История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

Троцкий Лев Давидович

Заключение

В развитии русской революции, именно потому что это подлинно народная революция, приведшая в движение десятки миллионов, наблюдается замечательная последовательность этапов. События сменяют друг друга, как бы повинуясь законам тяжести. Соотношение сил проверяется на каждом этапе двояко: сперва показывают могущество своего натиска массы; затем имущие классы, пытаясь взять реванш, тем ярче обнаруживают свою изолированность.

В феврале рабочие и солдаты Петрограда поднялись на восстание — не только вопреки патриотической воле всех образованных классов, но и наперекор расчетам революционных организаций. Массы показали, что они непреодолимы. Если бы они сами сознавали это, они стали бы властью.

Но во главе их еще не было сильной и авторитетной революционной партии. Власть попала в руки мелкобуржуазной демократии, окрашенной в покровительственные социалистические тона. Меньшевики и эсеры неспособны были сделать из доверия масс иное употребление, как призвать к рулю либеральную буржуазию, которая, в свою очередь, не могла не поставить подкинутую ей соглашателями власть на службу интересам Антанты.

В апрельские дни возмущенные полки и заводы — снова без призыва какой-либо партии — выходят на улицы Петрограда, чтобы дать отпор империалистской политике правительства, навязанного им соглашателями. Вооруженная демонстрация достигает видимости успеха. Милюков, глава русского империализма, отстранен от власти. Соглашатели вступают в правительство, по внешности, как уполномоченные народа, на деле — как приказчики буржуазии.

Не разрешив ни одной из задач, вызвавших революцию, коалиционное правительство нарушает в июне установившееся фактически перемирие на фронте, бросив войска в наступление. Этим актом февральский режим, характеризующийся и без того убывающим доверием масс к соглашателям, наносит себе фатальный удар. Открывается полоса непосредственной подготовки второй революции.

В начале июля правительство, имея за собой все имущие и образованные классы, преследовало любое революционное проявление как измену родине и помощь врагу. Официальные массовые организации — советы, социал-патриотические партии — боролись против выступления из последних сил. Большевики, по тактическим соображениям, удерживали рабочих и солдат от выхода на улицу. Тем не менее массы выступили. Движение оказалось неудержимым и всеобщим. Правительства не видно было. Соглашатели попрятались. Рабочие и солдаты оказались в столице хозяевами положения. Наступление разбилось, однако, о недостаточную подготовленность провинции и фронта.

В конце августа все органы и учреждения имущих классов стояли за контрреволюционный переворот: дипломатия Антанты, банки, союзы землевладельцев и промышленников, кадетская партия, штабы, офицерство, большая пресса. Организатором переворота выступал не кто другой, как верховный главнокомандующий, опирающийся на командный аппарат многомиллионной армии. Специально отобранные со всех фронтов воинские части перебрасывались, по секретному соглашению с главой правительства, на Петроград под прикрытием стратегических соображений.

В столице все, казалось, подготовлено для успеха предприятия: рабочие разоружены властями при содействии соглашателей; большевики не выходят из-под ударов; наиболее революционные полки выведены из города; сотни специально отобранных офицеров сосредоточены в ударный кулак: с юнкерскими училищами и казацкими частями они должны составить внушительную силу. И что же? Заговор, которому покровительствовали, казалось, сами боги, едва наткнувшись на революционный народ, немедленно рассыпался прахом.

Эти два движения, в начале июля и в конце августа, относились друг к другу, как прямая теорема и обратная. Июльские дни показали могущество самопроизвольного движения масс. Августовские дни обнажили полное бессилие правящих. Это соотношение знаменовало неизбежность нового столкновения. Провинция и фронт тем временем теснее примкнули к столице. Это предопределяло октябрьскую победу.

"Легкость, с которой Ленину и Троцкому удалось свергнуть последнее коалиционное правительство Керенского, — писал кадет Набоков, — обнаружила его внутреннее бессилие. Степень этого бессилия изумила тогда даже хорошо осведомленных людей".

Сам Набоков как бы не догадывается, что дело шло о его собственном бессилии, о бессилии его класса, его общественного строя.

Как от июльской вооруженной демонстрации кривая восходит к октябрьскому восстанию, так движение Корнилова кажется репетицией контрреволюционного похода, предпринятого Керенским в последние дни октября. Единственной военной силой, которую бежавший, под прикрытием американского флажка, демократический верховный главнокомандующий нашел на фронте против большевиков, оказался тот же самый 3-й конный корпус, который за два месяца до того предназначался Корниловым для низвержения самого Керенского. Во главе корпуса все еще стоял казачий генерал Краснов, боевой монархист, поставленный на эту должность Корниловым: более подходящего для защиты демократии военачальника так и не нашлось.

От корпуса оставалось, впрочем, уже одно имя: он свелся к нескольким казачьим сотням, которые после неудачной попытки наступления на красных под Петроградом побратались с революционными матросами и выдали Краснова большевикам. Керенский оказался вынужден бежать — от казаков и от матросов. Так через восемь месяцев после низвержения монархии во главе страны стали рабочие. И стали твердо.

"Кто же поверит, — с возмущением писал по этому поводу один из русских генералов, Залесский, — чтобы дворник или сторож здания суда сделался бы вдруг председателем съезда мировых судей? Или больничный служитель — заведующим лазаретом; цирюльник — большим чиновником; вчерашний прапорщик — главнокомандующим; вчерашний лакей или чернорабочий — градоначальником; вчерашний смазчик вагонов — начальником участка или начальником станции; вчерашний слесарь — начальником мастерской".

"Кто же поверит?" Пришлось поверить. Нельзя было не поверить, когда прапорщики разбили генералов; градоначальник из чернорабочих смирил сопротивление вчерашних господ; смазчики вагонов наладили транспорт; слесари, в качестве директоров, подняли промышленность.

Важнейшая задача политического режима, согласно известному английскому афоризму, состоит в том, чтобы ставить надлежащих людей на надлежащее место. Как выглядит под этим углом зрения опыт 1917 года? В первые два месяца Россией повелевал еще, по праву наследственной монархии, обделенный природой человек, веривший в мощи и подчинявшийся Распутину. В течение дальнейших восьми месяцев либералы и демократы пытались со своих правительственных высот доказать народу, что революции совершаются для того, чтобы все осталось по-старому. Немудрено, если бы люди прошли над страною, как зыбкие тени, не оставив следа. С 25 октября во главе России стал Ленин, самая большая фигура русской политической истории. Его окружал штаб сотрудников, которые, по признанию злейших врагов, знали, чего хотели, и умели бороться за свои цели. Какая же из трех систем оказалась в данных конкретных условиях способной выдвинуть надлежащих людей на надлежащие места?

Историческое восхождение человечества, взятое в целом, можно резюмировать как цепь побед сознания над слепыми силами — в природе, в обществе, в самом человеке. Критическая и творческая мысль наибольшими успехами могла похвалиться доныне в борьбе с природой. Физико-химические науки подошли уже к тому пункту, когда человек явно готовится стать хозяином материи. Но общественные отношения по-прежнему складываются наподобие коралловых островов. Парламентаризм осветил только поверхность общества, да и то достаточно искусственным светом. По сравнению с монархией и другими наследиями антропофагии и пещерной дикости, демократия представляет, конечно, большое завоевание. Но она оставляет нетронутой слепую игру сил в социальных взаимоотношениях людей. Именно на эту наиболее глубокую область бессознательного впервые поднял руку октябрьский переворот. Советская система хочет внести цель и план в самый фундамент общества, где до сих пор царили только накопленные последствия.