История русского романа. Том 2
Шрифт:
Так сложились две основные разновидности романа о «новых людях». В одном случае воспроизводилась во всех подробностях социальная биография разночинца. Она раскрыиала историю его общественного и идейного роста. В другом случае главное свое внимание романист обращал на то общественное дело, которому служил его уже вполне сформировавшийся герой — разночинец, на ту среду, в которой он действовал. Очерк же биографический в такой разновидности романа отходил в предысторию, давался в форме отступления. Типологические признаки романа о «новых людях» проявлялись и в сюжетно — композиционном его построении, во всем его стиле. Биографический метод в трактовке образа разночинца предполагал широкое изображение его детства, школьных лет, воспроизведение непосредственных социально — бытовых и нравственных условий его жизни, истории формирования его общественного и духовного облика под воздействием разнообразных факторов. Эта романическая концепция включала и соответствующие характерные ситуации: конфликт с родной семьей,
Сказанное отнюдь не означает, что две охарактеризованные разновидности романа о «новых людях» существовали, так сказать, в чистом виде, независимо друг от друга. Нет, они иногда взаимодействовали и даже сливались в одно целое. У Кущевского, например, в «Николае Негореве» даны в подробностях и история формирования передового разночинца, и его общественная борьба. Речь идет, следовательно, о господствующей тенденции, которая, однако, могла в практике литературного движения осложняться всякого рода отступлениями.
Жанровые особенности и стиль романа о «новых людях» также своеобразны и имеют некоторые общие черты. Роман о «новых людях» зачастую строился как совокупность более или менее самостоятельных повестей. Вобрал он в себя и очерк нравов, быта, социальной среды. Сильны в этом романе и публицистические формы; в отдельных случаях роман превращался в трактат, в котором художественное воспроизведение жизни — лишь иллюстрация к идейным исканиям героя, к истории его деятельности и борьбы. Поэтому есть все основания назвать роман о «новых людях» романом преимущественно художественно — публицистическим. Его авторы воодушевлялись стремлением популяризировать новые идеи, убедить в их истинности и благотворности.
Обычно, отдавая должное идейному значению романов о «новых людях», историки литературы говорят в то же время о невысоком уровне художественно — публицистического мастерства их создателей и тем самым признают недостаточную талантливость романистов. Произведения последних, действительно, не всегда отличались совершенством, хотя среди них были и талантливые люди, настоящие мастера прозы (взять хотя бы Кущевского или Осиповича, не говоря уже о Слепцове). Но пе с этой стороны вообще следует подходить к оценке романического искусства рассматриваемой плеяды беллетристов. Необходимо иметь в виду, что перед ними был совершенно новый предмет изображения и возникали новые творческие задачи. Как сделать предметом социально — психологического романа разночинца, выходца из низов, как воспроизвести историю его жизни, показать его революционное дело и все это слить с картинами характерной для него среды? Естественно, что необходимы были поиски новых способов и средств изображения столь необычного предмета романа. На этом пути исканий возможны были и просчеты. В этих неудачах и несовершенствах обнаруживалось плодотворное стремление к овладению новыми героями и новыми формами жизни, которые складывались в пореформенную эпоху, в условиях революционно — демократического движения.
Наконец, отметим, что роман о «новых людях» имел и свою своеобразную историю. Она определялась существенными сдвигами в русской жизни вообще, в революционно — освободительном движении в особенности. Роман о «новых людях» тематически и идейно связан прежде всего с революционной ситуацией 1859–1863 годов. Но в его истории отразился и последующий период крутого спада демократического движения, разброда и переоценки ценностей. Что нового внес этот период в концепцию романа о «новых людях» — вот один из коренных и слабо освещенных вопросов истории демократической прозы второй половины 60–х и начала 70–х годов. Период спада революционной волны породил отход от революционно- демократической и социалистической концепции образа «нового человека», внес в роман о разночинце либеральную тенденцию, тот скептицизм, который, собственно, вел к отказу от революционных надежд и открывал путь к ревизии революционно — демократического мировоззрения (романы Шеллера — Михайлова и Мордовцева). Однако крах революционных надежд пе только вызвал горечь разочарований, но и заставил революционных демократов и социалистов — утопистов самокритически оценить свои программные убеждения, искать новое понимание революционера и общества, народного движения. В этом плане исключительно велико значение романа Чернышевского «Пролог». В трагпчески — мучительных раздумьях Волгина о революционных возможностях народа, как известно, тоже сказался глубочайший скепсис. Но последний имел совсем иной смысл, вел не к отказу от революционных убеждений, а к поискам новых оснований для этих убеждений, был «преддверием» той исторической эпохи, когда возникло движение самих масс. Совершенно очевидно, что все это должно было внести в романическую систему
У истоков романа о «новых людях» стоял Тургенев, автор «Накануне». Но своего героя Инсарова он «вывез» из Болгарии, писатель «недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека». [69] Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» указывал на то, что внутренний мир Инсарова «не доступен нам; для нас закрыто, что он делает, что думает, чего надеется… Даже любовь его к Елене остается для нас не вполне раскрытою». [70]
69
Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений, т. II, Гослитиздат, М., 1935. стр. 226.
70
Там же, стр. 227.
Передовой герой других тургеневских романов имеет черты Гамлета или Дон — Кихота, его судьба трагична, ему свойственна рефлексия, он порой ощущает себя лишним и слабым человеком, неспособным перейти от сомнений, раздумий и отрицания к делу. К тому же он далек и от народа, от трудовой народной жизни. Такой тип героя распутья не мог удовлетворить представителей революционно — демократического общественного и литературного движения. Революционер Николай Серно — Соловьевич в начале 1864 года писал, что новые условия русской жизни вырабатывают «большое количество личностей, страшных энергиею и непримиримостью убеждений. О таких личностях мы не имели понятия лет пять назад. Но уже в последние два — три года между самой юною молодежью стали проявляться характеры, перед силой которых самые крайние люди поколений, воспитанных в прошлое царствование, оказывались почти детьми». [71]
71
Цит. по: Мих. Лемке. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов». СПб., 1908, стр. 217.
Жизнь требовала перехода от героя рефлексии, от ненужного, слабого человека к герою дела, не знающего сомнений, характеризующегося практическим отношенйем к действительности, единством слов и дела, цельностью натуры, пропагандирующего новую жизнь, прокладывающего пути к ней, осуществляющего идеал разумной, счастливой жизни. Обстановка первого демократического подъема 1859–1863 годов вызвала к жизни такого героя. Но он появился в русской литературе не вдруг. Формирование принципов его художественного воспроизведения также имело длительную историю, начавшуюся еще в дореформенный период. Сложились разные способы его художественного изображения. Возникли и различные идеологические истолкования «новых людей», разное понимание их психологического склада. Развернулась напряженная литературно — критическая полемика вокруг романа о «новых людях».
В «Накануне» и «Отцах и детях» отсутствует история духовного формирования героя — разночинца, история его воспитания и образования в семье, в школе, в жизни. В тургеневском романе он появляется как вполне сложившийся человек. Это, конечно, в какой-то мере обедняло внутреннее содержание образа разночинца, вело к серьезным недочетам в его типизации и индивидуализации. У демократического читателя 60–х годов возникла естественная потребность узнать во всех подробностях, как и под влиянием каких обстоятельств складывалась духовная и общественная биография любимого им героя — разночинца. Тургеневские романы не отвечали на эти вопросы. Помяловский в повестях «Мещанское счастье» и «Молотов», а затем в незавершенном романе «Брат и сестра» осуществил дальнейшее совершенствование метода изображения разночинца и сделал попытку создать роман о передовом разночинце, о его жизненном пути и идейных исканиях («Брат и сестра»). Поэтому у истоков романа о «новых людях» стоит не только Тургенев, но и Помяловский.
Автор «Мещанского счастья» и «Молотова» обогатил русский роман аналитическим воспроизведением подробной истории формирования внутреннего мира разночинца. Помяловский создал оригинальную повесть — ис- следование. Большой его победой явилось изображение того, как проснулось и созрело плебейское самосознание Молотова. Этому подчинена и художественная структура повести «Мещанское счастье». Первая ее часть — эпоха иллюзий, душевного спокойствия, отрыва от реальной жизни; вторая — проснувшееся самосознание, озлобление и бунт, разрыв с иллюзиями, обращение к действительности, поиски своего независимого пути в жизни. Подобная ситуация характерна для романа о «новых людях», использована она и Марком Вовчком («Живая душа», 1868).