История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 6. На пороге Нового Завета. От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя
Шрифт:
Воображение людей всегда влекут картины роскоши и удовольствий. Кохелет был в состоянии проверить, каковы эти приманки на деле. Он построил себе прекрасные дома, насадил виноградники, цветники, сады, среди которых журчали фонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окружил себя певцами и певицами. Глаза его день и ночь радовали сокровища.
Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им, Ни от какой я радости не удерживал сердце. Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки, И на труды, над которымиЭтот мрачный припев о суетности лейтмотивом проходит через всю книгу Кохелета. Куда бы ни обращал он свой взор, повсюду видел он одно и то же: желанное улетучивается как дым…
Не случайно Толстой так часто цитирует Экклезиаста в своей «Исповеди». Он сам прошел путь, проделанный иудейским философом, и в конце его неотвратимо встал роковой вопрос: «А что же дальше?» Такова природа человека, он не способен довольствоваться преходящим и жаждет чего-то безмерно большего.
Кохелет пытается найти прибежище в умозрении. Не заключен ли секрет итрона в прославленной мудрости хакамов? Увы, и здесь результат опыта — отрицательный. Разум открывает лишь несовершенство мира.
Вот я мудрость свою умножил более всех, Кто был до меня над Иерусалимом, И много видело сердце мое и мудрости, и знанья … Я узнал, что и это грустное томленье, Ибо от многой мудрости много скорби, И умножающий знанье умножает печаль.Эти слова напоминают сетования Фауста, однако неудовлетворенность Экклезиаста более глубокая. Герой Гете, увидевший на закате дней бесплодность своих знаний, находит, в конце концов, радость в созидании на благо людей; иерусалимского же пессимиста это не спасает; и не просто потому, что он слишком занят самим собой. Кохелет знает, что человек должен «делать благое» (3, 12), но удовлетворение, даруемое трудом, оказывается в его глазах лишь субъективным утешением на фоне общего плачевного состояния мира.
Подобно рабу из знаменитого вавилонского диалога (См. Tом 2 «Магизм и Единобожие»), Кохелет повсюду открывает червоточину, теневую сторону. Не верит он и тем, кто убежден, будто в прежние времена люди жили лучше. Свидетельства древних говорят против этого. Всегда были насилие и вражда, продажные суды и бесправие. Всегда «властвует человек над человеком». От века неизбывен гнет царей; восставать же против них бесполезно: даже сказанное без свидетелей дурное слово о монархе дойдет до его ушей, птица перенесет его.
А кто восседает на тронах? Кто правит народами и областями? Только ли мудрые и великодушные? Напротив:
Поставлена глупость на высокие посты, А достойные внизу пребывают. Видел я рабов на конях И князей, шагавших пешком, как рабы.Людей выносит наверх отнюдь не разум или доблести, а «срок и случай». Да и вообще достойных людей — меньшинство. Из тысячи мужей таков лишь один, а из женщин нет ни одной.
Словом, ничто в этом мире не может утешить разумного человека, ибо он неизменно убеждается, что кругом — только суета, глупость и зло. И даже героев не спасут от забвения их
Таков неутешительный итог исследований Кохелета: он развенчал все утопии, все надежды и идеалы отцов. Таков он сам — новый Иов, над которым не разразилась беда, Иов, который, утопая в роскоши, стал нигилистом, Иов, который лишился веры:
И возненавидел я жизнь, Ибо злом показалось мне то, что делается под солнцем, Ибо все — суета и погоня за ветром.Это, впрочем, не означает, что Экклезиаст — атеистическая книга. Просто Бог для Проповедника — Некто, бесконечно далекий и почти не связанный с человеком. В отличие от богов Эпикура, Он — Творец мира, но по отношению к смертным выступает скорее как непонятная, роковая сила.
Представление иудеев о том, что Сущий — все, а человек ничто, приняло в Экклезиасте крайнюю холодно-жестокую форму. И если Проповедник говорит: «Помни о Создателе своем с юных дней», — то это напоминание вовсе не окрыляет. Бог Кохелета кажется равнодушным к миру, которому Он предоставил кружиться по предписанным законам без всякой цели. Он абстрактнее Бога стоиков, и тем более — Бога Откровения. Неизвестно даже, желает ли Он блага Своим творениям.
Когда в книге говорится о чем-либо, что это «дано Богом», в интонации автора нет ни настоящего благоговения, ни благодарности. Мудрец лишь констатирует прискорбный факт зависимости человека Люди слепы, и у них нет шансов прозреть.
Когда склонил я сердце — мудрость познать, И увидеть заботу, что создана под солнцем, То увидел я все дела Божии. И не может человек найти суть дела. Сколько бы ни трудился человек — не найдет. Человек не знает, что предстоит — Любовь или ненависть? Все возможно.Неизвестно, зачем вообще Творец дал человеку разум. Все равно жизнь его тускла, а любые усилия напрасны. Он ограниченное и жалкое существо. С горькой иронией Кохелет заявляет:
Я понял задачу, которую Бог дал решать сынам человеческим: Все Он сделал прекрасным в свой срок, Даже вечность вложил им в сердце, Но чтоб дела, творимые Богом, От начала и до конца не мог постичь человек.«Вечность» (олам), которая вложена в смертных, побуждает их искать подлинного совершенства, правды и гармонии, но они ничего не найдут и ничего не поймут. Даже тогда, когда человек надеется, что есть какой-то нравственный миропорядок, он ошибается. Ведь каждому ясно, что его судьба не всегда зависит от его поступков. Нет настоящей награды добрым, да и сама награда в этом мире что она, как не суета сует?