История России с древнейших времен. Том 7. Царствование Федора Иоанновича. 1584-1598 гг.
Шрифт:
Относительно городского народонаселения встречаем различие между людьми, имеющими свои дворы, и людьми, которые не имеют своих дворов, живут при своедворцах и носят название соседей; так, например, в поручной записи, данной некоторыми новгородцами по недельщике в 1568 году, говорится: я, Потап Фомин сын, скотник с Варецкой улицы, живу своим двором, да я, Матвей Григорьев, сын шелковник, живу своим двором, да я, Иван Иванов, сын Воронков, деменский купчина с Павловой улицы, живу у Мити, у деменского же купчины, в суседех и т. д. В Новгороде встречаем название гостей веденых; из Новгорода, равно как из Пскова, продолжали выводить горожан в Москву и другие низовые города: так, в 1555 году свели в Казань опальных псковичей десять семейств. В 1569 году взял царь в Москву из Новгорода 150 семей да из Пскова 500 семей. В 1572 году поехало из Новгорода в Москву из земщины гостей веденых сорок семейств да из опричнины шестьдесят семейств. От 1574 года дошло до нас описание Мурома, которое представляет нам этот город, то есть посад его, в незавидном положении. На посаде муромском находился в это время царский двор, в котором хоромы, горницы, повалуши и сени сгнили и развалились, жил на нем один дворник; был еще другой двор царский поледенный, ставились на нем подключники и повара царские во время государевых рыбных ловель. На посаде же находился двор зелейный; купеческие лавки: ряд мясной, ряд рыбный, соляной, калачный; лавки разделялись на лавки, полки, лубеники, места лавочные. В царском гостином дворе находилось 17 лавок – все пустые; кроме казенного гостиного двора, было два частных; тяглых черных
Если правительство для своих целей ставило новые города на западной и южной границах, то на востоке, куда по-прежнему продолжало двигаться народонаселение, новые городки являлись сами собою. Мы видели, что богатые Строгановы собственными средствами построили несколько городков; жители Вятской области, Верхнеслободского городка, выводили сначала починки и деревни, которые садились на лесу, потом этими деревнями и починками поставили себе городок на Шестакове на заемные деньги, причем выпросили себе у царя льготную грамоту, по которой они могли платить свои долги в продолжение пяти лет в истую уплату, без росту; слободской наместник не стал было обращать внимания на эту грамоту, заимодавцы начали править свои деньги на шестаковцах, и последние обратились к царю с жалобою, в которой, между прочим, писали: «Которые людишки должные в Шестаковский город пришли на пусто, и теперь они от своих должников (заимодавцев) разбежались и пашни свои пометали». Из этого видим, во-первых, какого рода люди населяли новые отдаленные городки и, во-вторых, чем они занимались; должники бросились бежать от своих заимодавцев и пометали свои пашни. Как заводились слободы, видно из следующего известия летописи под 1572 годом: «В Новгороде кликали: которые люди кабальные, монастырские и всякие, чей кто-нибудь, пусть идут в государскую слободу на Холыню; государь дает по 5 рублей, по человеку посмотря, а льготы на 5 лет».
Города не изменяли своего прежнего вида; по-прежнему встречаем известия о мощении улиц деревом; кучи деревянных зданий, из которых составлялись посады, по-прежнему становились легкою добычею пламени. Мы упоминали о большом московском пожаре; в Новгороде, в 1541 году, выгорел весь Славенский конец, сгорело 908 дворов и 22 человека. В 1554 году сгорело 1500 дворов: зажгли зажигальщики; но ко времени Иоанна IV относится начало строгих мер, предписываемых правительством для избежания частых пожаров в городах. В 1560 году царские дьяки велели новгородцам ставить по дворам своим у дымниц бочки и чаны с водою и чтоб на каждой избе были веники на шестах. В 1571 году по всему Новгороду запрещено было летом избы топить; новгородцы делали печи в огородах и по дворам и там пекли хлебы и калачи.
В летописях находим известия о печатях для городов, именно для Дерпта и Новгорода Великого; велел царь сделать печать в вотчину лифляндскую, в город Юрьев, а на печати клеймо – орел двоеглавый, у орла у правой ноги герб, печать юрьевского бискупа, около же печати подпись:
«Царского величества боярина и наместника Лифлянские земли печать», и тою печатню велел грамоты перемирные с шведским королем печатать и грамоты в иные государства. Государь велел сделать печать новую в Великий Новгород, наместникам печатать перемирные грамоты с шведским королем, а на ней клеймо место, а на месте посох, а у места на одной стороне медведь, а на другой рысь, 2 под местом рыба, а около печати подпись: царского величества боярина и наместника печать. Из этих известий ясно видно, что печати эти употреблялись для внешних сношений и, по всем вероятностям, были только в Новгороде и Дерпте.
Новгородский летописец говорит нам о следующих событиях в своем городе: в 1543 году прислан был из Москвы в Новгород Иван Дмитриевич Кривой, который устроил в Новгороде 8 корчемных дворов; но через три года корчмы были отставлены. В 1549 году царь порушил в Новгороде ряды и грамоты рядовые собрал в казну.
Мы видели, что и сельские жители вместе с городскими при Иоанне IV начали получать откупные грамоты, дававшие им право избирать из своей среды правителей и судей. В 1555 году крестьяне Устюжского уезда получили право выбрать излюбленных старост или судей; последние должны были людей судить и управу чинить по Судебнику и уставной грамоте; но в разбойных делах волостных людей судят и управу чинят губные старосты. Излюбленные старосты вместе со всеми крестьянами, лучшими, средними и младшими людьми, выбирают целовальников, кому у них в суде сидеть и на рассылке быть, дьяков земских, кому судные дела писать, выбирают также людей, которые должны заступать место доводчиков, кому у них на поруки давать и на суде ставить; выбираются во все эти должности волостные же люди. В уставной двинской грамоте 1556 года излюбленным головам поручены также и разбойные дела: «А на судах и в обысках и во всяких делах у выборных судей быть лучшим людям посадским и волостным, чтоб у них сил и обид и продаж безлепичных не было бы». В 1554 году дана была уставная грамота двум дворцовым селам, Афанасьевскому и Васильевскому, по которой царские наместники, третчики и тиуны крестьян этих сел не судили ни в чем, кроме душегубства и разбоя с поличным, судил их посольский, у которого те села и деревни в приказе; а в 1556 году царь пожаловал крестьян своих переяславских подклетных сел, от ключникова и посельничьего суда их отставил, а велел быть у них в судьях тех же сел крестьянам, которых они все выбрали. Удельный князь Владимир Андреевич следовал примеру царя, давал крестьянам своих волостей право избирать из среды себя излюбленных судей. Касательно содержания этих выборных лиц знаем из царской грамоты в Вышковский стан 1565 года, что выборный губной целовальник получил от выбравших его крестьян подмоги по полтине с сохи.
В царских грамотах встречается обыкновенное разделение крестьян на лучших, средних и младших; в грамотах, писанных самими крестьянами, встречаем разделение на крестьян пахатных, непахатных и деревенских; именем сельчан непашенных в одной грамоте называются мельник, портной мастер, сапожный мастер. Таким образом, если в городах посадские люди занимались хлебопашеством, то, с другой стороны, в селах видим сапожных и портных мастеров. Относительно крестьянского выхода в новом Судебнике Иоанна IV повторено положение Судебника Иоанна III, что крестьяне отказываются из волости в волость и из села в село один раз в году: за неделю до Юрьева дня осеннего и неделю спустя после Юрьева дня; плата за пожилое увеличилась: по Судебнику Иоанна III, крестьянин платил в полях за двор рубль, а в лесах – полтину; по Судебнику Иоанна IV, в полях платил рубль и два алтына, а в лесах, где десять верст до хоромного (строевого) лесу, – полтину и два алтына. Кроме этого определения, что разуметь под выражением: в лесах, в Судебнике Иоанна IV находим еще следующие прибавки: пожилое брать с ворот, а за повоз брать с двора по два алтына, кроме же того, на крестьянине пошлин нет. Если останется у крестьянина хлеб в земле (то есть если выйдет, посеяв хлеб), то, когда он этот хлеб пожнет, платит с него или со стоячего два алтына; платит oн царскую подать со ржи до тех пор, пока была рожь его в земле, а боярского ему дела. за кем жил, не делать. Если крестьянин с пашни продается кому-нибудь в полные холопы, то выходит бессрочно и пожилого с него нет; а который его хлеб останется в земле, и он с него платит царскую подать, а не захочет платить подати, то лишается своего земляного хлеба. Если поймают крестьянина на поле в разбое или в другом каком-нибудь лихом деле и отдадут его за господина его, за кем живет или выручит его господин, и если этот крестьянин пойдет из-за него вон, то господин должен его выпустить, но на отказчике взять поруку с записью: если станут искать этого крестьянина в каком-нибудь другом деле, то он был бы налицо. Встречаются, впрочем, случаи, где позволялось выводить крестьян бессрочно: так, например, важане жаловались, что у них в станах и волостях многие деревни запустели, крестьяне от насильства, продаж и татеб разошлись в монастыри бессрочно и без отказу, государь, жалуя им право выбрать излюбленных голов, между прочим, говорит в своей грамоте: в пустые им деревни и на пустоши и на старые селища крестьян называть и старых им своих тяглецов крестьян из-за монастырей выводить назад бессрочно и беспошлинно, и сажать их по старым деревням, где кто в которой деревне жил прежде. Здесь бессрочный и безотказный выход условливает бессрочный и беспошлинный поворот крестьян на прежние жилища.
Понятно,
До нас дошли от описываемого времени порядные крестьянские грамоты с землевладельцами, с монастырями. В них прежде всего говорится, сколько земель занимает крестьянин, потом перечисляется, сколько крестьянин обязан давать оброку землевладельцу, причем оброк хлебом отделяется от денежной дани; кроме того, крестьянин обязывался платить тиунские, ключничьи и посельничьи пошлины, давать всякие разрубы, и ходить на монастырское дело, подобно всем другим крестьянам; иногда если крестьянин приходил на новое или запустелое место, должен был распахать деревню, как тогда выражались, огораживать поля, чинить старые хоромы, строить новые, то получал от землевладельца подмогу деньгами и льготу на несколько лет не давать дани и не ходить на работу. Это выражение распахивать деревню указывает нам на первоначальное значение деревни и на отношение ее к селу: слово деревня происходит от дерево и потому означает место, только недавно освобожденное от леса, расчищенное для пашни; этому представлению соответствует уже известное нам западнорусское выражение: сырой корень, сесть на сыром корню. Если крестьянин не отживал льготных лет и уходил, не исполнивши своих обязанностей, то должен был возвращать подмогу землевладельцу. В случае неисправного платежа оброка правительство грозило крестьянам, жившим на черных землях: «Ослушников из волости высылать, и вперед им в той волости не живать, а на их место называть иных жильцев». Устроить хозяйство на новом или запустелом месте называлось наставить соху. Иногда на один участок земли садилось двое крестьян, между которыми не видно родственной связи.
Относительно холопей в новом Судебнике Иоанна IV встречаем перемены против Судебника Иоанна III; перемены эти клонятся к ограничению числа случаев, в которых свободный человек становился холопом. В старом Судебнике говорится: «По тиунству и по ключу сельскому холоп, с докладом и без докладу», в новом: «По тиунству без полной и без докладной не холоп; а по сельскому ключу без докладной не холоп». Далее, у полных и докладных холопей отнято право продавать своих свободных сыновей, которые у них родились до холопства; эти свободные сыновья могут продаваться сами, кому хотят, тому ли же господину, у которого отцы их служат, или кому-нибудь другому. Монахи и монахини также лишены права продавать своих сыновей и дочерей. Отпускные можно было давать только в Москве, Великом Новгороде и Пскове. Если вольный человек занимал деньги и за рост давал на себя кабалу служить заимодавцу, то занимаемая им сумма не могла превышать пятнадцати рублей. Если на одного холопа объявят притязания два хозяина, положат на одного холопа две полные или две докладные, то холоп присуждается тому, чья полная или докладная будет старше, причем деньги, заплаченные новым господином, пропали; кроме того, последний должен заплатить старому господину за убытки, если холоп ушел от него покравши; второй господин ведается с своим знахарем (человеком, представившим ему холопа за вольного) сам, и если станет бить челом на знахаря, то дать ему на него суд. Если холопа рать полонит и он выбежит из плена, то свободен, старому господину больше не холоп, разве сам захочет идти к нему опять в холопы. Если холоп убежит с господином своим или одни побежит в чужую землю, а потом опять выйдет к Москве, то он старому господину холоп, разве государь пожалует ему вольную грамоту. Детей боярских служивых и детей их, которые еще не служили, в холопи не принимать никому, кроме тех, которых государь от службы отставит. Кто займет деньги в рост, тот не может служить заимодавцу, живет сам по себе и платит рост; если же заимодавец будет держать должника у себя и последний сбежит, у него покравши, то заимодавец не имеет права искать своей пропажи и по кабале денег лишен. Если какие-нибудь люди станут у кого-нибудь служить добровольно, без крепостей, и пойдут от них прочь с отказом или без отказу, и те люди, у которых они служили, станут на них искать сносов (покраж), то тем людям, у которых они служили, суда на них не давать, по тому что служил он у него добровольно, и господни, не желая его от себя отпустить, ищет на него сносу; а что у него пропало, то он сам у себя потерял, потому что добровольному человеку верит и у себя его держит без крепости. Если кто станет искать людей своих в холопи по полным и по докладным, или по холопе рабы, или по рабе холопа и сносу, а холопи перед судьею станут от холопства оттягиваться и если кто-нибудь этих холопей с суда выручит и за порукою холоп сбежит, тогда весь иск и пошлины брать на поручниках, с которых за холопью голову за всякую взять по четыре рубли; и хотя еще господин не доказал холопства, холопа присудить в беглые: он тем виноват, что сбежал; где господин его найдет, тут и берет себе без пристава, а деньги, что взял на поручниках, назад не отдает. О наймите определенно: если наймит, не дослужив у господина сроку своего, пойдет прочь, то найму лишен. А который господин наймиту не захочет дать найму, и уличит его в этом наймит, то с господина доправить наем вдвое. Кроме названия наймит, для означения вольнонанимающегося работника, в том же смысле, продолжаем встречать название козак, преимущественно когда дело идет о промышленности неземледельческой, например в жалованной грамоте Троицкому Сергиеву монастырю 1543 года говорится: «Кто у них станет жить у Соли, у варницы и в дворах, повара и водоливы и всякие козаки: наместники наши и волостели и тиуны их тех людей не судят; а которые козаки приходцы порядятся жить за монастырем, в варницы, в повара, водоливы, дрова рубить и возить и всякое дело делать: таким являться к нашим наместникам» и проч. Докладные грамоты на холопство имеют такую форму: господин, поставя пред наместником человека, отдающегося ему в холопство, говорит: вот, господин! это человек вольный царя и великого князя, берет у меня столько-то денег и в этих деньгах отдается мне на ключ в мое село, а по ключу отдается мне в холопи. Наместник спрашивает у отдающегося в холопи, действительно ли это так? Тот утверждает показание господина. Потом прописываются имена тех, кто был на докладе (знахари), прописывается, есть ли у отдающегося в холопи отец и мать или нет и что он другому никому не холопил.
Если при переходе крестьян были случая, когда землевладельцы позволяли себе нарушение закона, перезывали не в срок крестьян, задерживали их у себя, брали лишнее за пожилое, то и в отношении к холопям видим подобное же нарушение закона, переманку к себе чужих холопей; случалось, что беглый холоп, отыскиваемый господином, объявлял перед судьею, что он бежал и с покражею совершенно от другого господина, по обещанию последнего отстоять его от законного иска. До нас не дошло случаев закабаления вольных людей без их согласия: Судебник Иоанна IV определяет за это смертную казнь.