История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

Троцкий Лев Давидович

Та же концепция легла в основу новой программы, принятой партией уже после завоевания власти. При предварительном обсуждении проекта программы на VII съезде Милютин внес редакционную поправку в резолюцию Ленина. "Я предлагаю, — говорил он, — вставить слова "международной социалистической революции" там, где говорится "начавшейся эрой социальной революции"… Я думаю, это мотивировать незачем… Социальная революция наша может победить только как международная революция. Не может она победить только в России, оставив в окружающих странах буржуазной строй… Я предлагаю во избежание недоразумений вставить это". Председатель Свердлов: "Тов. Ленин принимает эту поправку, так что незачем голосовать". Маленький эпизод парламентской техники ("мотивировать незачем" и "незачем голосовать"!) опрокидывает фальшивую историографию эпигонов, пожалуй, более убедительно, чем самое тщательное исследование! То обстоятельство, что сам Милютин, как и цитированный выше

Скворцов-Степанов, как сотни и тысячи других, осудили вскоре собственные взгляды под именем «троцкизма», ничего не меняет в природе вещей. Большие исторические потоки сильнее человеческих позвоночников. Прибои поднимают, а отливы сносят целые политические поколения. С другой стороны, идеи имеют способность жить и после физической или духовной смерти своих носителей.

Через год, на VIII съезде партии, утверждавшем новую программу, тот же вопрос был снова освещен в обмене ярких реплик между Лениным и Подбельским. Московский делегат протестовал против того, что, несмотря на Октябрьский переворот, о социальной революции все еще говорится в будущем времени. "Подбельский нападал на то, — говорит Ленин, — что в одном из параграфов говорится о предстоящей социальной революции… Такой довод явно несостоятелен, ибо у нас в программе речь идет о социальной революции в мировом масштабе". Поистине история партии не оставила эпигонам ни одного неосвещенного прикрытия!

В принятой в 1921 году программе комсомола тот же вопрос преподнесен в особо популярной и простой форме. "Россия хотя и обладает огромными естественными богатствами, — гласит один из параграфов, — но все же является отсталой в промышленном отношении страной, в которой преобладает мелкобуржуазное население. Она может прийти к социализму лишь через мировую пролетарскую революцию, в эпоху развития которой мы вступили". Одобренная в свое время Политбюро, с участием не только Ленина и Троцкого, но также и Сталина, эта программа сохраняла еще полную свою силу осенью 1926 года, когда Исполком Коминтерна приравнивал непризнание социализма в отдельной стране к смертному греху.

В ближайшие два года эпигоны оказались, однако, вынуждены сдать программные документы ленинской эпохи в архив. Склеенный из кусочков новый документ они назвали программой Коммунистического Интернационала. Если у Ленина в «русской» программе речь шла о международной революции, то у эпигонов в международной программе речь идет о «русском» социализме.

Когда и как обнаружился впервые открыто разрыв с прошлым? Историческую дату наметить тем легче, что она совпадает с вехой в биографии Сталина. Еще в апреле 1924 года, через три месяца после смерти Ленина, Сталин скромно излагал традиционные взгляды партии. "Свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране, — писал он в своих "Вопросах ленинизма", — еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма — организация социалистического производства — остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране, без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Нет, невозможно. Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны, — об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства, усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, — для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран". Изложение этих мыслей Сталин заканчивает словами: "Таковы в общем характерные черты ленинской теории пролетарской революции".

К осени того же года, под влиянием борьбы с троцкизмом, неожиданно обнаружилось, что именно Россия, в отличие от других стран, может собственными силами построить социалистическое общество, если ей не помешает интервенция… "Упрочив свою власть и поведя за собою крестьянство, — писал Сталин в новом издании той же работы, — пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество". Может и должен! Только для того чтобы "вполне гарантировать страну от интервенции… необходима победа революции, по крайней мере в нескольких странах". Провозглашение этой новой концепции, которая отводит мировому пролетариату роль пограничной охраны, заканчивается все теми же словами: "…таковы, в общем, характерные черты ленинской теории пролетарской революции". На протяжении года Сталин подсовывает Ленину два прямо противоположных воззрения по основному вопросу социализма.

На пленуме ЦК в 1927 году Троцкий говорил по поводу двух противоположных взглядов Сталина: "Можно сказать: Сталин ошибался, а потом поправился. Но каким же образом он мог так ошибаться в таком вопросе? Если верно, что Ленин уже в 1915 году дал теорию построения социализма в отдельной стране (что в корне неверно); если верно, что в дальнейшем Ленин только подкреплял и развивал эту точку зрения (что в корне неверно), — то как же, спрашивается, Сталин мог по такому важнейшему вопросу выработать для себя при жизни Ленина, в последний период его

жизни, тот взгляд, который нашел свое выражение в сталинской цитате 1924 года? Выходит, что в этом коренном вопросе Сталин попросту был всегда троцкистом и только после 1924 года перестал быть им… Было бы недурно, если бы Сталин нашел у себя хотя одну цитату, доказывающую, что он и до 1924 года говорил о построении социализма в одной стране. Не найдет!" На этот вызов ответа не последовало.

Не надо, однако, преувеличивать действительную глубину поворота, совершенного Сталиным. Как в вопросах о войне и об отношении к Временному правительству или в национальном вопросе, так и в вопросе об общих перспективах революции Сталин имел две позиции: одну самостоятельную, органическую, не всегда высказанную и, во всяком случае, никогда не высказанную до конца, и другую — условную, фразеологическую, воспринятую от Ленина. Поскольку дело идет о людях одной и той же партии, нельзя представить себе более глубокую пропасть, чем та, которая отделяет Сталина от Ленина как в основных вопросах революционной концепции, так и в политической психологии. Оппортунистическая природа Сталина маскируется тем, что он опирается на победоносную пролетарскую революцию. Но мы видели самостоятельную позицию Сталина в марте 1917 года: имея за спиною уже совершившуюся буржуазную революцию, он ставил задачей партии "затормозить откалывание" буржуазии, т. е. фактически сопротивлялся пролетарской революции. Если она совершилась, то не по его вине. Вместе со всей бюрократией Сталин стал на почву факта. Раз есть диктатура пролетариата, должен быть и социализм. Вывернув наизнанку доводы меньшевиков против пролетарской революции в России, Сталин теорией социализма в отдельной стране стал отгораживаться от международной революции. И так как он никогда не продумывал принципиальных вопросов до конца, то ему не могло не казаться, что он "в сущности" всегда так думал, как осенью 1924 года. А так как он к тому же никогда не становился в противоречие с господствующим мнением партии, то ему не могло не представиться, что и партия "в сущности" так же думала, как он.

Первоначально подмена имела бессознательный характер. Дело шло не о фальсификации, а об идеологическом линянии. Но по мере того как доктрина национального социализма наталкивалась на хорошо вооруженную критику, потребовалось организованное, преимущественно хирургическое вмешательство аппарата. Теория национального социализма была декретирована. Она доказывалась методом от обратного: арестами тех, которые ее не разделяли. Одновременно открылась эра систематической переделки партийного прошлого. История партии превратилась в палимпсест. Порча пергаментов продолжается и ныне, притом со все возрастающим неистовством. Решающее значение имели все же не репрессии и не фальсификации. Торжество новых взглядов, отвечающих положению и интересам бюрократии, опиралось на объективные обстоятельства, временные, но крайне могущественные. Возможности, открывшиеся перед Советской республикой, оказались во внешней, как и во внутренней, политике гораздо значительнее, чем кто бы то ни было мог рассчитывать перед переворотом. Изолированное рабочее государство не только удержалось среди сонма врагов, но и поднялось экономически. Эти тяжеловесные факты формировали общественное мнение молодого поколения, которое еще не научилось исторически мыслить, т. е. сравнивать и предвидеть.

Европейская буржуазия слишком обожглась на последней войне, чтобы легко решиться на новую. Страх перед революционными последствиями парализовал до сих пор планы военного вмешательства. Но фактор страха — неустойчивый фактор. Угроза революции никогда еще не заменяла самой революции. Опасность, которая долго не реализуется, теряет в своем действии. В то же время непримиримое противоречие между рабочим государством и миром империализма стремится прорваться наружу. События последнего времени настолько красноречивы, что надежды на «нейтрализацию» мировой буржуазии, вплоть до завершения социалистического строительства, покинуты ныне правящей фракцией; в известном смысле они превратились даже в свою противоположность.

Достигнутые в течение мирных годов промышленные успехи являются навсегда завоеванным доказательством несравненных преимуществ планового хозяйства. В этом факте нет никакого противоречия с международным характером революции: социализм не мог бы осуществиться и на мировой арене, если бы его элементы и опорные базы не подготовлялись в отдельных странах. Не случайно, что именно противники теории национального социализма были протагонистами индустриализации, планового начала, пятилетки и коллективизации. Борьбу за смелую хозяйственную инициативу Раковский и с ним тысячи других большевиков оплачивают годами ссылки и тюрьмы. Но они же, с другой стороны, первыми восстали против переоценки достигнутых результатов и национального самодовольства. Наоборот, недоверчивые и близорукие «практики», которые раньше считали, что пролетариат отсталой России не сможет овладеть властью, а после завоевания власти отрицали возможность широкой индустриализации и коллективизации, стали затем на прямо противоположную позицию: достигнутые против их собственных ожиданий успехи они попросту умножили на ряд пятилеток, подменив историческую перспективу таблицей умножения, — это и есть теория социализма в отдельной стране.