История русского романа. Том 2

Бушмин А. С.

Впервые «Идиот» был по достоинству оценен в печати М. Е. Салты- ковым — Щедриным. В анонимной рецензии на роман Омулевского «Светлов, его взгляды, характер и деятельность» («Шаг за шагом»), помещенной в «Отечественных записках» (1871, № 4, сир. 300–308), Щедрин с замечательной глубиной раскрыл идею «Идиота» и при этом охарактеризовал сильные и слабые стороны таланта Достоевского, обнаруженные писателем в романе: «По глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, — писал Щедрин, — этот писатель стоит у нас совершенно особняком. Он не только признает законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предведений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». В доказательство этого Щедрин ссылается на роман «Идиот», в котором Достоевский сделал «попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия». [298]

298

Н. Щедрин (M. E.

Салтыков), Полное собрание сочинений, т. VIII, Гослитиздат, М., 1937, стр. 438.

Щедрин писал, что перед задачей, разрешить которую взялся Достоевский, в известной мере бледнеют «вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли». «Это, — отмечал сатирик, — так сказать, конечная цель, в виду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточными станциями». Но в то же самое время Щедрин с горечью указывал на кричащее противоречие, которое проявилось в «Идиоте», как и в других произведениях писателя. «И что же? несмотря на лучезарность подобной задачи, поглощающей в себе все переходные формы прогресса, г. Достоевский, — писал Щедрин, — нимало не стесняясь, тут же сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по — видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора. Дешевое глумление над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда оставляются без разъяснения, — все это пестрит произведения г. Достоевского пятнами, совершенно им несвойственными, и рядом с картинами, свидетельствующими о высокой художественной прозорливости, вызывает сцены, которые доказывают какое-то уж слишком непосредственное и поперхностное понимание жизни и ее явлений». [299]

299

Там же.

Щедрин высказывал, таким образом, мысль о теснейшей связи между интересами, которые волновали передовую часть русского общества, и художественными исканиями Достоевского. Задача, поставленная Достоевским в «Идиоте», — «изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия», — в значительной мере совпадает, по мнению Щедрина, с «конечной целью» передовой русской революционной и социалистической мысли, горячо стремившейся отыскать пути к такому общественному строю, который должен был создать условия для свободного гармоничного развития человеческой личности. Однако, мечтая о «нравственном и духовном равновесии» человека, Достоевский, как справедливо указал Щедрин, отказался признать реальным тот единственный путь, который только и мог привести от мечты о гармоническом развитии личности и общества к действительному ее осуществлению. Достоевский особенно гневно и несправедливо напал именно на тех самых людей, усилия которых, по выражению Щедрина, были «всецело обращены в ту самую сторону», в какую толкали самого Достоевского лучшие стороны его ума и таланта, т. е. на революционеров 60–х Годов.

Противоречия, проницательно раскрытые Щедриным в «Идиоте», получили еще более яркое выражение в позднейших романах Достоевского, в особенности в его следующем после «Идиота» романе «Бесы».

«БЕСЫ»

1

Еще не завершив работы над «Идиотом», Достоевский во Флоренции в декабре 1868 года задумал новый «огромный роман» «Атеизм» — о «русском человеке» в летах, который «теряет веру в бога», «шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам… и под конец обретает и Христа и русскую землю». В этом новом произведении, задуманном, по определению самого писателя, не как «обличение современных убеждений», а как высокая поэма, Достоевский мечтал высказаться «весь», склонный рассматривать замысел его как замысел своего «последнего романа», подводящего итог его литературной деятельности. По словам писателя, работа над романом требовала «большого изучения предварительно», для осуществления ее Достоевскому представлялось необходимым «прочесть чуть не целую библиотеку атеистов, католиков и православных» (Письма, II, 150, 161, 195).

Хотя роман «Атеизм» не был осуществлен, изложенный в письмах Достоевского план раскрывает идейную направленность его замысла. Замысел этот в той или иной мере предвосхищает идеологические мотивы почти всех последующих крупных произведений Достоевского. Критикуя многие стороны жизни дворянско — крепостнического и буржуазного общества, горячо выступая против угнетения человека человеком, Достоевский в то же время каждое из своих произведений 70–х годов предназначает для борьбы с «атеизмом», резко и несправедливо нападает в них на идеи русских народнических революционеров своего времени. Революционным и социалистическим исканиям писатель стремится в своих романах противопоставить реакционную славянофильскую утопию. Он доказывает, что в религиозных идеалах будто бы заложены более высокие моральные принципы, чем в идеях революционеров, что самодержавие и православие составляют якобы самобытный «русский социализм», основным содержанием которого является не «вражда», а «примирение» борющихся классов.

И все же реакционные идейные мотивы, вторгавшиеся в художественную ткань романов Достоевского 70–х годов, не могли заглушить глубокой критической направленности творчества великого русского романиста. Создававшиеся в условиях острой пореформенной ломки русского общества романы Достоевского 70–х годов запечатлели многие глубокие общественные противоречия этой сложной переходной полосы исторического развития. Они ярко и сильно отразили идейные конфликты, моральные блуждания, тяжелые сомнения и лихорадочные порывы к лучшему будущему, характерные для русского общества той эпохи — эпохи, когда главными деятелями освободительного движения еще были народнические революционеры, колебавшиеся между пропагандой революционных идей среди крестьянства и индивидуальным террором.

Замысел романа «Атеизм» получил вскоре дальнейшее развитие в плане (также не осуществленного Достоевским) произведения,

фигурирующего в его записях под названием «Житие великого грешника». По характеристике автора, это обширное произведение было задумано в форме цикла из трех или пяти «отдельных романов» или «больших повестей» (Письма, II, 244, 258, 263–265). Достоевский приступил к разработке плана «Жития великого грешника» через год после того, как он писал Майкову о замысле «Атеизма», 8/20 декабря 1869 года в Дрездене. Герой «Жития», «гордейший из всех гордецов», мечтавший стать «величайшим из людей», должен был, пройдя через соблазны «золота», «атеизма», «разврата», окончить жизнь «схимником» и «странником», «уставившимся на Христе». В первых двух частях романа Достоевский намеревался изобразить детство героя, его учение в пансионе и пребывание в монастыре. Среди действующих лиц второй части должны были фигурировать Тихон Задонский, П. Я. Чаадаев, А. С. Пушкин, В. Г. Белинский, Т. Н. Грановский и другие исторические лица, выведенные под чужими именами, как «типы», но с сохранением идеологического сходства с прототипом каждого персонажа. Обдумывая «тон» романа, Достоевский выразил намерение писать «от автора», «художественно и сжато», доводя «сухость рассказа иногда до Жиль — Блаза», избегая всякого подчеркивания эффектных и сценических мест и в то же время не давая читателю ни на минуту забыть о «важной» (хотя и «не объясненной» словами) «благочестивой» идее «Жития». [300] Отдельные части неосуществленного «Жития великого грешника» нашли отражение в трех позднейших романах Достоевского 70–х годов (образ Ставрогина и его беседа с Тихоном в «Бесах»; детство героя, пансион, мечта о богатстве в «Подростке»; монастырь и образ Зосимы в «Братьях Карамазовых»). Однако следует учесть, что мотивы «Жития» претерпели в каждом из этих романов значительные изменения, став частями иного идейно — тема- тического и композиционного задания.

300

Ф. М. Достоевский. Записные тетради. Изд. «Academia», М. — Л., 1935, стр. 96—108.

Достоевский приступил к размышлениям над планом «Жития» в декабре 1869 года, собираясь в это время начать работу над романом, предназначенным для журнала «Русский вестник». Как можно судить по его письмам и записным тетрадям, первоначально «Житие» мыслилось автором в тесной связи с планом задуманного романа для «Русского вестника». Но уже вскоре, в январе — марте 1870 года, оба замысла в сознании писателя постепенно все больше отделяются друг от друга. Предназначая теперь дорогое ему «Житие великого грешника» для славянофильской «Зари», Достоевский откладывает работу над ним; роман же, который пишется для «Русского вестника», он определяет как вещь, на которую надеется «не с художественной, а с тенденциозной стороны», — вещь, из которой может выйти «хоть памфлет» (Письма, II, 257). Таким «тенденциозным» романом — памфлетом, замысел которого постепенно всецело овладел автором и отодвинул на неопределенное будущее работу над «Житием», явились «Бесы» — роман, который Достоевский первоначально намеревался закончить «скоро», «месяца через три» (Письма, II, 258, 263), но который в действительности ему удалось завершить лишь после возвращения в Россию, осенью 1872 года.

2

В творчестве Достоевского роман «Бесы», впервые напечатанный в кат- ковском «Русском вестнике» за 1871–1872 годы, занимает совершенно особое место. Задуманный автором как «тенденциозный» роман, как политический памфлет, роман этот явился, по определению М. Горького, «самой талантливой и самой злой из всех бесчисленных попыток опорочить революционное движение семидесятых годов». [301]

Непосредственным толчком для оформления замысла и сюжета романа явились газетные сообщения об убийстве в Москве по политическим мотивам студента Иванова. Это убийство было совершено членами тайной заговорщической организации «Народная расправа» по указанию руководителя ее, авантюриста — заговорщика С. Г. Нечаева. Нелегально пробравшись в Россию, Нечаев пытался насаждать среди русской студенческой молодежи псевдореволюционные, вероломно — анархистские методы, прибегая к обману, индивидуальному террору, запугиванию и шантажу. Узнав о нечаевском деле из сообщений русских и заграничных газет в январе 1870 года, Достоевский мог получить дополнительные сведения об участниках нечаевской организации от брата своей жены — И. Г. Сниткина, который был студентом Петровской земледельческой академии, где действовал Нечаев. Дальнейшую, более подробную информацию о Нечаеве и его группе писателю дал процесс Нечаева, слушавшийся в Петербурге уже после начала печатания романа, в июле и августе 1871 года. Процесс этот получил широкое отражение в тогдашней прессе: желая воспользоваться нечаевским процессом для борьбы с революционным движением, царское правительство сделало его гласным и разрешило публикацию официальных отчетов о нем в русских газетах.

301

М. Горький, Собрание сочинений, т. 24, Гослитиздат, М., 1953, стр. 475.

Форма провинциальной хроники уже встречалась у Достоевского в повести «Дядюшкин сон» (1859). Но здесь рамки и содержание нарисованной Достоевским картины были иными. «Дядюшкин сон» и по содержанию и по манере изложения был теснейшим образом связан с гоголевской традицией. Описанная здесь попытка Марьи Александровны насильно женить «дядюшку» — князя на своей дочери — такое же скандальное «необычайное происшествие», вносящее на одно мгновение острое драматическое начало в застойный быт обитателей Мордасова, как у Гоголя приезд Чичикова или Хлестакова. В «Бесах» изображена иная эпоха из истории русской провинции, жизнь которой в пореформенные годы утратила свою прежнюю замкнутость и патриархальную неподвижность, стала, в понимании Достоевского, зеркалом общей картины жизни страны со всеми присущими этой жизни беспокойством, противоположными социально — политическими тенденциями и интересами. Именно ощущение теснейшей связи между жизнью столичной и провинциальной России позволило Достоевскому избрать для своего романа — памфлета, направленного против русских революционеров, форму провинциальной хроники.