История с продолжением

Белецкая Екатерина

– Не верится… просто не верится, – Валентина потёрла ладонями лицо. – Теперь и Пятый… раньше я хоть на что-то надеялась, а сейчас… Лена, пойди, дружок, посмотри, как он там. Вдруг проснулся?…

Лена тихонько вошла в комнату и зажгла настольную лампу. Потом присела рядом с Пятым. Он даже не пошевелился, когда она поправляла ему одеяло. Пятый был страшно бледен, ни кровинки не было в его лице. Лена тихо, робко погладила его по волосам. Неожиданно он поднял руку и опусти ладонь на ее запястье.

– Больно… не уходи… хоть минуту…

Лена поразилась – сколько же слёз и горя было

в этой коротенькой фразе. Его рука была такой слабой… почти невесомой, Лена едва ощущала прикосновение… И вдруг Пятый заплакал.

– Господи, Господи, Господи, – повторял он сквозь слёзы и душившие его рыдания, – Лин… Боже мой… за что?… Боже… больно как… страшно… Рыжий, что же я, без тебя… я ничего не смогу сделать… Лена, помоги… больно… как больно… Не уходи хоть ты, слышишь?… все ушли… бросили… умирать… скорее бы…

– Я здесь, я никуда не ухожу… Валентина Николаевна!

– Что такое? – Валентина уже стояла на пороге. – Ой, Господи… ну, ничего, поплачь… может полегче станет… – Валентина присела рядом. – Сейчас я тебе сигарету… Лена! Принеси успокоительное, морфий и пачку сигарет… “Ту” или “Опал”, поищи на кухне… не копайся там, поживее… Спасибо… На вот, затянись… не волнуйся, держу, не упадёт сигарета…

– Валентина Николаевна, может, водички принести? – спросила Лена.

– Неси… Ну, вот так-то лучше… успокойся… запей таблетку…

Валентина приподняла Пятому голову и держала чашку у его рта, пока он пил. Постепенно рыдания стали стихать, он лишь слабо стонал и дышал прерывисто, хрипло… Валентина заставила его проглотить транквилизатор.

– Простите, – через несколько минут пошептал он, – я не хотел…

– Ничего, – успокоила его Валентина, – со всеми бывает. Это, может, и к лучшему… чем в себе всё таскать, лучше так… Лен, ты посиди с ним, а я пойду посуду домою.

– А морфий?

– Делай. Пятый, я понимаю, что трудно, но постарайся уснуть. Тебе необходимо хоть немного успокоиться. Лена, сиди с ним, пока не уснёт.

– Хорошо, Валентина Николаевна. Тебе лучше, Пятый?

– Да, спасибо, – он прикрыл глаза. – Help, I need somebody, – едва слышно прошептал он, – help me… – почти про себя добавил он.

* * *

Утро, день, вечер, ночь… Какая разница? Он начал писать стихи, вернее, придумывать их и запоминать. Вначале – на Рауф, потом стал переводить на русский. Стихов этих он никому не читал.

У Валентины и Лены постепенно стало входить в привычку не оставлять Пятого одного. С ним постоянно кто-нибудь да находился. В комнате и днём и ночью горела настольная лампа с занавешенным абажуром.

После происшедшего он сильно ослабел, не мог самостоятельно взять с тумбочки чашку или книгу, обо всём приходилось просить. Силы медленно, но верно, оставляли его, на смену угасающему сознанию приходили давно померкнувшие, рассыпавшиеся под гнётом лет образы… образы и воспоминания… Он начал терять зрение, его вскоре почти полностью заменил слух. Чтобы что-нибудь увидеть, приходилось неимоверно напрягать полуслепые глаза. Темнота всё чаще окружала его и сон вызывал из памяти всё более давние картины и события.

Он с ужасом стал вдруг понимать, что ничего

хорошего по-настоящему он в жизни не сделал. Всё было впустую. Он начал молиться, это принесло некоторое облегчение, но ненадолго. Мысли о бесцельности не оставляли. Он часами думал о Лине, анализировал события последних лет его жизни и постепенно пришёл к выводу, что Лин был несоизмеримо лучше его, Пятого, что слишком много хорошего сделал Лин, чтобы быть убитым. Боль, которую причиняли эти мысли, была временами сильнее боли физической, которой, впрочем, тоже не убывало. Только сейчас, с предельной ясностью, он понял, что же это такое – быть калекой. Полная беспомощность, зависимость от окружающих во всём, даже в мелочах, страшно угнетала гордого, свободолюбивого Пятого. Только теперь он понял, на что же он обрёк себя. Сколько раз в своих молитвах он просил Бога послать ему скорую и лёгкую смерть вместо этого ужасающе медленного и мучительного угасания! Бог был глух к этим просьбам… а пролежни, страшные пролежни на лопатках, спине, затылке, и ещё чёрти где, нужно было обрабатывать каждый день. И рану на спине – тоже. И ноги… вернее, то, что от них осталось… Хотя Лена (а чаще всего именно она занималась перевязкой) очень старалась быть аккуратной и осторожной, Пятый в девяти случаях из десяти терял сознание от боли. Когда весь этот кошмар заканчивался, Лена всегда спрашивала:

– Делать? – и не дожидаясь ответа, отламывала наконечник ампулы. Только после укола Пятый приходил в себя ровно настолько, чтобы извиниться за очередной обморок.

– Я не хотел, – говорил он.

– Я понимаю, – Лена гасила верхний свет, – прости, я неосторожно…

– Лена, Бога ради! – взрывался Пятый. – Кто из нас тот придурок, который из-за своей глупости даже нормально с собой покончить не смог? Ты или я?

Лена поворачивалась и уходила. Пятый оставался один. Он злился на себя, но в то же время радовался, что на сегодня – всё. Что вся эта боль придёт в столь полной мере лишь завтра. Завтра. А пока…

С того дня, как умер Лин, прошло две недели. Все немного успокоились, даже Пятый, казалось, смирился. Хотя по его поведению о чём-либо судить было весьма сложно. После аварии минуло почти три месяца.

* * *

“Когда же это, наконец, прекратится? – подумал он с тоской. – Сил моих больше нет…”. Стоять было трудно и очень больно. На разбитых губах чувствовался солёный вкус крови, руки, прикрученные к крюкам, вбитым в стену на высоте его плеча, онемели от неподвижности. Он попробовал было шевельнуться и чуть не закричал. “Хоть бы кто-нибудь пришёл! Господи, я не могу больше…”.

Словно в ответ на его немую просьбу в коридоре раздался звук шагов. Дверь в девятую приоткрылась и Юрин голос позвал:

– Пятый, ты здесь?

– Да, – Пятый удивился, насколько слабо прозвучал его ответ. – Юра, ради Бога, отвяжи меня…

– Сейчас, сейчас, – Юра уже возился с верёвками, – секунду потерпи.

Вскоре Пятый почувствовал себя свободным.

– Давно ты тут? – спросил Юра.

– С прошлой пересмены, – ответил Пятый. Он попробовал пошевелить руками, но они пока не слушались, висели как плети.