История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
– Всё это я понимаю… Только не могу себе представить, как мог веселиться Пётр со своими друзьями, когда задушенный Алексей, ещё, можно сказать, тёплый, лежал в Петропавловском соборе. А главное, его же современник Посошков говорил, что наш монарх на гору сам-десят тянет, а под гору миллионы тянут. Можно ли возделать одному это дикое поле, каким была Русь того времени? Непомерный труд он взял на себя. Так пишут почти все, кого мне пришлось читать, а читал я довольно много. Двадцать лет стену головой прошибал, двадцать лет огромную ношу нёс на плечах, сына казнил, миллионы народу перевёл, много крови пролил, а дело его всё равно постепенно разрушается, друзья его озабочены только своими интересами, даже жена, верная Катерина, предала
Толстой смотрел на спокойное, уверенное, ласковое лицо Константина Сергеевича и понимал, что этот разговор навсегда останется в памяти. Может, только сейчас он искренне поверил в слова Горького, сказавшего о Станиславском, что он красавец человек. Действительно, сколько Толстой слышал о нём, что он весь огонь и кипение, увлекающийся ум, горячий до страсти, до безрассудства, мечтатель, романтик, полный жизни, пламенный реформатор.
В тот же вечер сообщал жене: «Рассказывал Станиславскому о предполагаемой пьесе о Петре, он очень взволновался и пришёл в восторг. Качалов также настаивает, чтобы я писал».
17 августа 1928 года, вскоре после этого знаменательного разговора, Толстой послал срочное письмо в Детское: «Сегодня условился с Полонским написать ему для ноябрьской книжки рассказ о Петре, который будет канвой для драмы. Т. к. времени мало, то прошу тебя о следующем: 1) немедленно вышли мне в Кисловодск книгу «Дело Монса», 2) начни читать сама о следующем: а) казнь стрельцов и все, что было вокруг нее, б) все матерьялы по всешутейному собору, 3) попроси Фёдора купить письма Петра к Екатерине…»
Детское Село, куда в мае 1928 года переселился Толстой, раскинулось неподалёку от Ленинграда. Три прекрасных парка, знаменитые пруды, воспетые Пушкиным, широкие тенистые улицы, а главное – тишина и покой, столь необходимые для работы и для писательского отдыха, – всё это давно пленило Алексея Толстого, часто бывавшего здесь до революции у Гумилёва и Ахматовой, а после возвращения в Россию – у Шишкова и Иванова-Разумника. Неповторимая прелесть Детского Села, в прошлом Царского Села, привлекала многих писателей и деятелей искусства. Кто только не побывал здесь у Толстого: художники, писатели, композиторы, актёры, режиссёры. Пожалуй, никогда ещё Толстой не был так счастлив, как в эту пору. Все самое страшное, что столь много лет беспокоило его, казалось, позади. Россия, как добрая и любящая мать, приняла его и дала ему всё для работы.
Он полон сил и энергии. Он всегда окружён интересными людьми, повсюду радушно встречают его. Только рапповцы по-прежнему внимательно следят за ним и каждый его творческий успех отмечают руганью и бранью.
В середине сентября Толстой вернулся из поездки по югу России. Уставший, но довольный результатами увиденного, он сразу же хотел взяться за продолжение романа о Гражданской войне. Тем более что договорился с редакцией «Нового мира» о публикации с января будущего года романа «19-й год» – так он назвал последнюю книгу трилогии. К этому сроку он должен был сдать несколько листов романа, ведь в январе – феврале собирался поехать во Францию, так как часть действия романа должна происходить в Париже, а воспоминания о нём потускнели.
Но этим планам не суждено было сбыться: по приезде домой он едва, по собственному выражению, «раскачался на работу». Дело в том, что в последние дни пребывания в Кисловодске он простудился. Роман о войне у него сейчас не идёт. Мысли его были скованы обещанием Полонскому написать для ноябрьской книжки «Нового мира» рассказ о Петре. Можно ли за месяц овладеть таким огромным материалом, который неприступной грудой лежал у него на столе? Да и друзья отговаривали его от этого легкомысленного шага.
И первые дни после приезда Толстой просто не знал, за что взяться, хотя ежедневно садился за письменный стол и начинал перекладывать многочисленные
Когда совершенно стало ясно, что с Петром не справиться к сроку, он, не желая подводить, вдруг задумался о тех сложностях повседневного бытия, которые сопровождают каждого человека в определённые минуты, и неожиданно для себя начал рассказ о современности. По этому поводу он писал Полонскому: «Рассказ странненький, я сам минутами удивляюсь. Уклон – в сатиру, в иронию. В нем ни Гражданской войны, ни жилплощади, слава Богу, нет. Рассказ – психологический».
И действительно, рассказ «Подкидные дураки», о котором идёт речь, несколько выделяется своей тематикой в творчестве Толстого этого периода. От главного героя ушла жена, и он, ничем не сдерживаемый, напился до полусмерти. Что с ним произошло, он вспоминает с трудом. Что-то ужасное и непростительное. И вот постепенно выясняется, что именно он натворил в пьяном виде. Ничего, оказывается, страшного, как уверяет интеллигентный сосед, высмеивая его намерения покончить жизнь самоубийством…
Перед Толстым снова встал вопрос: писать всё же «19-й год» или нет? Он советовался с друзьями в местном отделении Госиздата. Все в один голос рекомендовали несколько обождать с «19-м годом». Тема настолько острая, неотстоявшаяся… Идёт острая война с кулачеством, возникают колхозы, а у него точно такая же борьба в 1919 году. И Толстой предлагает Полонскому подождать.
Но дело было не только в этом. Вернувшись из Кисловодска, он всё-таки по-настоящему увлёкся темой Петра. Он бывал в букинистических магазинах Ленинграда и Москвы, просил друзей сообщать о книгах, связанных с Петром и его временем, которые есть у них или у их знакомых. Щёголев, Чапыгин, Шишков, Иванов-Разумник и многие другие помогали ему в подборе необходимых материалов, уж не говоря, естественно, о тех, кто непосредственно окружал его: жена Наталья Васильевна Крандиевская, её сын Фёдор, дочь Алексея Толстого Марианна, даже тринадцатилетний Никита и семидесятилетняя Мария Леонтьевна Тургенева. Алексей Николаевич умел заинтересовать всех, кто так или иначе соприкасался с ним, своими проблемами, своими делами и заботами. Через два месяца после Кисловодска у него на столе уже были вороха различных книг, из которых он извлекал необходимые ему сведения. Тут были «История царствования Петра Великого» Н. Устрялова, «История России с древнейших времён» С. Соловьёва, «История Санкт-Петербурга» Н. Петрова, «Деяния Петра Великого» И. Голикова, «Собрание разных записок и сочинений о жизни и деятельности императора Петра Великого», составленные Ф. Туманским, «Письма и бумаги Петра Великого», «Домашний быт русских царей в XVI–XVII столетии» И. Забелина, «Разыскные дела о Фёдоре Шакловитом и его сообщниках», «Гистория Свейской войны», составленная при Петре I и изданная князем М. Щербатовым под заглавием «Журнал, или Подённая записка государя императора Петра Великого с 1698 г. до заключения Нейштадтского мира», подлинные документы из «Дела царевича Алексея», «Записки» Н. Неплюева, «Дневник» П.А. Толстого… По собственному признанию, Алексей Николаевич влез в эти материалы с головой и к 1 декабря предполагал написать пьесу о Петре. А уж потом он возьмётся за роман и снова предложит его «Новому миру» на тех же условиях: в февральскую книжку он сможет уже дать первую порцию.
Читая материалы о петровском времени, Толстой поражался резким контрастам, которыми так богата была эта эпоха. «Какое жалкое зрелище, – говорил он, – представляла феодальная Россия семнадцатого века! Буквально страна нищих: отсталое земельное хозяйство… Уныло звонили церковные колокола во славу нищеты и смирения… А потом? Откуда что взялось… Произошёл какой-то невероятный взрыв. Одна картина удивительнее другой. Откуда взялась такая энергия и предприимчивость? Какое буйство сил и разгул жестокости… Сколько голов полетело из-за царевича Алексея… И какой неутешительный итог всей деятельности Петра».