можно было далеко не всегда и не везде.

Пройдет совсем немного времени, и наступит отрезвление. Фольклор отметит этот перелом в массовом сознании поговоркой: «С милым рай в шалаше и без… Ленина». А на самом шалаше предложит укрепить мемориальную доску:

«Здесь Владимир Ильич скрывался от Н. К. Крупской».

Статус тайного убежища сохранился за ленинским шалашом и поныне. Если верить фольклору, необходимость в нем со временем никуда не исчезла. Как утверждает фольклор, в современной России однажды уже возникала ситуация, когда этим ленинским убежищем можно было еще раз воспользоваться.

Однажды музейные

работники приступили к срочному восстановлению шалаша. По времени это совпало со слухами о приглашении М. С. Горбачева в Конституционный суд по делу о КПСС. В ответ на удивленные вопросы обывателей музейщики пожимали плечами и вспоминали историю:

— Когда в 1917 году Временное правительство решило вызвать Ленина в суд по делу о июльской демонстрации, так он сразу тайно покинул Петроград и скрылся в Разливе.

Партийные товарищи заблаговременно приготовили ему надежное укрытие. Как знать… Лучше содержать шалаш в готовности… На всякий случай…

Анекдот анекдотом, но современный народный сонник к этому относится вполне серьезно:

Если вам снится шалаш, а возле него пень, на котором что-то пишет лысый человек, быть беде.

Как и положено настоящему революционеру, Владимир Ильич Ульянов, а это была его настоящая фамилия, позаботился о псевдониме. В его дореволюционной жизни их было несколько. Все они известны историкам. Но сам Ильич, если верить фольклору, особенно гордился своей последней находкой.

— В партии только три настоящих коммуниста: Ульянов, Ленин и я, — не раз говаривал Ильич в частных беседах.

О характере Ленина сказано много. Если верить одному анекдоту, к своей матери он относился хорошо.

В разговоре с английским фантастом Гербертом Уэллсом Ленин искренне сокрушался, что мать всего один год не дожила до революции.

— Уж лучше бы я не дожил, — слезливо говорил он. Уэллс с ним соглашался.

Обыгрывание фольклором тех или иных бытовых черт ленинского характера стало традиционным.

Сидит Ленин со стаканом чая и откусывает кусок сахара.

Входит Дзержинский.

— А почему вы пьете вприкуску, Владимир Ильич?

— Так ведь не растворяется больше.

Невинная любовь Ильича к сладкому чаю сравнима, пожалуй, с его безграничной любовью к детям, о чем никогда не забывала напомнить советскому народу большевистская пропаганда. Но именно это, с точки зрения фольклора, выглядело особенно оскорбительным на фоне всеобщего недоедания, а то и голода всего трудящегося населения страны и беспризорщины среди детской его части после революции.

Дзержинский докладывает:

— Товарищ Ленин, ходоки самогон принесли.

— Все в детские дома. Вы же знаете, я не пью.

Пришли из Костромы ходоки к Ленину и говорят:

— Голодаем. Едим овес. Скоро ржать начнем.

— Мы с Наденькой вчера полбанки меда съели и ведь не жужжим.

– Здравствуйте, товарищ. Вы бедняк?