История русской литературной критики. Советская и постсоветская эпохи
Шрифт:
Футуристический призыв к отказу от культурного наследия был провозглашен еще в 1912 году в манифесте «Пощечина общественному вкусу» и усилен на страницах «Искусства коммуны» в стихотворении Маяковского «Радоваться рано». Стихотворение вызывало резкую отповедь Луначарского, выступившего в статье «Ложка противоядия» против «разрушительных наклонностей по отношению к прошлому», а также против «стремления, говоря от лица определенной школы, говорить в то же время от лица власти» [166] . «Радоваться рано» — настоящий эстетический манифест, написанный в стихотворной форме. Самое его название предупреждает о том, что рано радоваться победе над старым строем и его культурой. Чтобы «старому» «утереть нос», с ним нужно обходиться, как с белогвардейцем, которого ставят «к стенке». Радоваться рано до тех пор, пока не начато настоящее истребление прошлого, уничтожение «кладбища» старого искусства: живописи («А Рафаэля забыли?»), скульптуры («Царь Александр на площади Восстаний стоит? Туда динамиты!»), архитектуры («Забыли Растрелли вы?», «Дым развейте над Зимним»), музеев («Время пулям по стенкам музеев тенькать»), литературы прошлого («Почему не атакован Пушкин? А прочие генералы классики?»). Сама дискуссия, которая развернулась в «Искусстве коммуны» и в которой приняли участие Пунин, Брик, Маяковский, указывала на насущность проблемы [167] . Однако когда после Октября партия оказалась вынужденной идти на компромиссы, постулируемый футуристами радикализм мог стать политически опасным. В результате отрицатели культурных традиций прошлого —
166
Луначарский А. Ложка противоядия // Искусство коммуны. (Пг.) 1918. № 4. С. 1.
167
Пунин Н. Футуризм — государственное искусство // Искусство коммуны. (Пг.) 1918. № 4. С. 2; Брик О. Уцелевший бог // Искусство коммуны. (Пг.) 1918. № 4. С. 2; Маяковский В. Той стороне // Маяковский В. Собр. соч.: В 12 т. Т. 1. М.: Правда, 1978. С. 182–184.
Позиция Пролеткульта в отношении к классическому наследию была хотя и несколько более сдержанной, но неуравновешенной. Связано это с разными подходами к профессионализму. На страницах одних и тех же изданий лидеры Пролеткульта высказывали противоположные взгляды на проблему. Когда в статье «О профессионализме рабочих в искусстве» Федор Калинин ратовал за профессионализм, утверждая, что без техники нельзя стать мастером («даже в простом ремесле требуется умение владеть инструментом» [168] ), другой лидер движения, В. Плетнев, в статье «О профессионализме» утверждал прямо обратное: профессионализм отрывает от производства и притупляет бдительность, более всего необходимую рабочему поэту, поскольку «в жизнь вскочили, выдавая себя за пролетарских художников, имажинисты, футуристы, представители глубоко реакционной, издыхающей идеологии» [169] .
168
Калинин Ф. О профессионализме рабочих в искусстве // Памяти Ф. И. Калинина. Пг., 1920. С. 120.
169
Плетнев В. О профессионализме // Пролетарская культура. 1919. № 7–8. С. 37.
Пролеткульт никогда не принимал старую культуру полностью. Но если одни деятели этого движения выступали с резко негативистских позиций (например, поэт Владимир Кириллов призывал «во имя нашего Завтра» сжечь Рафаэля, разрушить музеи и растоптать искусства цветы [170] ), то другие занимали по отношению к классике позицию, скорее близкую взглядам Ленина. Так, Богданов утверждал, что пролетариат — наследник всей культуры прошлого и должен использовать это наследие в целях создания собственной, пролетарской культуры [171] . О том же писал на страницах «Пролетарской культуры» Лебедев-Полянский [172] . Однако исходящая от Пролеткульта опасность политической ереси, его претензии едва ли не на политическую независимость заставляли власть с подозрением относиться к любым его лозунгам.
170
Кириллов В. Стихотворения 1914–1918. Пг., 1918. С. 9.
171
Богданов А. Наша критика. Статья первая: о художественном наследстве // Пролетарская культура. 1918. № 2. С. 4.
172
Лебедев-Полянский П. Поэзия советской провинции // Пролетарская культура. 1919. № 7–8. С. 43–57. О проблеме наследия в Пролеткульте см.: Mally L. Culture of the Future. The Proletkult Movement in Revolutionary Russia. Berkeley: University of California Press, 1990. P. 130–137.
В итоге восторжествовала некая усредненная линия (объявленная «ленинским подходом к наследию»): достижения буржуазной культуры следует не отвергать, но перерабатывать и использовать в целях построения социализма. Так была создана почва для возврата к классикам, который осуществится в середине 1920-х годов усилиями РАППа [173] , а затем окончательно утвердится в сталинской культуре, канонизировавшей мастеров реализма XIX века. После авангардных экспериментов, сопровождавших резкие социальные сдвиги первых послереволюционных лет, уже не было надобности в подрыве устоев и в призывах к социальному обновлению. Теперь, напротив, требовалось укреплять новую власть, и авторитетное слово классиков могло способствовать этой цели.
173
Во второй половине двадцатых годов в организациях пролетарских писателей, начиная с «Кузницы» и кончая РАППом, превалировала именно эта линия, а в 1927 году РАПП провозгласил лозунг «учебы у классиков» (Авербах Л. Творческие пути пролетарской литературы // Творческие пути пролетарской литературы. Т. 1. М.: Государственное издательство, 1928. С. 21).
7. Институт критики и его роль в системе органов цензуры и периодических изданий
В первые годы после Октября начинают формироваться основные черты уже собственно советской критики. Хотя эстетические эксперименты пока поощряются, начинается процесс догматизации марксистской теории и канонизации новых конвенций. Процесс формирования идентичности новой нации опирается на целую систему институциональных механизмов, среди которых важная роль отводилась цензуре, формирующей поле легитимности и допустимости тех или иных форм творческого поведения. Именно цензурные институции должны были отбраковывать «опасные» и «вредные» манифестации литературного и политико-идеологического дискурса и, напротив, канонизировать те, что способствовали формированию требуемых норм. Речь при этом идет о цензуре в широком смысле — не столько о карательно-репрессивной институции, сколько о действиях конструктивного характера, создающих новые научные и культурные дискурсы. Среди этих институций литературе и литературной критике, в силу их идеологической нагруженности, была отведена важнейшая роль. Так, критике надлежало заняться отбором и отбраковкой политически нежелательных форм и установлением новых конвенций для социалистической культуры. Стоит иметь в виду, что в советской, как и в царской, России литература и критика функционировали внутри строго литературоцентричной системы и выступали в роли не только культурных, но и политико-идеологических институтов [174] .
174
Совмещение ролей критика и цензора особенно ярко иллюстрирует случай Павла Ивановича Лебедева-Полянского (псевдоним Валерьяна Полянского; 1881–1948). Критик и литературовед, в 1918–1920 годах — один из ведущих критиков Пролеткульта и председатель Всероссийского совета Пролеткульта, а затем секретарь Международного бюро Пролеткульта, с 1922 по 1930 год он являлся начальником Главлита.
Хотя в первые послереволюционные годы институт критики как регулятор литературного процесса, рынка и идеологического контроля еще далеко не сформировался, именно тогда создается плотная сеть новых
175
См.: Институты управления культурой в период становления. 1917–1930-е гг. М.: РОССПЭН, 2004.
Наряду с этим усиливалась государственная монополия в печати, начавшаяся в октябре 1917 года, с первого же цензорского декрета советской власти, упразднявшего буржуазную прессу. Поначалу Россия еще обходилась без превентивной цензуры, полагаясь исключительно на карательную. Уже в декабре 1917 года учреждается революционный трибунал печати с правом закрытия любого издания и даже лишения свободы возможных «виновных» [176] . Нехватка бумаги, типографские трудности и проблема распространения печатных изданий в охваченной войной стране создавали серьезные затруднения для нормального функционирования литературных институций [177] . Однако национализация издательств, реквизиция типографий и контроль над распределением бумаги в эпоху военного коммунизма позволяли государству следить за печатным словом, не прибегая к превентивной цензуре.
176
О революционном трибунале печати (1918) // Цензура в Советском Союзе 1917–1991. Документы. М.: РОССПЭН, 2004. С. 7–9.
177
Из-за бумажного кризиса критика принимает новые формы: она звучит на литературных вечерах, в клубах, в Доме литераторов, Доме искусств и Доме печати, а также в живой газете, в литературных прениях.
Важнейшим шагом в деле совершенствования цензорской политики стало образование в 1919 году при Наркомпросе Госиздата, исполнявшего функции не только государственного издательства, но и центрального органа книжного рынка, ответственного за регулирование и планирование печати и за распространение книг. Фактически он стал инструментом превентивной цензуры [178] .
После Декрета о печати, приведшего к закрытию независимых периодических изданий, лицо русской журналистики резко изменилось: медленно, но последовательно вытесняется свободная критика, для которой просто не оставалось печатной площади. Целая серия партийных решений привела к кардинальному изменению самого института функционирования литературы. Так, постановление Совнаркома «О распределении бумаги» в связи с бумажным кризисом сокращало количество периодических изданий (кроме популярной литературы и изданий ЦК РКП(б)). Из постановления ВЦИК «О распределении периодической печати» следовало, что весь тираж периодических изданий берется на учет Госиздата. И, наконец, 2 августа 1919 года «Обязательное постановление Государственного издательства» устанавливало, что из литературных журналов оставлена только «Пролетарская культура» [179] . В течение нескольких лет вся система «толстых» и «тонких» журналов была разрушена: продолжали выходить главным образом партийные, государственные и пролеткультовские журналы, и все меньше публиковалось свободной периодики.
178
Блюм А. За кулисами «Министерства правды». СПб.: Академический проект, 1994. С. 49–54. Стоит отметить, что, следуя традиции царской цензуры, именно профессионалы, т. е. критики и литературоведы, занимают поначалу ведущие позиции в институтах цензуры: В. Боровский, руководивший Госиздатом с 1921 по 1924 год, и П. Лебедев-Полянский, первый руководитель Главлита.
179
См.: Литературная жизнь России 1920-х годов / Под ред. А. Галушкина. Т. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2005. С. 366, 403, 430.
Эта политика вызвала протесты интеллектуалов против цензуры (хорошо известны резкие выступления Горького в защиту свободы слова в «Несвоевременных мыслях» и представителей различных слоев интеллигенции, которые появились после публикации Декрета о печати). Союз русских писателей издал специальную однодневную «Газету-протест. В защиту свободы печати», где появились статьи Гиппиус, Мережковского, Евгения Замятина, Владимира Короленко и др. В своем выступлении «Красная стена» Гиппиус изображала цензуру как «стену, которую не прошибешь „горячим словом убеждения“, даже самым разгорячим. […] Стоит она перед нами и сейчас. Та же, только не белая, а красная. […] От белодержавия — зверство белое над словом; от краснодержавия — зверство красное» [180] . О том же писали и Горький («Лишение свободы печати — физическое насилие, и это недостойно демократии» [181] ), и Короленко в статье «Торжество победителей» («Торжествующий большевизм не только закрывает „неблагонадежные“ газеты, но еще сажает писателей в тюрьмы за их „противоправительственное направление“» [182] ).
180
Гиппиус З. Красная стена // Цензура в Советском Союзе 1917–1991. С. 5.
181
Горький М. Несвоевременные мысли. М.: Советский писатель, 1990. С. 152.
182
Короленко В. Торжество победителей // Русские ведомости. 1917, 3 декабря.
И все же картина литературных изданий первых послереволюционных лет еще довольно пестра. Периодика этого времени отличалась разнообразием; несмотря на то что предреволюционная пресса («Вестник Европы», «Русское богатство», «Русская мысль») окончательно ликвидировалась осенью 1918 года [183] , продолжали выходить эсеровский журнал «Знамя» (1919–1922) и ряд литературно-критических журналов, не причислявших себя ни к каким партиям (такие как «Вестник литературы», 1919–1922, «Летопись Дома литераторов», 1921–1922, «Книжный угол», 1918–1922, и др.). Наряду с этим активно развивалась футуристическая и пролеткультовская литературная печать, где критика играла важную роль. После 1918 года Пролеткульт развил особенно активную издательскую деятельность, а пролеткультовская критика развертывалась на литературных вечерах, в литературных студиях, на собраниях и конференциях; и результатом этой работы стало появление множества альманахов и сборников. Зарождались первые советские журналы «Красный огонек» (1918), «Пламя» (1918–1920), «Творчество» (1918–1922), первый «толстый» общественно-литературный журнал «Вестник жизни» (1918–1919) [184] .
183
Поэтому окончание истории русской досоветской литературной критики иногда относят к 1918 году. (См.: Прозоров В. О принципах периодизации истории литературной критики // Освобождение от догм: В 2 т. Т. 1. М.: Наследие, 1997. С. 95).
184
См.: Галушкин А. Журналы «Вестник литературы» (1919–1922), «Летопись Дома Литераторов» (1921–1922), «Литературные записки». М.: Наследие, 1996.