История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Любопытна и сцена, в котором снова сталкиваются Курбский и Малюта в непримиримом конфликте.
Мудр и дальновиден царь Иван. В третьей картине он показан в его знаменитой библиотеке, полной русских, еврейских, греческих, латинских и польских книг; он здесь чувствует себя прекрасно, видно, часто бывает здесь, извлекая из книг и рукописей ту мудрость, которой прославился как писатель. В разговоре участвуют и князь Курбский, и казачий атаман Мишка Черкашенин, и князь Одоевский, и Бобрищев-Пушка, и литейный мастер Андрей Чохов, и принц датский Магнус, и дочка князя Старицкого Мария… Все мысли царя устремлены к тому, что происходит в Ливонии, на рубежах страны. Он даёт отдельные указания своим ближним, он по-прежнему умён и страстен. Он восхищается мастерством литейного мастера Чохова, остро полемизирует с князем Одоевским. Восхищается зарубежными умельцами. Благодарен Чохову, что привёз царю воды морской. Море – его мечта.
Иван Грозный Сельвинского – человек высоких страстей, способный
Он осознает свой «грех неумолимый», мучается, но он, «израненный тоской», не в силах преодолеть в себе эту страсть и признаётся в горячей любви своей к «девице-заре», Мария также признаётся в своих чувствах, умоляет его только не погубить её, не растоптать её любовь, ведь это «грех», жена ведь у него…
В девятой картине, последней в трагедии, автор подводит, как и положено, итоги своего творческого замысла.
Войска Стефана Батория, «ставленника султана», «венгерца родом и католика верой», объединившего под своим началом поляков, турок, литовцев, татар и мадьяр, разбили русские войска, горит русская крепость «Сокол». На колокольне одного из монастырей по пути из Литвы на Русь оказался царь Иван, мрачно глядящий на зарево и размышляющий о тщетности своих многолетних усилий в Ливонской воине. В чём он ошибся и что можно сейчас переменить? Нет ответа на эти вопросы… Мятежная боярщина во главе с лисицей Курбским не могла быть опорой его деяний. Могущества Руси все боялись и не выходили против неё баш на баш, а когда увидели, что Русь достигла моря, объединились, «чтоб воздуху Москве бы не давать, чтоб оторвать от моря». И Русь осталась одна против всех её недругов. В этом причина трагического положения царя Ивана: хотел он блага России и её народу, а получилось несчастье, пришла беда. «Ливония! Утратил я тебя! Но зря ли за тобой я загубил десятки тысящ всяческого люда? И зря ль мы двадцать лет провоевали? Нет, Курбский, нет».
Патриотическая тема прозвучала и в таких пьесах, как «Битва при Грюнвальде» И. Луковского и «Меч Грюнвальда» Я. Апушкина, «Александр Невский» О. Литовского и К. Осипова, «Ключи Берлина» М. Гуса и К. Финна и «Надежда Дурова» К. Липскерова и А. Кочеткова, «Давным-давно» А. Гладкова… Не все пьесы выдержали испытание временем из-за художественной слабости, из-за откровенной дидактичности, примитивной композиции, поверхностной психологии в разработке образов главных действующих лиц. Это было сразу отмечено по выходе в свет этих произведений. «Активности в создании исторических пьес далеко не всегда соответствует их художественно-политическая значимость, – говорила академик А.М. Панкратова в докладе на совещании по историко-патриотической пьесе в ВТО. – Герои в этих пьесах часто изображены весьма схематично. Нередко лица, действовавшие в различные исторические эпохи, очень похожи друг на друга. Если бы переставить заголовки и изменить имена действующих лиц в некоторых пьесах, эти лица могли бы фигурировать во многих пьесах, якобы посвящённых различным историческим эпохам. В большинстве пьес нет стержня, нет крепкой логической и исторической связи событий. Конкретная историческая действительность, условия и особенности места и времени далеко не всегда соблюдаются. Образы исторических героев и их идей нередко модернизируются» (Панкратова А. Историко-патриотическая пьеса // Театр: Сборник статей и материалов. М.: ВТО, 1944. С. 8).
Трагедия В.А. Соловьёва (1907–1978) «Великий государь» (1944) резко выделялась на этом фоне и сразу была принята к постановке в Москве (Вахтанговский театр) и Ленинграде (Театр имени Пушкина), некоторыми областными театрами…
В.А. Соловьёв изобразил Ивана Грозного в последние годы его жизни и деятельности, когда многое из задуманного и совершённого рушилось под напором Стефана Батория, объединившего всех соседей против России. Именно об этом времени А.Н. Толстой сказал, отказавшись писать третью часть своей драматической повести: «Это страшно. Это такой мрак. Крушение всех его надежд. Нельзя писать об этом в такое время. Не подниму. После войны как-нибудь…»
Действие второй картины пьесы начинается с того, что на берегу Варяжского моря раскинут богато убранный шатёр с гордо развевающимся русским флагом, а в углу шатра свалены польские, литовские и немецкие знамёна. У победителей – хорошее настроение, пришли приятные вести: «Победа! Радуйтесь!.. От всех посадов ляхи пустились наутёк! Не токмо на конях, но и на псах борзых догонишь их навряд ли!..» – иронизирует воевода князь Дмитрий Шуйский. Нагой, Захарьин-Юрьев, Бельский включаются в шутливый
Но миг торжества краток, он только успевает вознести молитву Господу Богу за то, что ниспослал ему победу над исконными врагами, как тут же на него обрушиваются печальные вести: пал Данциг, и Стефан Баторий, «тем градом овладевши, с немалым войском держит путь сюда». А войска Ивана Грозного после многочисленных сражений значительно поредели, союзник Магнус, датский принц, командующий пятитысячным отрядом, намерен изменить Ивану, не удовлетворённый своим положением в войсках русского царя. Из разговора Ивана и Магнуса становится ясно, что конфликт между ними, едва наметившийся в начале похода, оказывается непримиримым. Гордый Магнус и вспыльчивый Иван не нашли лада между собой, и Иван призывает своих воевод вести полки на Венден, крепость, которую охранял Магнус: «Полки вести в поход! Людишек же его, что мнили тут князьями уже себя, пытать железом и огнём! Когда у ворогов Ливонию мы взяли, то у друзей наверное возьмём!» Он приказывает с лица земли стереть гнездо предателей. Годунов пытается остановить его, призывает опомниться: «Ты ведь миром хотел поладить с ним!», «Молчи, лукавый раб! Я – государь! Сам ведаю, как вместно мне поступать!».
Как видим, характер Ивана многогранен и противоречив, он вспыльчив, своенравен, не терпит вмешательства в свои приказы и распоряжения, он – самодержец… Борис Годунов прав, советуя Ивану добром решить возникшие с Магнусом вопросы, пойти на компромисс, как ныне говорят, но Иван совершает непоправимую ошибку, отталкивая от себя союзника в начавшейся серьёзной европейской распре. Понятно, что Иван обиделся на Магнуса, сказавшего, что он не может быть вассалом русского царя, король Ливонии, каковым ему обещал сделать его Иван, должен быть таким же, как короли «великих королевств, и королевств высокопросвещённых». Тут бы Ивану и уступить, пообещать заносчивому принцу, но Иван даже и подумать не мог, чтобы завоеванная им Ливония отошла датскому принцу как его собственность. Здесь Иван добродушен, вспыльчив, рассудителен, встревожен плохими вестями, он сомневается, размышляет, советуется с Годуновым, вроде бы соглашается с ним, что с Магнусом надо миром решить все дела, «потеряем мы и магнусовский полк в пять тысяч копий да ещё и наших положим ратников не меньшее число», не только соглашается с Годуновым, но и одобряет его слова. «Змеиной мудростью ты наделён от Бога. Ступай, Борис. Разумен твой совет». Но благим намерениям не суждено было сбыться. Стоило Магнусу сказать, что жители Ливонии хотели бы взять в короли его, датского принца Магнуса, как Иван взорвался в гневе: «Пока мы кровью добывали край, ты для себя его уж добыл просвещеньем?» И приказывает арестовать принца Магнуса. Эта трагическая ошибка Ивана, которая больно отзовётся на всей его дальнейшей судьбе и судьбе России. И автор не скрывает этого факта истории, накладывая трагическую подсветку на все будущие события в трагедии.
В третьей картине чётче обозначается замысел бояр. Хитрый, лукавый Василий Шуйский искусно плетёт нити заговора из недовольных бояр. К заговору примыкает и воевода Дмитрий Шуйский, участник недавней победы на Варяжском побережье. Не доволен и он, как и собравшиеся воеводы, бояре и князья, победой в Ливонской войне. Эти мысли выражает Сицкий, вовлекая в заговор и честного, преданного Ивану Михаила Воротынского: «Так ведай же о том, что не победы царской в Ливонии мы ждали, но конца владычеству Ивана. Избавленья мы ждали для себя и для всея Руси». Воротынский ужасается прямой измене, возмущён тем, что его вовлекают в заговор против царя, нет, если ему и суждено умереть на плахе, то «я буду рад тому, что не совместно с вами на смерть пойду!». Но всех перехитрил Василий Шуйский, обвинив собравшихся в измене, слуги всех связали, в том числе и Воротынского. Так развивается одна из важнейших сюжетных линий трагедии – борьба Ивана Грозного с боярской оппозицией за дальнейшее укрепление централизованного Русского государства.
В.А. Соловьёв тонко и глубоко мотивирует личную трагедию царя Ивана – стычку с сыном Иваном и его гибель от руки отца. Царевич Иван горяч и порывист, как и отец. А внушённая ему Шуйским мысль о том, что царь Иван стар и что царевичу пора больше участвовать в делах управления государством, не давала ему покоя и привела в конечном счёте к трагедии. Царь Иван увещевает сына, указывает ему на то, что Русь окружена врагами, что нужно единство всех сил и полк Мстиславского, с которым хочет пойти в Ливонию царевич, необходим здесь в Москве и под Москвой для охраны государства: «Баторий, словно тигр, ощерился на Русь… Швед – как шакал… А хан Гирей – как ворон!.. Все собрались!.. Все часа ждут!..» Царевич возражает отцу, уверяя, что ворог наш – один Баторий, а царь действительно «ослаб духом», раз «страшиться начал всех ворогов своих». Царевич готов погибнуть ради победы над врагом.