История России с древнейших времен (Том 1-29)

Соловьев Сергей Александрович

Монастыри владеют большою недвижимою собственностию: князья продают им свои села, покупают села у игуменов, позволяют покупать земли у частных лиц, дарят, завещевают по душе, монастыри берут села в заклад, частные лица дают монастырям села по душе. От описываемого времени дошло до нас множество грамот княжеских монастырям с пожалованием разных льгот монастырским людям и крестьянам: давались селища монастырю, и люди, которых игумен перезовет сюда, освобождались ото всех повинностей на известное число лет; давались населенные земли с освобождением старожильцев и новопризываемых крестьян от всяких даней, пошлин и повинностей на вечные времена, с тем, однако, что когда придет татарская дань, то игумен за монастырских людей платит по силе; крестьяне освобождались от даней, пошлин и повинностей, но если придет из Орды посол сильный и нельзя будет его спровадить, то архимандрит с крестьян своих помогает в ту тягость, однако и тут князь не посылает к монастырским людям ни за чем; освобождались от всех даней и пошлин с условием платежа денежного оброка в казну княжескую один раз в год; освобождались от всех даней и пошлин с тем, чтобы давали сотнику оброк на Юрьев день вешний и осенний по три четверти; наконец, освобождались от всяких даней, пошлин и повинностей на вечные времена безо всяких условий; иногда игумен получал право держать в монастыре свое пятно: монастырский крестьянин, купивший или выменявший лошадь, пятнал ее в монастыре, за что платил игумену известную пошлину; монастырский крестьянин, продавший что-нибудь на торгу или на селе, платил тамгу также игумену в монастыре; если он пропятнится или протамжится (утаит пятно или тамгу), то за вину платил опять в монастырь; наместничьим, боярским и всяким другим людям; запрещалось ездить незваным на пиры к монастырским людям; последние освобождались от обязанности ставить у себя ездоков или гонцов, посылаемых для правительственных нужд, давать им кормы, подводы и проводников, кроме того случая, когда гонцы ехали с военным известием; монастырские люди освобождались от мыта даже и в чужих областях князьями последних; торговой монастырской лодье

позволялось ходить со всякими товарами во всякое время, будет ли тишина в земле или нет; дозволялось возить монастырское сено по реке, когда другим заповедано было ездить по ней; монастырские люди, посланные на ватагу или какую-нибудь другую службу, освобождались от поватажной и от всяких других пошлин; монастыри освобождались от военного постоя; посланным княжеским запрещалось даже ставиться под известным монастырем, делать себе тут перевоз, и брать себе на перевоз людей и суда монастырские. Крестьяне монастырские освобождались от суда наместников, волостелей княжеских и тиунов их: игумен ведал сам своих людей во всех делах и судил им сам или тот, кому приказывал; иногда право суда давалось вполне, во всех делах, гражданских и уголовных, иногда с ограничениями: иногда исключалось душегубство, иногда вместе с душегубством и разбой, иногда вместе с душегубством и разбоем татьба с поличным; в некоторых грамотах крестьяне монастырские освобождались от княжеского суда с тем условием, чтоб давали волостелю два корма на год: на Рождество Христово и на Петров день; кормы эти определяются так: на Рождество Христово с двух плугов полоть мяса, мех овса, воз сена, десять хлебов; не люб полоть, так вместо него два алтына, не люб мех овса — вместо него алтын, не люб воз сена — алтын, не любы хлебы — за ковригу по деньге; на Петров день с двух плугов барана и 10 хлебов, не люб баран — десять денег. Когда игумен имел право суда, то в случае суда смесного, т. е. при тяжбе монастырских людей с городскими и волостными, наместник или тиун его судил вместе с игуменом или его приказчиком. Иногда игумену давалось право назначать срок для смесных судов; когда игумен не имеет права уголовного суда, то встречаем в грамотах распоряжение, что наместник или тиун должен отдать душегубца на поруку и за тою порукою поставить перед князем; встречается также распоряжение, что наместник и тиун не берут с монастырских крестьян за мертвое тело, если человек с дерева убьется или на воде утонет; слуги монастырские освобождаются от обязанности целовать крест: сироты их стоят у креста. В случае иска на игуменове приказчике судит его сам князь или боярин введенный; если приедет пристав княжеский по людей монастырских, то дает им известное число сроков для явки к суду — два, три, иногда позволяется монастырским людям самим метать между собою сроки вольные. Встречаем грамоты, которыми даются монастырям села со всем к ним принадлежащим, кроме людей страдных и кроме суда. Иногда дается монастырю село с условием, чтоб его не продавать и не менять; крестьяне освобождаются от даней и пошлин с условием, чтобы не принимать на монастырские земли тяглых людей княжеских. Встречаем известия, что у монастырей во владении находились соляные варницы, относительно которых давались также особенные льготы; князья приказывали посельским или управителям своим давать в известные монастыри на храмовые праздники рожь, сыры, масло, рыбу; встречаем жалованные грамоты монастырям на рыбные ловли и бобровые гоны; Соловецкий монастырь по новгородской вечевой грамоте получал десятину от всех промыслов, производимых на принадлежащих ему островах; некоторые монастыри получали десятину с известных сел. Что касается до женских монастырей, то им давались так же льготы, как и мужеским; иногда игуменья получала право не только гражданского, но и уголовного суда над крестьянами своего монастыря; встречаем, впрочем, распоряжения, по которым управление селами поручалось священникам, доходы же делились пополам между священниками и игуменьею с черницами. Частные лица давали села в монастырь с условием, чтоб игумен держал общее житие, чтобы чернецов держал, как его силы позволят, и держал таких, которые ему любы, чтоб игумен и чернецы собин (отдельной собственности) не имели; если игумен пойдет прочь из монастыря, то пусть дает отчет (уцет) чернецам; выговаривалось условие, чтоб игумен не принимал на монастырские земли половников и отхожих людей с земель отчинника, давшего села в монастырь.

Что монастырские крестьяне обязаны были давать монастырю и делать для него в описываемое время, об этом можем получить сведения из уставной грамоты митрополита Киприана Константиновскому монастырю: большие люди из монастырских сел, т. е. имевшие лошадей, церковь наряжали, монастырь и двор обводили тыном (тынили), хоромы ставили, игуменскую часть пашни орали взгоном, сеяли, жали и свозили, сено косили десятинами и во двор ввозили, ез били вешний и зимний, сады оплетали, на невод ходили, пруды прудили, на бобров осенью ходили, истоки забивали; на Велик день и на Петров день приходили к игумену с припасами (приходили — что у кого в руках); пешеходцы (не имевшие лошадей) из сел к празднику рожь молотили, хлеб пекли, солод молотили, пиво варили, на семя рожь молотили, лен даст игумен в село — они прядут, сежи и дели неводные наряжают; на праздник дают все люди яловицу; а в которое село приедет игумен на братчину, дают овес коням его.

Несмотря, однако, на богатое наделение монастырей недвижимым имуществом, в описываемое время существовало сомнение, следует ли монастырям владеть селами? Митрополит Киприан писал к игумену Афанасию. «Святыми отцами не предано, чтоб инокам держать села и людей. Как можно человеку, раз отрекшемуся от мира и всего мирского, обязываться опять делами мирскими и снова созидать разоренное? Древние отцы сел не приобретали и богатства не копили. Ты спрашиваешь меня о селе, которое тебе князь в монастырь дал, что с ним делать? Вот мой ответ: если уповаешь с братиею на бога, что до сих пор пропитал вас без села и вперед пропитает, то зачем обязываться мирскими попечениями и вместо того, чтобы памятовать о боге и ему единому служить, памятовать о селах и мирских заботах? Подумай и о том, что когда чернец не заботится ни о чем мирском, то от всех людей любим и почитаем; когда же начнет хлопотать о селах, тогда нужно ему и к князьям ходить, и к властелям, суда искать, защищать обиженных, ссориться, мириться, поднимать большой труд и оставлять свое правило. Если чернец станет селами владеть, мужчин и женщин судить, часто ходить к ним и об них заботиться, то чем он отличится от мирянина? а с женщинами сообщаться и разговаривать с ними — чернецу хуже всего. Если бы можно было так сделать: пусть село будет под монастырем, но чтобы чернец никогда не бывал в нем, а поручить его какому-нибудь мирянину богобоязненному, который бы хлопотал об нем, а в монастырь привозил готовое житом и другими припасами, потому что пагуба чернецам селами владеть и туда часто ходить».

В Руси Юго-Западной продолжался также обычай наделять монастыри недвижимыми имуществами и селами: князь волынский Владимир Василькович купил село и дал его в Апостольский монастырь. Тому же обычаю следовали и православные потомки Гедиминовы. Здесь, на юго-западе, встречаем жалованные грамоты княжеские монастырям, по которым люди последних освобождались от суда наместничьего и тиунского и от всех даней и повинностей: если митрополит поедет мимо монастыря, то архимандрита не судит и подвод у монастырских людей не берет, равно как и местный епископ: судит архимандрита сам князь; если же владыке будет до архимандрита дело духовное, то судит князь с владыкою; владычные десятинники и городские людей монастырских также не судят.

Таково было состояние церкви. От описываемого времени дошло до нас несколько законодательных памятников, из которых также можно получить понятие о нравственном состоянии общества. Так, дошла до нас уставная Двинская грамота великого князя Василия Дмитриевича, данная во время непродолжительного присоединения Двинской области к Москве. Эта уставная грамота разделяется на две половины: в первой заключаются правила, как должны поступать наместники великокняжеские относительно суда, во второй торговые льготы двинянам. В первой, судной, половине грамоты излагаются правила, как поступать в случае душегубства и нанесения ран, побоев и брани боярину и слуге, драки на пиру, переорания или перекошения межи, в случае воровства, самосуда, неявления обвиненного к суду, убийства холопа господином. Если случится душегубство, то преступника должны отыскать жители того места, где совершено было преступление; если же не найдут, то должны заплатить известную сумму денег наместникам. Если кто выбранит или прибьет боярина или слугу, то наместники присуждают плату за бесчестье смотря по отечеству обесчещенного; но, к сожалению, мы не знаем здесь самого любопытного, именно: чем руководились наместники при определении этого отечества. Впрочем, очень важно уже, что в Двинской грамоте полагаются взыскания за обиды словесные, тогда как в Русской Правде о них не упоминается. Случится драка на пиру, и поссорившиеся помирятся, не выходя с пиру, то наместники и дворяне не берут за это с них ничего, если же помирятся, вышедши с пиру, то должны дать наместникам по кунице. При переорании или перекошении межи различается, нарушена ли межа на одном поле или между селами, или, наконец, нарушена будет межа княжая. Если кто у кого узнает покраденную вещь, то владелец ее сводит с себя обвинение до десяти изводов; с уличенного вора в первый раз берется столько же, сколько стоит украденная вещь, во второй раз берут с него без милости, в третий вешают; но всякий раз его пятнают. За самосуд платится четыре рубля; самосудом называется тот случай, когда кто-нибудь, поймав вора с поличным, отпустит его, а себе посул возьмет. Обвиненного куют только тогда, когда нет поруки. Обвиненный, не явившийся к суду, тем самым проигрывает свое дело: наместники дают на него грамоту правую бессудную. Если господин, ударивши холопа или рабу, ненароком причинит смерть (огрешится — а случится смерть), то наместники не судят и за вину ничего не берут.

Уже выше упомянуто было о судных грамотах, данных Пскову князьями Александром Михайловичем тверским и Константином Димитриевичем московским; до нас дошел сборник судных правил, составленный из этих двух грамот, равно как из приписков к ним всех других псковских судных обычаев (пошлин). Здесь относительно убийства встречаем следующее постановление: где учинится головщина и уличат головника, то князь на головниках возьмет рубль продажи; убьет сын

отца или брат брата, то князю продажа. Относительно воровства встречаем постановление, сходное с постановлением, заключающимся в Двинской грамоте: дважды вор отпускается, берется с него только денежная пеня, равная цене украденного, но в третий раз он казнится смертию; это правило имеет силу, впрочем, тогда только, когда покража произойдет на посаде; вор же, покравший в Кромном городе, также вор коневый вместе с переветником и зажигальщиком подвергаются смертной казни за первое преступление. Касательно споров о землевладении четырех — или пятилетняя давность решает дело. Довольно подробно говорится о займах, о даче денег или вещей на сохранение; заемные записи как в Новгороде, так и во Пскове назывались досками; чтоб эти доски имели силу, нужно, чтоб копия с них хранилась в ларе, находившемся в соборной церкви Св. троицы; позволялось давать взаймы без заклада и без записи только до рубля; ручаться позволялось также в сумме не более рубля. Касательно семейных отношений встречаем постановление, что если сын откажется кормить отца или мать до смерти и пойдет из дому, то он лишается своей части в наследстве. Относительно наследства говорится, что если умрет жена без завещания (рукописания), оставив отчину, то муж ее владеет этою отчиною до своей смерти, если только не женится в другой раз; то же самое и относительно жены; встречаем указание на случай, когда старший брат с младшим живут на одном хлебе. Довольно подробно говорится о спорах между домовладельцем и землевладельцем (государями) и их наймитами, между мастерами и учениками: эти подробности, впрочем, касаются преимущественно случаев неисполнения обязательств и назначения срока, когда один мог отказывать, а другой отказываться. Срок этот был — Филиппово заговенье, т. е. 14 ноября; при поселении насельник получал от хозяина покруту, т. е. подмогу или ссуду, на обзаведение хозяйством; она могла состоять из денег, из разных орудий домашних, земледельческих, рыболовных, из хлеба озимого и ярового. Судебные доказательства: свидетельство или послушничество, клятва и поле, или судебный поединок; в случае, если одно из тяжущихся лиц будет женщина, ребенок, старик больной, увечный или монах, то ему дозволялось нанимать вместо себя бойца для поля, и тогда соперник его мог или сам выходить против наемника, или также выставить своего наемника; но если будут тягаться две женщины, то они должны сами выходить на поединок, а не могут выставить наймитов. Местом суда назначены сени княжеские, и именно сказано, чтоб князь и посадник на вече суда не судили. Когда на кого дойдет жалоба, то позовник отправлялся на место жительства позываемого и требовал, чтоб тот шел к церкви слушать позывную грамоту (позывницу); если же он не пойдет, то позовник читал грамоту на погосте пред священником, и если тогда, не прося отсрочки, позываемый не являлся на суд, то сопернику его давалась грамота, по которой он мог схватить его, причем тот, кто имел такую грамоту (ограмочий), схвативши противника, не мог ни бить его, ни мучить, но только поставить пред судей; а тот, на кого дана была грамота (ограмочный), не мог ни биться, ни колоться против своего противника. Тяжущиеся (сутяжники) могли входить в судную комнату (судебницу) только вдвоем, а не могли брать помощников; помощник допускался только тогда, когда одно из тяжущихся лиц была женщина, ребенок, монах, монахиня, старик или глухой; если же в обыкновенном случае кто вздумает помогать тяжущимся, или силою взойдет в судебницу, или ударит придверника (подверника), то посадить его в дыбу и взять пеню в пользу князя и подверников, которых было двое: один — от князя, а Другой — от Пскова. Посадник и всякое другое правительственное лицо (властель) не мог тягаться за друга, мог тягаться только по своему собственному делу или за церковь, когда был церковным старостою. В случае тяжбы за церковную землю на суд ходили одни старосты, соседи не могли идти на помощь.

Как в Двинской, так и в Псковской грамоте назначается прямо смертная казнь за известные преступления, например за троекратное воровство, зажигательство и проч.; но в обеих грамотах умалчивается о душегубстве; казнили ли в описываемое время за смертоубийство смертию или следовали уставу сыновей Ярославовых? Этого вопроса мы не можем решить; в жалованной грамоте Кириллову монастырю князь Михаил Андреевич верейский говорит, что в случае душегубства в селах монастырских должно отдавать душегубца на поруку и за тою порукою поставить его перед ним, князем, а он сам исправу учинит; если же убийцы не будет налицо, то брать виры за голову рубль новгородский; но как чинил исправу князь, мы не знаем; знаем только, что по-прежнему люди, уличенные в известных преступлениях, становились собственностию князя: мы видели, что князья упоминают о людях, которые им в вине достались. Что князья предавали смерти лиц себе противных и в описываемое время и прежде, в этом не может быть сомнения; если Мономах и советует своим детям не убивать ни правого, ни виноватого, то это уже самое показывает, что убиение случалось; притом же число князей не ограничивалось детьми Мономаха. Андрей Боголюбский казнил Кучковича, Всеволод III предал смерти враждебного ему новгородского боярина; говорят, что казнь Ивана Вельяминова, по приказанию Димитрия Донского совершенная, была первою публичною смертною казнию; но мы не знаем, как предан был смерти Кучкович при Андрее Боголюбском; форма здесь не главное.

В Новгороде Великом в 1385 году установлено было следующее: посадник и тысяцкий судят свои суды по русскому обычаю, по целованью крестному, причем обе тяжущиеся стороны берут на суд по два боярина и по два мужа житейских. Суд иногда отдавался на откуп: так, в первой дошедшей до нас договорной грамоте новгородцев с князем Ярославом встречаем известие, что князь Димитрий с новгородцами отдал суд бежичанам и обонежанам на три года; в 1434 году великокняжеский наместник в Новгороде продал обонежский суд двум лицам — Якиму Гурееву и Матвею Петрову. Мы видели, что в Псковской судной грамоте при спорах о землевладении четырех — или пятилетняя давность решала дело, но в одной грамоте Иоанна III, 1483 года, есть указание на закон великого князя Василия Димитриевича, которым давность определена в 15 лет.

Вот картина гражданского суда, как он производился в описываемое время. Пред судьею являются двое тяжущихся: один — монах Игнатий, митрополичий посельский, другой — мирянин, землевладелец, Семен Терпилов. Игнатий начал: «Жалоба мне, господин, на этого Сеньку Терпилова: косит он у нас силою другой год луг митрополичий, а на лугу ставится 200 копен сена, и луг тот митрополичий исстарины Спасского села». Судья сказал Сеньке Терпилову: «Отвечай!» Сенька начал говорить: «Тот луг, господин, на реке на Шексне земля великого князя, а тянет исстари к моей деревне Дорофеевской, а кошу тот луг я и сено вожу». Судья спросил старца Игнатия: «Почему ты называешь этот луг митрополичьим исстари Спасского села?» Игнатий отвечал: «Луг митрополичий исстари: однажды перекосил его у нас Леонтий Васильев, и наш посельский с ним судился и вышел прав; грамота правая у нас на тот луг есть, а вот, господин, с нее список пред тобою, подлинная же в казне митрополичьей, и я положу ее пред великим князем». Судья велел читать список с правой грамоты, и читали следующее: Судил суд судья великой княгини Марфы, Василий Ушаков, по грамоте своей государыни, великой княгини. Ставши на земле, на лугу на реке Шексне, перед Василием Ушаковым, митрополичий посельский Данило так сказал: «Жалоба мне, господин, на Леонтия Васильева сына; перекосил он пожню митрополичью, ту, на которой стоим». Судья сказал Леонтию: «Отвечай!» Леонтий начал: «Я, господин, эту пожню косил, а межи не ведаю; эту пожню заложил мне в деньгах Сысой Савелов: а вот, господин, тот Сысой перед тобою». Сысой стал говорить: «Эта пожня, господин, моя; заложил ее Леонтию я, и указал я ему косить по те места, которые Данило называет своими; до сих пор моей пожне была межа по эти места. А теперь, господин, вели Даниловым знахарям указать межу; как укажут, так и будет, душа их поднимет, а у меня этой пожне разводных знахарей нет». Судья спросил митрополичьего посольского Данила: «Кто у тебя знахари на эту пожню, на разводные межи?» Данило отвечал: «Есть у меня, господин, старожильцы, люди добрые, Увар, да Гавшук, да Игнат; а вот, господин, эти знахари стоят перед тобою». Судья обратился к Увару, да к Гавшуку, да к Игнату: «Скажите, братцы, по правде, знаете ли, где митрополичьей пожне с Сысоевою межа? поведите нас по меже!» Увар, Гавшук и Игнат отвечали: «Знаем, господин; ступай за нами, мы тебя по меже поведем». И повели они из подлесья от березы да насередь пожни к трем дубкам, да на берег по ветлу по виловатую, по самые разсохи, и тут сказали: «По сих пор знаем: это межа митрополичьей пожне с Сысоевою». Судья спросил Сысоя: «А у тебя есть ли знахари?» Сысой отвечал: «Знахарей у меня нет: их душа поднимет». Тогда обоим истцам назначен был срок стать перед великою княгинею у доклада; посельский Данило стал на срок, но Сысой не явился, вследствие чего Данилку оправили и пожню присудили к митрополичьей земле; а на суде были мужи: староста арбужевский Костя, Иев Софрон, Костя Савин Дарьина, Лева Якимов, Сенька Терпилов.

Когда прочли правую грамоту, судья спросил у Сеньки Терпилова: «Ты написан в этой грамоте судным мужем; был ли такой суд Леонтию Васильеву с митрополичьим посельским Данилкою об этом лугу, и ты был ли на суде?» Сенька отвечал: «Был такой суд, и я был на нем в мужах, а все же исстари этот луг земля великого князя моей деревни Дорофеевской». Судья спросил у старца Игнатия: «Кроме вашей правой грамоты есть ли у тебя на этот луг иной довод? Кто знает, что этот луг митрополичий исстарины и Сенька Терпилов косил его два года?» Игнатий отвечал: «Ведомо это людям добрым, старожильцам: Ивану Харламову, да Олферу Уварову, да Малашу Франику, да Луке Давидову, а вот эти старожильцы, господин, перед тобою». На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Игнатия и сказали: «Поезжай, господин судья, за нами, и мы отведем межу этому лугу с великокняжеской землею». И повели Игнатьевы старожильцы с верхнего конца, с ивового куста из подлесья на голенастый дуб, на вислый сук, к реке Шексне на берег, и сказали: «С правой стороны земля великокняжеская, а с левой луг митрополичий». Тогда судья спросил у Сеньки Терпилова: «А ты почему зовешь этот луг великокняжеским, кому это у тебя ведомо?» Сенька отвечал: «Ведомо добрым людям, старожильцам трех волостей, и вот, господин, эти старожильцы перед тобою». На вопрос судьи старожильцы подтвердили показание Сеньки и повели судью также показывать настоящие межи. Но Игнатьевы старожильцы сказали судье: «Эти Сенькины старожильцы свидетельствуют лживо и отводят луг митрополичий безмежно. Дай нам, господин, с ними целованье: мы целуем животворящий крест на том, что луг этот исстари митрополичий». Сенькины старожильцы также сказали: «Целуем животворящий крест на том, что луг этот великокняжеский исстари». Тогда судья сказал, что доложит государю, великому князю всея Руси, перед которым велел старцу Игнатию положить свою правую грамоту.