История России с древнейших времен. Том 3. От конца правления Мстислава Торопецкого до княжения Димитрия Иоанновича Донского. 1228-1389 гг.
Шрифт:
Но если память о важных событиях и лицах знаменитых, выдавшихся почему бы то ни было из среды современников, сохраняется в народе и передается из века в век в украшенных повествованиях; если при условии грамотности являются люди, которые в украшенной речи передают письму известия о каком-нибудь важном событии, не позволяя себе никаких уклонений, замышлений поэтических, невозможных уже по самой близости события всем известного, причем очевидно желание высказать господствующую мысль, господствующую потребность времени, какова была в описываемую эпоху потребность прекращения княжеских усобиц, княжеского непособия друг другу, потребность, столь ясно высказавшаяся в Слове о полку Игореву; если народу, в самом младенческом состоянии, врождено стремление знать свое прошедшее, объяснить себе, как произошло то общество, в котором он живет; если религиозное уважение к отцам требует сохранения памяти об них; если это врожденное человеку уважение заставляет находить в преданиях старины живое поучение; если все народы с величайшим наслаждением прислушиваются к сказаниям о делах предков; если эти сказания при отсутствии грамотности передаются устно, а при зачатках грамотности первые записываются; если таков общий закон жизни народов, то нет никакого основания предполагать, что в жизни русского народа было иначе, и отодвигать появление летописей как можно далее от времени появления христианства с грамотностию, тем более, что с Византиею были частые, непосредственные связи. Византия служила образцом во всем относящемся к гражданственности, и Византия представила образец летописей, с которыми можно было познакомиться даже и в славянских переводах.
Сказавши, что Византия служила образцом во всем, относящемся к письменности, мы уже решили вопрос относительно формы, в какой должны были явиться у нас первые памятники собственно исторического содержания: они должны были явиться в виде летописи (хроники, анналов), погодного записывания известий о событиях, без всякой собственно исторической,
Зная, что дошедшая до нас первоначальная летопись вышла из рук духовенства, мы должны теперь обратиться к вопросу: в каком виде дошла до нас эта летопись?
Летопись дошла до нас во множестве списков, из которых самый древний не ранее XIV века; из всех этих списков нет ни одного, в котором бы не было заметно явных вставок, следовательно, все списки летописей, древние и позднейшие, представляются нам в виде сборников. При рассматривании этих списков мы замечаем, что в них начальная летопись о Русской земле, сохраняя явственно одну общую основу, разнится не только по языку, что легко объясняется временем составления того или другого списка или сборника, но также разнится в подробностях событий, и в одних списках недостает под известными годами таких событий, какие находим в других. Отсюда рождается первый, главный для историка вопрос: как пользоваться этими подробностями, этими лишними известиями, которые находятся в одних, преимущественно позднейших, сборниках и недостают в других. Критика историческая прошедшего столетия решила этот вопрос так, что должно пользоваться только известиями, находящимися в древних списках, и считать прибавочные известия поздних сборников за позднейшие сочинения, вымыслы. Но в наше время при возмужалости исторической критики таким приговором удовольствоваться нельзя. Одно обстоятельство позднего составления сборника не может в глазах историка заподозрить верности известий, в нем содержащихся, потому что составитель позднейшего сборника, например XVII века, мог пользоваться списками древнейшими, для нас потерянными; следовательно, всякое новое известие, находящееся в позднейших сборниках, должно быть подвергаемо критике само по себе, без отношения к позднему составлению. Обычные старинные выражения, что составитель позднейшего, например Никоновского, сборника выдумал то или другое известие, не находящееся в древних харатейных списках, не имеет для нас теперь никакого значения; можно заподозрить грамоту или известие какое-нибудь, если они говорят в пользу лица или сословия, имеющего близкое отношение к составителю сборника, но и то тогда только, когда эта грамота или известия будут заключать в себе другие подозрительные признаки; легко заметить известие, носящее на себе следы народной фантазии, и занесенное простодушным составителем летописи в ряд событий достоверных: за это, впрочем, историк должен быть только благодарен составителю сборника, а не упрекать его самого в выдумке; никто не обязывает верить догадке старинного грамотея, который старается объяснить название известных местностей и для этого придумывает ряд небывалых лиц и событий. Но никто не имеет права сказать, чтобы составитель позднейшего летописного сборника выдумал событие, случившееся за много веков назад, событие, не имеющее ни с чем связи, событие, ничего не объясняющее, например, что в XI веке в таком-то году приходили печенеги на Русскую землю, что Аскольд и Дир ходили на болгар, что в таком-то году крестился хан печенежский, что в таком-то году поймали разбойника; подозрительность относительно подобных известий будет служить не в пользу критика. Но освобождение от предрассудка относительно известий позднейших списков, которых нет в древнейших, значительно изменяет взгляд наш на летопись. Рассматривая начальную нашу летопись, как по древним спискам, так и позднейшим, более полным, мы прежде всего должны различать известия киевские и новгородские, ибо единовременно с начальною южною, или киевскою, летописью мы должны положить и начальную северную, новгородскую; известия обеих соединены в позднейших списках, каковы так называемый Софийский, Никоновский и другие.
Так, например, Киевская начальная летопись не знает, какую брали дань варяги с северных племен; составитель Софийского списка, пользовавшийся начальною Новгородскою летописью, знает: «от мужа по беле веверице». Счет годов в Никоновском списке, оканчивающийся Владимиром Ярославичем, обличает новгородское составление; известие о Вадиме также. Южный начальный летописец не знает, где были посажены двое сыновей Владимировых – Станислав и Судислав; Новгородский знает: Станислав в Смоленске, Судислав в Пскове. Под 991 годом явственна вставка новгородского предания о Перуне: «Крестився Володимер и взя у Фотия патриарха у царьградскаго перваго митрополита Киеву Леона, а Новугороду архиепискупа Якима Корсунянина… и прииде к Новугороду архиепискуп Яким, и требище разори, и Перуна посече и повеле въврещи в Волхов, и повязавше ужи, влечахуть и по калу, биюще жезлием и пихающе, и в то время вшел бе в Перуна бес, и нача кричати: о горе, ох мне! достахся немилостивым сим рукам; и вринуша его в Волхов. Он же пловя сквозе великий мост, верже палицю свою и рече: на сем мя поминают новгородские дети, ею же и ныне безумнии убивающеся, утеху творят бесом. И заповеда никому же нигде же переняти его: иде Пидьблянин рано на реку, хотя горнеци везти в город, оли Перун приплы к берви, и отрину и шестом: ты, рече, Перунище, до сыта ел и пил, а нынича поплови прочь; плы из света некощное». Под 1034 годом в Софийском и Никоновском списке встречаем явственно новгородское известие: «Великий князь Ярослав иде в Новгород и посади сына своего Володимера в Новегороде и епископа Жиряту; и людям написа грамоту, рек: „По сей грамоте дадите дань“. Бяше же хромоног, но умом свершен и храбор на рати, и христиан, чтяше сам книги». Известие о походе Улеба на Железные Ворота, встречающееся в позднейших списках, есть известие чисто новгородское, и потому его нет в Киевской летописи, равно как известие об епископе Луке Жидяте и проч. Когда написана первоначальная Новгородская летопись – на это есть указание: в Софийском списке и в некоторых списках собственно Новгородской летописи под 1030 г. встречаем следующее известие: «Того же лета преставися архиепискуп ноугородскый Аким: бяше ученик его Ефрем, же ны учааше». На основании этого известия мы имеем полное право отнести составление Новгородской начальной летописи к XI веку. Таким образом объясняется часть дополнений, внесенных в начальную Киевскую летопись составителями поздних списков: эти дополнения взяты из летописи Новгородской. Но в позднейших списках мы встречаем такие дополнения, которые никак не могли быть заимствованы из северной. Новгородской летописи, ибо содержат в себе известия о событиях южных, киевских. Так, например, в начале Игорева княжения следующее место: «И бе у него воевода, именем Свентелд, и премучи углеци, и възложи на них дань Игорь и вдасть Свентелду, и не владяшатся един град, именем Пересечен, и седе около его три лета, и едва взя и. И беша седяше углици по Днепру вниз; и по сем приидоша межи во Днестр, и седоша тамо. И дасть же и дань Деревскую Свентелду, имаше же по черне куне от дыма, и реши дружина Игорева: „се дал еси единому мужу много“». Не могли быть взяты из Новгородской летописи дополнительные известия о печенежских набегах, находящиеся в Никоновском
Сделавши эти предварительные заключения, обратимся к рассмотрению начальной летописи. С первых строк ее виден уже источник и образец – летопись византийская: русский летописец начинает свою повесть точно так же, как и летописец византийский, исчислением стран, которые достались потомству троих сыновей Ноевых; это исчисление взято из греческого летописца, Георгия Амартола; но русский летописец вставил в него: подле Иллирии (Илюрик) словене, и потом в конце исчисление северных рек и народов, причем Карпатские горы называются Кавкасийскими или Угорскими. Включивши в число семидесяти двух народов и народ славянский, от племени Афетова, летописец указывает первоначальное жилище славян на Дунае и потом выселение их на север и северо-восток, сперва добровольное, потом вынужденное притеснениями врагов, волхов; для определения этих волхов, по понятиям летописца, можно пользоваться другим местом летописи, где говорится о нашествии венгров на Дунайские страны: «Пришел от востока (угры) и устремишася через горы великие и почаша воевати на живущая ту волхи и словени. Седяху бо ту преже словени, и волъхве прияша землю словеньску; посем же угри прогнаша волъхи, и наследиша землю, и седоша с словены, покоривше я под ся». Итак, венгры застали волхов вместе с славянами. В рассказе о поселении славянских племен в нынешней России, их быте и судьбе тотчас видно, что составитель летописи житель Киева, принадлежит к племени полян; это племя на первом месте, им особенно занимается летописец, об нем больше всего знает, его нравственность превозносит в ущерб всем остальным племенам. Летописец знает, что в отдаленные времена, когда еще поляне жили особо, отдельными родами по горам киевским, уже шел путь из Скандинавии в Грецию, по Днепру и северным рекам озерной области; на первых страницах летописи уже дается уразуметь значение географического положения Европейской России, значение водных путей. После известия о море Понтском, или Русском, в летопись вставлено сказание о путешествии апостола Андрея на север до Новгорода; понятно, что сказание это могло явиться во времена христианские, когда узнали, что апостол Андрей проповедовал в Скифии; вставка начинается словами: «Яко же реша».
За вставкою о путешествии апостола Андрея следует рассказ о построении города Киева. Во времена летописца составилось уже обычное объяснение местных названий именами лиц, будто бы тут живших, явились братья Кий, Щек, Хорив с сестрою Лыбедью для объяснения названий Киева, гор Щековицы и Хоревицы и речки Лыбеди. Летописец сообщает нам два предания о Кие: одно мы должны назвать собственно толкованием; были во времена летописца люди, которые, основываясь на выражении «Киев перевоз», толковали, что Кий было имя перевозчика; летописец отвергает это сухое толкование; он принимает предание о Кие-князе, который ходил в Царьград, принял большую честь от царя и на возвратном пути основал на Дунае маленький городок Киевец. Но здесь для нас очень важно выражение летописца: «Яко же сказают». Здесь виден источник, которым пользовался летописец, – это народные сказания. Принимая предание о Кие-князе, летописец и роду его, потомству всех братьев приписывает княженье между полянами: «И по сих братьи держати почаша род их княженье в Полях»; потом, чтоб показать особность всех остальных племен, прибавляет: «В Деревлях свое, а Дреговичи свое» и т. д., т. е. в Деревах, у древлян свое, независимое, княженье, а дреговичи держат свое. Но мы знаем, как летописец вывел заключение о важном владельческом значении Кия и его рода; источники его относительно дреговических и древлянских княжений еще более скудны, и в летописи Переяславля Суздальского читаем: «А деревляне собе, а дрягвичи собе жить (начаша), а словене собе новгородци, а полочане тако ж без князей» и проч.
Сказавши о расселении племен славянских, о народах чужих, которые в его время платили дань Руси, летописец сообщает известия о нашествии разных степных народов с востока на славян – единственные события в жизни последних; здесь источниками служат для него отчасти греческие летописи, отчасти туземные, славянские предания и пословицы. Так, из византийских источников он знает, что угры белые явились при царе Ираклии и ходили на Хозроя, царя персидского; из славянских преданий знает он о притеснениях, которым дулебские женщины подвергались от аваров; из пословицы: погибоша аки обры, заключает о гибели этого народа без племени и наследка. Потом летописец переходит к описанию нравов и обычаев племен славянских. Сведение об этом предмете, разумеется, он мог получить из разных преданий и песен; но он сам указывает на другой, верный источник, старинные нравы и обычаи племен, сохранившиеся в его время: «Это делают вятичи и ныне», – прибавляет он, говоря о древних языческих похоронных обрядах; должно заметить и здесь, что о северных, отдаленных племенах летописец знает мало, говорит неопределенно, вообще: «Си же творяху обычаи кривичи, прочии погании». Подле описания славянских нравов и обычаев вставлено описание нравов и обычаев различных народов из греческой хроники Георгия (Амартола). Известия о дорюриковском быте восточных славян оканчиваются известием о притеснениях, которым подвергались поляне от древлян и других окрестных племен и потом известием о нашествии козар, которые принудили полян платить себе дань; здесь вставлено сказание о дани по мечу с дыма, сказание, очевидно, позднейшее, сочиненное уже в то время, когда козары пали под ударами русских князей: «Нашли козары полян, сидящих по этим горам в лесах, и сказали козары: платите нам дань. Поляне, подумавши, дали по мечу от дыма; понесли эту дань козары к князю своему и старейшинам и сказали им: вот мы нашли дань новую. Те спросили их: откуда вы это взяли? В лесу, на горах, над рекою Днепровскою, отвечали они. Старцы козарские сказали тогда: не добра эта дань, князь! мы доискались ее оружием, которое остро только с одной стороны, саблями, а у этих оружие обоюду острое, меч; будут они брать дань на нас и на других странах». Так и случилось, прибавляет летописец: владеют козарами русские и до сего времени.
Вот все, что находим в летописи о дорюриковском времени: картина, по-видимому, очень скудная в подробностях; но мы не имеем никакого права предполагать, что летописец утаил от нас что-нибудь, что он знал больше, чем сколько записал, следовательно, и в самой действительности историк не должен искать ничего больше; и в самом деле, каких еще нужно более подробностей? Живет каждый особо с родом своим на своих местах, владеет родом своим; когда изгоняются завоеватели, то род встает на род, и начинаются усобицы; летописец упоминает о городах; но тут же и дает знать, как мы должны представлять себе эти города, их отношения между собою и к остальному народонаселению: жители их пашут землю, присутствие городов не мешает людям жить в лесу подобно зверям, убивать друг друга, похищать девиц; вот весь быт, и что еще сказать об нем кроме того, что сказано у летописца? Рассказ его ясен и полон. Племена воюют друг с другом, сильнейшие обижают слабейших; но что представляют подробности этих усобиц и можно ли надеяться найти их в летописи? Но летописец записал предания о движениях варварских народов из Азии, о внезапном исчезновении, смене одного другим, притеснениях, которым подвергались от них племена оседлые, но слабые по причине разъединения своего: таковы главные явления в жизни племен, населявших искони великую восточную равнину Европы летописец русский продолжает в этом отношении историков древности. Перечислены племена по свежим следам, как они сохранились во времена летописца; наконец, записано сказание о происхождении его города, главного города всей Русской земли, сказание, составившееся по общему закону, чрез объяснение местных названий именами лиц.
После сказания о козарской дани начинается собственная летопись, т. е. погодное записывание событий, С какого же времени летописец начинает свою летопись? Он начинает ее с 852 г. по р. х.: «С царствования Михаила, императора греческого, является впервые название Русской земли: об этом мы узнали, продолжает летописец, потому, что при царе Михаиле приходили русские на Царьград, как пишется в летописце греческом; поэтому-то отсюда начнем и числа положим».
По образцу греческого летописца и наш начинает перечисление: от Адама до потопа столько-то лет; от потопа до Авраама столько-то и т. д., доходит до царя Михаила и от него переходит к русской истории. «От перваго лета Михаилова до перваго лета Олгова, русскаго князя, лет 29, а от перваго лета Олгова, понеже седе в Киеве, до перваго лета Игорева лет 31; а от перваго лета Игорева до перваго лета Святославля лет 33; а от перваго лета Святославля до перваго лета Ярополча лет 28; а Ярополк княжи лет 8; а Володимер лет 37; а Ярослав княжи лет 40. Тем же от смерти Святославли до смерти Ярославли лет 85; а от смерти Ярославли до смерти Святополчи лет 60». Любопытно место Никоновского списка, где время призвания князей означено так: «При Михаиле и Василие царема и при Фотии патриарсе придоша словене» и проч. Потом важно окончание смертию Святополка Изяславича – знак, что летопись составлена между смертию Святополка и смертию преемника его Владимира Мономаха.
После означенного исчисления следует под 858 годом известие из греческой или болгарской летописи о крещении болгар; под следующим 859 годом известие: «Имаху дань варязи из-заморья на Чуди и на Словенех, на Мери и на всех Кривичех; а Козари имаху на Полянех, и на Северех, и на Вятичех, имаху по беле и веверице от дыма». Любопытное выражение «имаху» вместо «приидоша варязи» и тому подобное. По прошествии двух лет полных от известия о дани помещено известие об изгнании варягов и призвании князей; по прошествии двух лет после призвания умирают Рюриковы братья, по прошествии двух лет по смерти Рюрика Олег оставляет Новгород. Здесь очень любопытен также сплошной рассказ под одним 862 годом о призвании Рюрика, о смерти его младших братьев, о раздаче городов, об отпуске Аскольда и Дира на юг.