История религии (Том 1)
Шрифт:
Итак, индивидуальное становление, рост человека есть обязательное условие для выявления высшей его природы.
Одна из основных особенностей человека и заключается именно в преодолении чисто биологических рубежей. На это указывают хотя бы такие его запросы, которые неведомы животному. Природа человека такова, что изобилие земных богатств "не удовлетворяет его желаний и не сдерживает его страстей". Человек ищет полноты и совершенства, которых не может ему дать одно лишь природное бытие. И дело тут совсем не в обществе и не в "общественных отношениях". Познав свою свободу, человек уже не может не тяготеть к зовам сверхприродным. В этом - залог его бесконечного развития.
Желание
Эта деградация связана еще и с тем, что в человеке наряду с потребностью в свободе живет боязнь ее. Без ориентации на Вечное свобода может пугать и вызывать тоску по рабству. "Человек обречен на свободу", говорил Сартр, и в этих словах ощущается скрытый ужас. Но подлинная вера не страшится свободы. Она сознает всю трудность этого дара и радостно идет ему навстречу. Пусть даже иные представители религии превращают ее саму в спокойную клетку для извращения веры. "Комфортабельный атеизм и комфортабельная вера, - по словам Э. Мунье, - встречаются в одном болоте". Для того, кто верен Евангелию, остается всегда живым завет апостола Павла: "К свободе призваны вы, братья".
x x x
Реализацию духовного начала мы видим и в стремлении к творчеству, которое неотделимо от истории человеческой культуры.
Как уже было отмечено в главе II, творческий процесс не есть продукт простого воспроизведения или абстрактной рефлексии. В нем порыв человеческой интуиции и воли непосредственно приобщается к живой реальности и исходя из нее создает нечто новое. Здесь участвуют все силы человеческой души и духа.
Пусть машины действительно способны писать стихи и сочинять музыку, но их "произведения" остаются, однако, лишь мертвенной пародией на подлинное творчество, которое реализует не только формальные способности человека, но и неисчерпаемое богатство его духовного бытия. К сожалению, в широкой публике это нередко забывается под влиянием фантастической литературы, которая склонна подчас ставить знак равенства между человеком и роботом. Но необходимо помнить, что в подобной литературе всегда есть нечто не только от науки, но и от чистого вымысла, и поэтому, признавая полную свободу творчества за самими авторами-фантастами, мы не должны забывать, что далеко не всегда есть смысл черпать из их книг философские идеи.
Для того чтобы глубже проникнуть в самую сущность подлинно человеческого творчества, лучше всего обратиться к свидетельствам самих творцов культурных ценностей. Они раскрывают перед нами ощущение сопричастности высшему духовному бытию, которое отчетливо сознавали поэты, писатели, художники. Остановимся на некоторых примерах подобного самосвидетельства.
"Иногда, - пишет Н. О. Лосский, - в моменты наиболее плодотворного мышления целые длинные ряды мыслей развиваются как бы сами собой".
Нередко поэты сами описывают процесс своего творчества как что-то "данное", что-то такое, в чем они играют лишь роль зрителя, восприемника.
Еще более определенно говорит об этом мыслитель-поэт С. Н. Булгаков. По
Н. Бердяев в своей книге "Смысл творчества" полагает творчество главной отличительной чертой человека, "позволяющей ему прорываться через этот мир к миру иному". Это подтверждается тем, что нередко творцы бывают неспособны охватить во всей полноте свое создание.
"Иногда, - пишет французский психолог Г. Жоли, - даже сам великий человек, взирая на горизонты, которые открывает перед ним его же собственная идея, повергается в изумление и восхищение перед нею и полагает, что она снизошла к нему свыше от какой-то незримой верховной силы". Примеров этого мы имеем бесчисленное множество. Так, Микеланджело, работая над своими фресками, видел в этом труде священнодействие, которым руководит Дух Божий.
По словам Г. Флобера, художники являются "органами Бога, посредством которых Он Сам открывает Свою сущность"; Мицкевич в своем творчестве чувствовал "силу, не от людей идущую". Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений "Сам Бог говорил над его ухом". Красота, по словам В. А. Жуковского, есть "ощущение и слышание душою Бога в созидании". "У меня были времена, - пишет в своем Завещании Лев Толстой, - когда я чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божией".
Такие свидетельства можно было бы продолжать без конца. Они говорят о том, что в процессе творчества человек приобщается к мировому духовному бытию и тут с необычайной силой проявляется его богоподобная сущность.
Ценность всякого художественного произведения заключена прежде всего в том, что автор его создает некий новый, свой собственный мир. Краски и формы, звуки и слова становятся языком духа.
Не случайно творчество для христианства имеет значение космическое: в нем человек как бы продолжает божественное дело созидания. Это уже не "Земля" или "Вода" с их темной стихийной жизнью, а сознательное существо, творящее свой "второй космос" и тем самым соучаствующее в творчестве Бога.
Именно поэтому созидательный процесс открыт беспредельному совершенствованию. Именно поэтому каждый мастер, закончив свой труд, испытывает неудовлетворенность, которая побуждает его к новым творческим поискам.
Давно замечено, что персонажи у многих писателей - лишь перевоплощения одного героя, который ищет и не находит своей окончательной формы. Этим же объясняются и лейтмотивы в произведениях художников: чувствуя несовершенство созданного, они не могут остановиться и успокоиться на достигнутом.
В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы, и разума.
Откуда же такое несоответствие? Является ли оно неустранимой трагедией духа? Если бы наше тяготение к истине, добру и творчеству имело бы лишь призрачную основу, оно не владело бы человеком с такой силой. Поскольку эти порывы вложены в нас, они должны иметь возможность для реализации. Только в перспективе бесконечного развития человеческой личности, далеко за пределами ее нынешних условий бытия, обретает она подлинный простор. Только тогда разум, совесть, свобода, творчество не остаются бесполезным авансом, а приводят ее к вершинам подлинного богоуподобления. Иными словами, вопрос о возможностях человека есть вопрос о его бессмертии.