История России с древнейших времен. Том 22. Царствование императрицы Елисаветы Петровны. 1745-1748 гг.
Шрифт:
Король прусский вступил в Дрезден; Бестужев выехал в Прагу, откуда доносил императрице о речах Фридриха II, публично сказанных, что если Август III не поспешит примириться с ним и не откажется от русской помощи, то он не оставит в Саксонии камня на камне, прибавив к этому, что вовеки не забудет, что Россия признала случай союза с Саксониею, и не упустит отмстить за это со своими союзниками, при этом он взглянул на шведского посланника.
Саксония принуждена была помириться; в Дрездене заключен был мир между Австриею, Пруссиею и Саксониею: Австрия подтверждала бреславский мир, уступая Пруссии Силезию; Пруссия признавала императором Франца I, мужа Марии Терезии; разоренная Саксония должна была заплатить Фридриху II значительную сумму денег и оставить всех захваченных им саксонцев в прусской службе. Граф Брюль тут же объявил Бестужеву, что они не будут сохранять мира, заключенного с ножом у горла. Бестужев, донося о причинах торжества пруссаков над саксонцами, писал: «И того забывать не должно, что здесь с самого начала о движениях неприятельских и настоящих его силах никогда прямого известия не имели; напротив того, король прусский о малейших и секретнейших
20 декабря, когда канцлер донес императрице о взятии Дрездена пруссаками и что король польский просил о скорейшей диверсии в Пруссию, она изъявила сожаление о таком несчастии Августа III, прибавив, что с ее стороны сделано все возможное и русские полки отправлены на помощь, но что дальше Курляндии в такое время года им идти нельзя было. «Так как король прусский, – продолжала Елисавета, – теперь час от часу все более и более усиливается, что и для здешней империи безопасно быть не может, и так как надобно ожидать, что при настоящих обстоятельствах польский король согласится на всякий мир, какой только ему предпишет король прусский, а после объявит мир вынужденным и будет искать удовлетворения, то и с нашей стороны по соглашению с королем польским и двором венским можно будет действовать против короля прусского, чтоб сколько возможно силы его сократить. Для такого случая надобно уже гораздо больше войска приготовить и теперь же велеть ему собираться в Лифляндии и Эстляндии, чтобы в нужном случае и с одними своими силами можно было сладить с королем прусским». Для надлежащего об этом рассуждения и распоряжения насчет войска Елисавета на завтрашний же день назначила быть при дворе совету.
21 декабря к 9 часам утра в Зимний ее импер. величества дом собрались на совет канцлер граф Бестужев-Рюмин, обер-шталмейстер князь Куракин, генерал-аншеф граф Румянцев, генерал-прокурор князь Трубецкой, генерал-аншефы Бутурлин и князь Репнин, генерал кригс-комиссар Апраксин, тайные советники Черкасов, Юрьев и Веселовский. Барон Черкасов объявил им указ императрицы: подать свои мнения по довольном рассуждении и уважении таких критических обстоятельств, что король прусский, не обратив никакого внимания на дружественнейшие отсоветования со стороны ее величества и предложения добрых услуг в примирении его с королем польским, под предлогом предупреждения своих неприятелей-австрийцев сделал нечаянное впадение в Саксонию, разорил все это курфюршество, взял столицу, пленил двоих принцев – одним словом, всю Саксонию подвергнул своему игу. Какие надобно принять меры для возвращения королю польскому его наследственной земли, для удержания его на польском престоле и для сокращения сил короля прусского ввиду собственной безопасности Российской империи? За этим указом прочтена была особливая присяга о содержании секрета и подписана всеми присутствующими. Потом начали слушать прежние, касавшиеся того же дела мнения канцлера и вице-канцлера, протокол совета 19 сентября, рескрипты к послам и реляции их, что продолжалось до половины 12 часа. В это время вошла в залу заседания императрица, села в кресла и слушала рассуждения членов совета; рассуждения эти продолжались до двух часов, и ничего еще не было решено. Императрица встала и отправилась обедать, пригласив к своему столу всех присутствующих. После обеда в 5 часов они все опять собрались и занимались слушанием относящихся к делу бумаг до 11 часов, когда снова вошла императрица и с полчаса рассуждала с членами совета о том же деле, после чего члены совета разъехались. 23 числа было новое заседание совета в том же порядке, и в этом заседании составилось единогласное мнение; 24 числа это мнение было написано, подписано и бароном Черкасовым поднесено императрице на утверждение; 25 в 5 часов пополудни императрица подписала мнение совета в присутствии всех его членов в аудиенц-камере.
Мнение состояло в том, что необходимо подать деятельную помощь Саксонии против Пруссии. Спешили загладить прежнюю медленность, и Бестужев торжествовал. Он объявил Гиндфорду, что если морские державы дадут России немедленно шесть миллионов, то императрица выставит 100000 войска и в одну кампанию кончит войну в Германи. Дальон еще до известий о дрезденском мире предложил канцлеру 50000 рублей и получил отказ; Бестужев сделал по этому случаю заметку для императрицы: «Когда Дальон прежде сулил двоекратно канцлеру полмиллиона ливров, то при этом никаких условий не предписывал; и, несмотря на то, оба раза был так отпочтиван, что удивительно, как он опять осмелился предложить 50000 рублей с условием, чтоб назначенные на помощь курфюрсту саксонскому русские войска остались без движения в Курляндии».
Мы видели, что дела в Швеции уже начали идти не так, как бы хотелось императрице и как она могла надеяться по отношениям своим к облагодетельствованному ею кронпринцу. Но если Адольф Фридрих получением наследства шведского престола был обязан Елисавете, то действительно получить престол по смерти дряхлого короля он надеялся только приобретением популярности в Швеции, а популярность эту он не надеялся приобрести, являясь пред народом покорным слугою России. Влияние сильной характером жены, сестры Фридриха II прусского, всего более содействовало утверждению его в этом взгляде на отношения свои к шведскому народу и России.
В январе 1745 года Любрас доносил, что когда он увещевал наследного принца содержать всегдашнюю истинную дружбу и откровенность с императрицею и великим князем, то Адольф Фридрих обнадеживал его, что, невзирая на все противные внушения, он постоянно будет держаться общего интереса Швеции и России, будет поступать всегда с согласия императрицы и ее наследника и что тех людей, которые советуют ему противное, не признает своими друзьями. «Надеюсь, – писал Любрас, – что его высочество слово свое держит, хотя он постоянно окружен молодыми
Любрас доносил императрице, что в Стокгольме уже готов проект союзного договора с Россиею, а секретарь посольства Чернев писал к канцлеру Бестужеву: «Мне от одного моего приятеля в крайнейшей конфиденции сообщено, как здешняя наследная принцесса недавно получила письмо от брата своего, прусского короля, в котором он просит приложить все старание о скорейшем заключении оборонительного союза между Швециею и Пруссиею с гарантиею Верхней и Нижней Силезии и дачею от 6 до 8000 шведского войска, также просит помогать министру императора Карла VII, в чем принцесса и обнадежила своего брата. Принцесса обо всех здешних делах королю прусскому подробно сообщает, будучи руководима в своих поступках здесь графом Тессином, который с женою своею, родственниками и креатурами находится у нее в великой милости; но так как Тессин коварный человек и враг России, то не вышло бы из этого каких-нибудь вредных следствий». Русский двор потребовал, чтоб переговоры о заключении союза происходили в Петербурге, а не в Стокгольме, и по этому случаю Чернев писал Бестужеву: «Статс-секретарь Нолькен очень недоволен, что переговоры о союзе продолжаются не в Стокгольме, и приписывает это вашему высокографскому сиятельству, но это очень полезно сделано, ибо этим его неописанному шильничеству лучшие способы вовсе пресечены. Король очень недоволен поступками кронпринцессы, которая вмешивается в государственные дела и персонально очень пренебрегает его величеством. Вследствие своего чрезвычайного честолюбия она неусыпно старается установить здесь самодержавие и надеется достигнуть своей цели с помощью Франции и Пруссии; поэтому не только покровительствует франко-прусской партии, но и старается ее усиливать, для чего учредили особый орден. Патриоты при дворе принимаются с большою холодностью и, не имея себе никакой опоры, легко могут обессилеть, поэтому было бы очень полезно поддержать их обнадеживанием помощи из России». На это при докладе Бестужев сделал такое замечание: «Генералу Любрасу предписано всех патриотов обнадеживать и через них недоброжелающих в случающихся делах и особливо в недопущении суверенства преодолевать. А он, Любрас, вместо доброжелательных из противной партии, а именно графа Гилленборга, всевысочайшею милостью и конфиденциею без указа обнадежил».
Императрица предупредила наследного принца, чтоб не очень сближался с Тессином, и вдруг узнает, что наследный принц сделал Тессина своим обер-маршалом. Когда Любрас напомнил ему о предостережении, бывшем из Петербурга, то Адольф Фридрих отвечал, что имел случай удостовериться в усердии Тессина содействовать всему, что клонится к утверждению дружбы между Россиею и Швециею; впрочем, если бы Тессин паче чаяния и обнаружил враждебные намерения, то это нисколько не может иметь влияния на чувства высокого уважения и благодарности, которые он, наследный принц, до конца жизни будет питать к императрице. После этого разговора пришел к Любрасу от наследного принца голштинский советник Гольмер и объявил, что принц долго медлил назначением Тессина, но принцесса с членами франко-прусской партии ни днем ни ночью не давали ему. покою и так ему наскучили, что принужден был согласиться.
Между тем Чернев в своей переписке с канцлером выставлял Любраса человеком неблагонадежным, преданным франко-прусской партии. Так, от 2 апреля он писал: «Здесь, исключая Минерву (наследную принцессу) и главных учителей епикурейской философии, почти все чуду морскому (Любрасу) скорейшего возвращения отсюда в прежнее его жилище желают, и если это случится, то антагонисты (т. е. преданные России люди) устроят хороший праздник. Но сам он, почитая это место за прямой соломоновский Офир, ни малой охоты к тому не показывает, особенно потому, что еще не освободился от своей жестокой болезни, которая его день и ночь терзает, эта болезнь – великопосольская немощь». Чернев при этом жаловался канцлеру, что ему «многие угрозы и зело чувствительнейшие разглашения чинятся». Но еще 12 марта императрица, призвав к себе канцлера, объявила ему: из открываемых известным образом секретных писем она усмотрела, что генерал Любрас будто по указу обнадежил графа Гилленборга в ее милости и совершенной доверенности, о чем ему и никому никогда повеления не было; кроме того, он обнадежил Гилленборга и совершенною дружбою канцлера. Все это он сделал самовольно, и в рассуждении таких его продерзостных, равно как и прочих его сомнительных поступков она приказывает приискать на его место способного человека и отправить посланником в Швецию, а его, Любраса, отозвать. Бестужев указал на Корфа, бывшего посланником в Копенгагене.
Шведский посланник в Петербурге Цедеркрейц объявил, что его правительство согласно на заключение союза с условием субсидий и уплаты обещанных 400000 рублей. Канцлер, разумеется, поднес императрице на утверждение ответ с отказом. Елисавета сначала согласилась отказать, говоря, что действительно субсидий давать не за что, да и в обычай этого вводить отнюдь не надобно, но потом переменила мысли: разве уже дать им 400000, чтоб не выпустить их из рук? но дать не вдруг, а в несколько лет, смотря между тем на их поступки и обстоятельства, и чтоб дача эта не имела вида субсидий, а признавалась бы только благодеянием, но и об этом до времени молчать. Канцлер заметил, что не надобно шведам русскими деньгами на Россию же подавать оружие, лучше их содержать во всегдашней скудости, чем обогащать. Но Елисавета осталась при своем. 4 апреля в доме вице-канцлера происходила конференция с Цедеркрейцем, при котором сама императрица присутствовала инкогнито. Цедеркрейц не соглашался на союз без уплаты 400000 рублей. По окончании конференции Елисавета объявила, что соизволяет уплатить 400000 рублей в четыре года, чтоб не порвать дело о союзе, но повторила, чтоб дачу эту не признавать за должную по прежнему обещанию, а только следствием благодушия и склонности ее к дружбе с Швециею по случаю нового союза с этою державою.