История России с древнейших времен. Том 18. От царствования императора Петра Великого до царствования императрицы Екатерины I Алексеевны. 1703-1727 гг.
Шрифт:
Петр был очень доволен, пожаловал Бестужева в камергеры и дал ему звание чрезвычайного посланника; но в то же время он поручил ему узнать, не нуждается ли голштинская партия в помощи прусского флота, чтобы провозгласить на том же сейме герцога голштинского наследником шведского престола. Но на вопрос Бестужева доброжелательные единогласно отвечали, что они за доброе намерение императора благодарят и от всего сердца желали бы утвердить наследство за герцогом голштинским на этом же сейме, только этого сделать нельзя; король против чаяния согласился на все, что государственные чины от него требовали, и потому теперь надобно удержаться от дальнейших намерений, чтобы не испортить дела, не навести подозрения и не повредить доверенности, какую нация имеет к русскому императору. Люди, находившиеся тайно в службе герцога и сидевшие в секретном комитете, также советовали не начинать дела о наследстве, которое герцога не минует, только бы он продолжал вести себя так, как вел до сих пор. После этих объявлений надобно было удовольствоваться пенсиею, которую сейм назначил герцогу; кроме того, Бестужев сейчас же предложил оборонительный союз между Россиею и Швециею. Предложение было принято, несмотря на старания английского и датского министров помешать делу; сейм, заканчиваясь, уполномочил Сенат заключить договор, который и был заключен 22 февраля 1724 г.; постановили, что если одна из договаривающихся держав подвергнется нападению от какого-нибудь европейского христианского государства, то другая обязана употребить добрые услуги для примирения; если же все старания окажутся тщетными, то выставить войско: Россия выставляет 12000 пехоты, 4000 конницы, 9 кораблей линейных, 3 фрегата; Швеция выставляет 8000 пехоты, 2000 конницы, 6 кораблей линейных, 2 фрегата. Жалованье вспомогательным войскам платит их государство, государство же вспомоществуемое доставляет провиант, фураж и квартиры. Генеральная команда принадлежит государству вспомоществуемому, но каждое важное действие наперед обсуждается в совете в присутствии генерала со стороны государства помогающего. Договаривающиеся державы объявляют, что у них ни с кем нет союза, который бы мог быть
Второй секретный артикул заключал такое обязательство: «Так как их величества российское и шведское полагают, что цель оборонительного союза, именно покой и безопасность их государств и подданных, не может быть достигнута, если в королевстве Польском произойдет беспокойство от причин внутренних или от побуждения внешнего, поэтому их величества крепко договорились между собою предотвращать и утушать подобные беспокойства и особенно стараться, чтоб республика Польская сохраняла свою древнюю вольность, привилегии пакта конвента и прочие ей принадлежащие права». В сепаратном артикуле за Швециею утверждалось право в продолжение 12 лет, т. е. срока оборонительного союза, беспошлинно вывозить из России товаров на 100000 рублей.
В июне Бестужев объявил о помолвке цесаревны Анны Петровны за герцога голштинского и по этому случаю писал императору: «Не могу довольно изобразить всеобщую здесь радость лучших, средних и подлых людей. Это супружество принимается за основание истинной, ненарушимой и вечной дружбы между Россиею и Швециею. Правда, что двору и его партии это очень неприятно, но в нации истинно все радуются, говорят, хотя все герцога оставили, но всевышний его не оставил, нашел ему такого милостивого и великого покровителя; партия придворная день ото дня умаляется, и как ее члены, так и республиканцы на истинный путь приходить начинают».
По заключении союза с Россиею шведские министры предложили английскому и ганноверскому посланникам свое посредничество для примирения их короля с русским императором; на их предложение из Англии был получен ответ, что это дело уже ведется французским правительством и должно скоро прийти к окончанию. Мы видели, что в 1721 году, во время заключения Ништадтского мира, в Париже был князь Василий Лукич Долгорукий, сменивший Шлейница, на которого пало подозрение в нескромности. По заключении мира Петр велел Долгорукому съездить к Дюбуа и поблагодарить за помощь, оказанную Франциею при мирных переговорах. С такою же благодарностию Долгорукий ездил потом и к самому регенту, после чего писал к своему двору, что английский король сердится на Дюбуа, зачем не включили его в мирный договор между Россиею и Швециею, и Дюбуа, боясь негодования английского короля, хочет поправить дело, т. е. помирить Георга с Петром. «Теперь пора, – говорил Дюбуа Долгорукому, – пора приступить к главному делу между Россиею и Франциею. Для утверждения такого славного и полезного мира, какой получила Россия, нужны гарантии, нужна гарантия королей французского и испанского; но если Россия вступит в союз с Франциею и Испаниею, то нужно включить в него и короля английского, как курфюрста ганноверского, иначе английский король вступит в союз с цесарем и другими; не думаю, чтоб ваш государь из желания отомстить королю английскому потерял из виду пользу, какую может получить от примирения с ним; притом если английский король согласится помочь герцогу голштинскому в возвращении Шлезвига, то ваш государь еще более умножит свою славу; а я знаю, что король английский хочет помириться с вашим государем». Сначала Дюбуа просил Долгорукого донести своему двору об этом разговоре, но потом вдруг прислал письмо с просьбою, чтоб было умолчано, и сильно беспокоился, не опоздал ли, не отправил ли уже Долгорукий своих донесений в Петербург, ибо в таком случае, говорил Дюбуа, я буду принужден через Кампредона отречься при вашем дворе от всех моих слов. Причину такой перемены Дюбуа выставил ту, что с английской стороны нет никакого отзыва о примирении с Россиею, а если ему начать о том говорить, то английский король загордится и дело примирения труднее будет вести к концу, поэтому он будет ждать, пока с английской стороны заговорят о примирении. Но, по мнению Долгорукого, причина была другая: Дюбуа хотелось показать, что с английской стороны холодны относительно примирения с Россиею, потому последняя не должна быть очень требовательна. О признании императорского титула за русским государем регент сказал Долгорукому: «Если бы это дело зависело от меня, то я бы исполнил желание его величества; но дело такой важности, что надобно о нем подумать».
В сношениях с Франциею Петр не покидал своей любимой мысли породниться с Людовиком XV. 6 мая 1721 года Долгорукий получил от него указ хлопотать о брачном союзе между королем и цесаревною Елисаветою Петровною. Но в конце года Долгорукий уведомил императора, что регент, сблизившись с Испаниею, устроил двойной брак: первый – между наследником испанского престола и дочерью регента, а второй – между Людовиком XV и испанскою инфантою, которая была по четвертому году; условились привезти ее во Францию и воспитывать здесь до совершеннолетия. В 1722 году нашлись другие женихи между французскими принцами, но эти женихи хотели взять в приданое Польшу. 5 января 1722 года Долгорукий писал из Парижа: «В экстракте из Кампредоновых реляций, которые я домогался видеть, написано, что из тех, которые в совет вашего императорского величества не входят и в конференциях с ним, Кампредоном, не были, некто один предлагал ему о супружестве между дщерью вашего императорского величества Елизаветою Петровною и сыном дука регента дуком Шартром, и когда то супружество скончается, тогда ваше императорское величество изволите его, дука Шартра, учинить королем польским». Мы видели, как Россию и другие соседние государства занимал вопрос, кому должна достаться Польша по смерти Августа II; не хотели, чтоб она перешла к сыну его; но кто же могли быть другие кандидаты? Во время отсутствия Петра в Персидский поход, 30 октября 1722 года, министры его держали тайный совет. Вначале прочли письмо императора к канцлеру от 16 октября; в письме говорилось: «Понеже из присланных реляций видится, что о слабости короля Августа от всех пишут и что для того спешит о наследстве сыну своему (о чем уже указ вам есть, как то предварить); в тех же реляциях пишут, что при других дворах под рукою уже кандидатов приискивают, а с нашей стороны в том спят, а ежели вскоре то случится, то мы останемся: того ради не худо б в запас и нам сие чинить и обнадежить кого, что в таком случае помогать будем; а о. персоне я лучше не знаю, как о том, о ком при отъезде говорил». Тайные советники вспомнили, что Петр говорил о королевиче Константине Собеском, и в этом смысле отправили инструкцию князю Сергею Долгорукому в Варшаву. Но князь Василий Лукич писал из Парижа о других кандидатах: «Как стал быть здесь слух, что король польский начал быть болен и по всем оказательствам жизни его продолжительной быть не чают, то при здешнем дворе начали быть предложения и негоциации, кого по нынешнем короле избрать на тот престол. Министры английской и саксонской усильно домогаются здесь, чтоб утвердить на том престоле сына нынешнего короля, сие заверно мне сказано; также слышал я, будто и цесарь того же у здешнего двора домогается. Регент и кардинал Дюбуа на те предложения мало склонности показали и рассуждали, что прибыточнее Франции возвести на тот престол Рагочаго (Рагоци), чтоб был противен цесарю. Пред нескольким временем Конт де ла Марк рассуждал со мною партикулярно, не можно ль учинить супружества между вашею среднею дщерию и дуком бурбонским и чтоб вы изволили помощи возвести его, дука бурбонского, на польский престол, а Франция с ее стороны о том стараться будет. Я отвечал, что воли вашей не ведаю, однако говорил, что удобнее быть супружеству между дуком бурбонским и меньшею дщерею царя Иоанна Алексеевича (Прасковьею), а среднюю вашу дщерь сочетать с сыном дука регента дуком Шартром. Сего месяца в 13 ездил я нарочно в Версалию, и кардинал начал мне говорить, что при дворе вашем цесарский министр старается, чтоб учинить обязательство между вами и цесарем, только он, кардинал, не надеется, чтоб вы к тому склониться изволили, ибо легко изволите усмотреть, что союз с королем французским вам прибыточнее, чем с цесарем. Я ему отвечал, что негоциация (с Франциею) не продолжается только за ними, ибо Кампредон никакого указа и доныне о том не получил; кардинал обещал отправить нарочного курьера к Кампредону с инструкциею. Кардинал сказал, что императорский титул дан будет тотчас по заключении союза. Кардинал продолжал, что при Порте некоторые державы стараются склонить турок к войне против вас и, как скоро он о том уведал, тотчас отправил нарочных курьеров к послу французскому в Царьград с указом, дабы всевозможными способами старался отвращать Порту от войны с вами. Потом кардинал, взяв меня за руку, сказал, что он любит меня, как родного брата, и для того откроет мне последний важный секрет: дук регент может учинить супружество между среднею дщерию вашею и сыном своим дуком Шартром, и потом вы соизволите помощи к возведению дука Шартра на польский престол; дук регент презрел дочь цесаря и дочь короля португальского и намерен обязаться свойством с вами».
Женихи и требование их Польши в приданое не нравились Петру. В том же 1722 году князь Василий Лукич был отозван из Франции; его место занял камер-юнкер князь Александр Куракин, сын известного князя Бориса Ивановича Куракина. Старик отец его продолжал быть посланником в Гаге, где, между прочим, он должен был наблюдать, чтоб в газетах не печаталось ничего предосудительного против России, и опровергать печатаемое. Легко понять, как трудно было Куракину исполнять эту обязанность в республике при свободной печати. Однажды Куракин получает императорский указ: «Для чего он такие ложные и вымышленные повести о России не опровергает, и, как видно, курантерам (газетчи кам) в печатании их свобода дается». «Сия экспрессия так чувственна мне есть, что нахожу себя вне ума, каким образом могу на сие вашему величеству доносить, – отвечал Куракин, – от младенческих
Когда молодой князь Александр Куракин был назначен во Францию, отец его осенью 1722 года поехал туда же и велел объявить кардиналу Дюбуа, что приехал на короткое время, во-первых, для того, чтоб рекомендовать ему сына своего, во-вторых, посоветоваться с искусными врачами насчет своего расстроенного здоровья, от двора же своего не имеет никакого поручения. Дюбуа велел ему отвечать, что будет обходиться с ним как с своим старым знакомым и приятелем и поговорит с ним обстоятельно. Действительно, через несколько дней после обеда кардинал пригласил Куракина в кабинет и начал длинный разговор: «Я тебя могу обнадежить, что герцог регент питает глубокое уважение к царскому величеству и намерен связать Францию и Россию тесным союзом, и хотя с нашей стороны это намерение было показано, однако со стороны вашего двора объяснение было непространное. Правда, теперь за отлучкою царскою делать нечего; будем ожидать его счастливого возвращения, и тогда Кампредон начнет дело, а я могу объявить тебе свое мнение. Его царское величество есть великий монарх, деяниями своими получил великую славу, распространил свое государство и в такую привел себя силу, что пользуется всеобщим уважением в Европе. Рассуждаю, что его величество не желает более распространять своих пределов, а только надобно стараться приобретенное сохранять; для этого нет лучшего способа, как заключить тесный союз с Франциею, которая также не намерена более распространять своих владений, но только старается охранять свою безопасность и поддерживать уважение к себе в других государствах; и когда Франция с Россиею будут в тесном союзе, тогда они могут держать в своих руках баланс европейских интересов, повелевать другими и могут оставаться всегда в дружбе безо всякой ревнивости. Главный вопрос в Европе, относительно которого надобно принимать меры, – это вопрос об австрийском наследстве, соединенный с вопросом о наследстве в империи, если цесарь умрет без наследников мужеского пола. Вследствие брачных союзов с австрийским домом ближайших наследников двое – курфюрсты саксонский и баварский, да у нынешнего цесаря есть дочь; так надобно заранее об этом помыслить, которого претендента держаться, а мы, будучи в союзе друг с другом, сделаем все, что захотим. Притом по всему можно видеть, что в Германии рано или поздно дойдет до войны вследствие религиозных столкновений; интерес Франции и России требует вмешательства в это дело. Поэтому я рассуждаю, что царскому величеству надлежит беречь свои силы на будущее время, а теперь не вдаваться ни в какие предприятия, которые могли бы во многих государях возбудить опасения и принудили их к союзу между собою: так, прошлою весною, когда разгласилось, что царское величество намерен вступить в империю в интересах герцогов голштинского и мекленбургского, то цесарь обещал английскому королю дать 30000 войска; короли датский, шведский и мелкие владельцы имперские также были склонны к этому обязательству. Я тебе объявляю, что теперь наш план состоит в том, чтоб цесарь был в одиночестве, не допускать его в тесные союзы с другими державами; поэтому мы трудимся всячески Англию держать при себе и не допустить ее возобновить прежнюю дружбу с цесарем, потому что Англия сильна и важна по положению своему и богатству, и если б она теперь отделилась от нас, то могла бы держать против нас баланс и помешать всем нашим намерениям. Я бы желал, и надобно стараться, чтоб царское величество все несогласия с Англиею прекратил, и если нельзя помириться за какими-нибудь трудностями, то по последней мере ненадобно раздражать англичан, чтоб не заставить их отдаться в руки цесарю, откуда произойдет немалое предосуждение нашим общим интересам. На прусский двор совершенно полагаться ненадобно, потому что нет у него твердости, во всяком опасном случае старается держать себя нейтральным. Я знаю, что царскому величеству донесено, будто у нас не прямое намерение искать его дружбы, но это сущая неправда: могу тебя обнадежить, что ничего так не желаем, как утвердить дружбу с его величеством, и что видим в этом свой интерес. Напоминаю о Швеции, как была нам полезна ее дружба и Густав-Адольф какие выгоды Франции доставил; но теперь Швеция так упала, что не имеем на нее никакой надежды и вместо ее желаем иметь дружбу с царским величеством, которая нам будет в десять раз выгоднее как по великой силе его, так и по положению России».
Старику Куракину делались внушения и с другой стороны во время этого краткого пребывания его во Франции. Маршал Тессэ говорил ему, нельзя ли устроить брак между герцогом Бурбоном и одною из дочерей царских и в таком случае герцога сделать королем польским. Куракин спросил у маршала, от себя ли он это только говорит или по приказанию герцога Бурбона. Тессэ отвечал, что говорит от себя, по-дружески, и требует мнения Куракина, как он думает, согласится ли на это царь. Куракин сказал, что ему без донесения нельзя узнать о согласии своего государя, и потому просил его переговорить сначала с герцогом Бурбоном и тогда объявить подлинно, чтоб можно было написать в Россию основательно. Тессэ отвечал, что дело это при нынешних обстоятельствах чрезвычайно деликатное: если Кампредон проведает об нем при русском дворе и даст знать герцогу Орлеанскому и кардиналу Дюбуа, то это сильно повредит как ему, маршалу, так и самому герцогу Бурбону; герцог Орлеанский и кардинал Дюбуа не позволят привести дела к окончанию, лучше оставить так до удобного времени. В 1723 году умер кардинал Дюбуа, за ним последовал и герцог Орлеанский, первым министром сделался герцог Бурбон-Конде. Эти перемены при французском дворе требовали присутствия здесь опытного дипломата, и Петр велел опять ехать во Францию старику Куракину Борису Ивановичу. Перед отъездом, из Гаги еще, Куракин писал императору, что маршал Тессэ, получивший теперь важное значение по близости к герцогу Бурбону, был у его сына и между прочими разговорами упомянул: «О чем я говорил отцу, то до сих пор остается в прежнем положении, отпиши к нему». «И понеже ныне я туды отъезжаю, – писал старик Куракин, – прошу ваше величество повелеть мне объявить, также и самому дуку де Бурбону, ежели говорить сам будет, понеже дук де Бурбон сам первым министром есть, и опасности ни от кого более не имеет, и ко мне всегда особливую склонность являл. При сем же доношу вашему величеству, что здесь получено, известие через тайную корреспонденцию, что король французский, как никогда, склонности не имел жениться на дочери испанского, а ныне весьма не хочет и намерен ее в Гишпанию отослать и что начинает иную искать».
Как только Куракин приехал в Париж (в начале 1724 года), то Тессэ объявил ему, что «дук» теперь опасности ни от кого не имеет и по-прежнему желает вступить в брак с одною из русских цесаревен в надежде, что тесть поможет ему получить польский престол по смерти короля Августа, ибо та корона «весьма в руках и воле русского государя: кому захочет отдать, тому и будет». «Помянутый дук, – писал Куракин, – очень предан интересам вашего величества, равно как и все министры, особенно епископ Фрежюс (Флёри), учитель королевский, и маршал Девильяр; от епископа теперь все зависит, потому что держит короля в своих руках. Рассуждая со мною о положении дел в Европе, он мне сказал, что французский король, руководясь своею совестию и интересом Франции, рано или поздно должен заступиться за кавалера св. Георгия (Стюарта, претендента на английский престол). Из этого можно понять, какой он партии, и все первые особы в государстве ничего так не желают, как твердой дружбы с испанским королем и тесного союза с вашим величеством. Если вашему величеству не угодно исполнить желание герцога Бурбона относительно брака и Польши, то по крайней мере надобно его манить надеждою и тянуть переговоры, как Англия покойного герцога Орлеанского держала при себе в рабстве, маня французскою короною».
Петру не угодно было исполнить желание герцога Бурбона; старинное сильное желание его встрепенулось, когда Куракин дал ему знать, что Людовик XV не хочет жениться на испанке, и он тотчас написал посланнику: «Пишешь о двух делах: первое, что дук де Бурбон сватается на нашей дочери; другое, что король не хочет жениться на гишпанской; того ради зело б мы желали, чтоб сей жених нам зятем был, в чем гораздо прошу все возможные способы к тому употребить, твой труд по крайней возможности, а первое можешь на описку взять или иной отлагательный способ употребить ласковым образом». «Денно и нощно о том думаю, – отвечал Куракин, – и способы ищу, и всегда искать буду, и открывать каналы, к тому способные, через друзей моих, по моему здесь кредиту; сам внушаю старым, сын мой внушает молодым, окружающим короля; но необходимо сделать внушение самому королю; только дело это такое деликатное, как, ваше величество, лучше меня, раба своего, соизволите знать и рассудить. Во-первых, надобно сделать королю внушение так, чтобы дук и прочие, желающие поддержать связь с Испаниею, о том не узнали преждевременно; во-вторых, внушение должно быть сделано самым деликатным образом; в-третьих, должна быть сохраняема величайшая тайна. Донесу, например, как открываются подобные деликатные дела: я знаю наверное, что посол португальский дон Луи имеет указ хлопотать о дочери своего короля и предлагает условие, чтоб инфанту испанскую, которая здесь живет, отдать в обмен за сына короля португальского, который сходен с нею летами; другой, герцог лотарингский, также хлопочет о своей дочери, и министры обоих дворов имеют портреты всей фамилии своих государей и раздают копии с портретов обеих принцесс многим придворным, чтоб король мог их увидать. Предоставляю мудрому рассуждению вашего величества, не надобно ли и нам то же сделать, но я портретов государынь цесаревен до сих пор еще не имею. Теперь кратко донесу об интригах при здешнем дворе по этому делу: существует большая партия из таких людей, которые беспрестанно бывают около короля для его забавы, но в делах никакой силы не имеют; они, видя нежелание короля вступить в брак с инфантою, внушают, чтоб разорвал условие и женился на другой принцессе; эти они хотят заслужить милость короля, вырваться из порабощения правительственных лиц и себя сделать людьми. Но дук де Бурбон с своими всячески старается, чтоб король остался при прежнем намерении; итак, время покажет нам, кто выиграет этот процесс, но все того мнения, что первая партия восторжествует. О состоянии короля доношу, что теперь он так же самовластен, как и прадед его; правда, дел правления он на себя не перенимает, но для своих забав все повелительно чинит, и никто не смеет ему противоречить, даже сам епископ Фрежюс, потому что, зная нрав его, боится потерять его милость».