История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 6. На пороге Нового Завета. От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

Мень Александр

В трактате «Посты» высказывается мысль, что во дни пророка Ионы жители Ниневии были прощены не за то, что воздерживались от пищи, а за то, что «обратились от злого пути своего» [41]. Рабби Симеон утверждал, что важно не столько изучение Торы, сколько исполнение добрых дел [42].

Сходство с Христовыми заповедями имеют и слова «плати добром за зло», отрицающие древний закон возмездия [43]. «Лучше быть гонимым, чем гонителем», — говорится в трактате «Первые врата» [44]. А в другом трактате есть заповедь, звучащая почти по-евангельски: «Подражайте Божиим свойствам; как Он милосерд, так и вы будьте милосердны» [45].

Но

и «дела» сами по себе считались недостаточными; раввины часто заостряли внимание на внутренних помыслах человека. Греховные чувства названы в Талмуде «идолами, живущими в сердце человека». «Кто подавляет в себе дурные помышления и сознает свою греховность, тот чтит Бога на небе и на земле»; «Страсть в человеке сначала подобна паутине, а потом — канату» [46].

Лицемерие осуждалось лучшими из раввинов столь же недвусмысленно, как и в Евангелии. «Есть люди, — говорили они, — которые возлагают на себя филактерии и талит [молитвенные принадлежности] и, однако, поступают по греху… ханжей следует обличать, ибо они оскорбляют имя Божие». Таких пустосвятов называли «крашеными фарисеями», которые «главное сделали побочным, а побочное — главным» [47].

Еще книжник Антигон из Сохо (70 г. до н. э.) осуждал тех, кто следовал заветам Торы, как корыстный раб. В трактате «Сифри» написано: «Исполняй заповеди Божии с любовью. Не одно и то же исполнять их из любви к Богу или же из страха перед Ним» [48].

Немалый интерес представляют талмудические притчи, в которых говорится о долге человека перед Богом и ближними. Одна из них повествует о рабби Бероке, которому явился пророк Илия. «Назови мне, муж Божий, — попросил книжник, — человека, достойного жизни вечной». Каково же было изумление рабби, когда Илия указал на трех иудеев, которые не отличались никакими внешними признаками набожности. Один был надзирателем в тюрьме, проявлявшим доброту к заключенным, а два других были просто веселыми людьми, которые ободряли унылых и мирили враждующих.

Другая притча рассказывает о царе, одарившем слуг нарядными одеждами (символ небесных благословений). Когда он вернулся из похода, то увидел, что одни сохранили их незапятнанными, а другие сделали черными, надевая их при грязных работах [49].

Раввины вспоминали о Монобазе, царе адиабенском, который, став прозелитом, раздал нуждающимся свои богатства. На упреки же родных он ответил: «Мои предки приобретали себе земные сокровища, а я — сокровища небесные» [50].

Лучшее резюме взглядов Гиллелевой школы содержится в трактате «Макот». Там сказано, что Моисей дал 613 заповедей, Давид-псалмопевец свел их к одиннадцати: «Поступай честно, твори правду и говори истину, не клевещи языком твоим, не делай другому зла, не возводи поношения на ближнего, гнушайся низостью, чти богобоязненных, не изменяй клятве даже во вред себе, серебра своего не давай в рост и не принимай взяток против невинного». Пророк Йсайя ограничился шестью заповедями: «Будь праведен, говори истину, презирай прибыль от греха, отнимай руки свои от взяток, затыкай уши, чтобы не слышать призыва к насилию, закрывай глаза, чтобы не соблазниться злом». Пророк Михей указал лишь на три главных заповеди: «Поступай справедливо, люби добродетель и смиренно ходи пред Богом». И, наконец, пророк Аввакум выразил самую суть благочестия одной фразой: «Праведный своей верою жив будет» [51]. Иными словами, любовь к людям должна вытекать из веры и любви к Богу.

Не исключено, что некоторые талмудические максимы сложились под влиянием христианства, однако влияние это нельзя преувеличивать.

Талмуд вырос из дохристианских источников и формировался в странах, которые либо не приняли христианства либо приняли его недавно.

На первый взгляд кажется непонятным, как люди, исповедовавшие столь высокие принципы религиозной этики, стали «слепыми поводырями слепых», отвергшими Христово благовестие.

В поисках ответа на этот вопрос мы должны оставить в стороне мессианство Иисуса и Его свидетельство о Себе как о Сыне Божием. Напряженность между Ним и фарисеями возникла гораздо раньше, чем Он открыто заговорил о тайне Своего посланничества в мир, то есть законники не желали принять Назарянина даже как Учителя.

Некоторые богословы и историки пытались доказать, что Христос в принципе отверг всякую внешнюю форму религиозной жизни и тем вызвал ярость консерваторов. Но евангелия свидетельствуют об обратном. Христос не осуждал саму идею обряда. Он не только участвовал в ветхозаветных праздниках и соблюдал правила Закона, но и установил новые священнодействия, в частности — Крещение и Евхаристию. Его слово было обращено к живым людям из плоти и крови, которые нуждались во внешних проявлениях своей веры, в символах и знаках Богоприсутствия.

Когда Иисус говорил с книжниками. Он апеллировал к самому возвышенному и чистому, что было в их же традиции. Законнику, который согласился, что сущность веры в двух главных заповедях о любви к Творцу и к ближнему, Он ответил: «Недалек ты от Царства Божия» [52]. Однако с «крашеными фарисеями», буквалистами и ханжами Он был исключительно суров. О них Иисус сказал самые резкие слова из всех Им произнесенных.

Основным пороком ложно понятого законничества было превалирование формы, уверенность, что достаточно соблюсти определенное число мицвот, чтобы угодить Богу. Эта психология арифметической праведности всегда таит в себе страшную опасность. Иисус разоблачал святош, которые ради устава и обычая забывали о любви и сострадании к людям. Он упрекал учителей, чванившихся своей набожностью, выставлявших ее напоказ и носивших постную личину благочестия. Христос сравнивал таких фарисеев с побеленными саркофагами, внутри которых лежат тлеющие кости. Соблюдение ритуальной чистоты — пустая скорлупа, если нечистота заполнила душу. «Обошли, — говорил Иисус, — более важное в Законе: правосудие, и милосердие, и верность: это надлежало исполнить и того не опустить. Вожди слепые, отцеживающие комара и проглатывающие верблюда!.. Вы снаружи кажетесь людьми праведными, внутри же наполнены лицемерием и беззаконием» [53].

Конечно, не все фарисеи были таковы, и, конечно, никто из них не считал лицемерие нормой; к тому же не одно фарисейство страдало недугом формализма. У римлян, конфуцианцев, индуистов было не меньше запретов и церемоний, чем у талмудистов. Страшны были не сами уставы, а их тенденция вырождаться в самоцель. Есть зловещий «экуменизм зла», делающий «фарисеев» всегда и всюду похожими друг на друга. Вспомним гневные речи Златоуста и Савонаролы, Данте и Максима Грека против архиереев и прелатов, и мы убедимся, что порода «фарисеев» сумела свить себе гнездо в самой Церкви.

Обличения Христа, направленные против подобных людей, явились продолжением борьбы, начатой еще пророками. Да и раввины, как мы видели, понимали опасность ханжества.

Однако фарисеи слишком свыклись с мыслью, что им принадлежит монополия учительства, и были слишком высокого мнения о своей мудрости и правах, чтобы смириться с тем, что безвестный Галилеянин проповедует «со властью», независимо от схоластических толкований и школ [54]. Тем более непереносимы были для них обличительные слова Христа.