История сексуальности-III - Забота о себе

Фуко Мишель

близость сексуальных партнеров, двусторонний союз супругов, социальную функцию семьи,-- и все это при сохранении максимально адекватного отношения к себе.

Так мы касаемся второго важного различия. Необходимость удерживать использование удовольствий в рамках брака для платоновского стража, исократовского вождя или аристотелевского гражданина усиливалась еще и постольку, поскольку то был способ установить господство над собой,-господство, которое получало обязательный характер благодаря тому, что данное лицо занимает в полисе определенное положение или наделено властными полномочиями. Христианская пастырская традиция вменяет принцип совершенной супружеской верности в безусловный долг тому, кто печется о спасении свой души. Мораль же стоического толка, в противоположность этому утверждает, что сексуальные удовольствия следует ограничить

198

пределами брака

и подчинить его целям именно затем, чтобы удовлетворить требованиям, присущим отношению к себе, чтобы сберечь непорочной свою природу и сущность, чтобы чтить самого себя как разумное существо. Несомненно, такой принцип, стремящийся даже мужчинам запретить вступать в плотскую связь вне брака и полагающий соитие допустимым лишь в строго определенных целях, станет во главу угла последующей "юридификации" супружеских отношений и сексуальной практики, когда половую деятельность женатого мужчины, равно как и женщины, начнет, по крайней мере, в принципе, регулировать закон, и даже в рамках брака строгий кодекс будет четко определять, что дозволено и что запрещено делать, желать и даже думать. Но столь явная "юридификация", которая еще так громко о себе заявит, связана уже с христианством и его структурами. Даже в тех текстах, где жизнь супружеской пары изучена самым детальным и внимательным образом (например, у Плутарха), области допустимого и запретного вовсе не разделены при помощи жесткой регламентации, а описаны как различные способы бытия, стили отношений. Мораль брака и наставления в искусстве супружеской жизни одновременно служат и общезначимыми принципами, и конкретными правилами для тех, кто хочет придать своему существованию достойную и красивую форму. Это не закон, но универсальная эстетика существования, как бы то ни было, практикуемая лишь немногими.

Такое осупружествление половых отношений, когда их легитимность оказалась обусловлена рамками брака, несомненно, вело к явному ограничению сексуальной деятельности (по крайней мере, в том, что касается мужчины, поскольку замужняя женщина была в этом ограничена уже давно). Более того, эту деятельность как таковую изнутри дисквалифицирует требование не сводить использование удовольствий к гедонистической цели. Но нельзя забывать, что эти ограничения и дисквалификации происходят на фоне другого процесса: повышения ценности и значимости половых отношений в браке. С одной стороны, супружеская близость, фактически, уже не является простым следствием и манифестацией права; она должна занять соответствующее место в сети отношений, которые суть отношения любви, привязанности и взаимности. С другой сто

199

роны, если удовольствие как самоцель подлежит устранению, его следует использовать,-- во всяком случае, согласно некоторым, наиболее тонким рецептам этой этики,-- как элемент (инструмент и вместе с тем гарантию) в игре эмоциональных проявлений, которую ведут между собой супруги.

И как раз эта переоценка значения aphrodisia в супружеских отношениях, роль, которую они начинают играть в семейной коммуникации, все чаще порождает сомнения в том, что любовь к мальчикам действительно предпочтительнее любви к женщине.

ГЛАВА VI

МАЛЬЧИКИ

1. Плутарх

2. Псевдо-Лукиан

3. Новая эротика

В первые века нашей эры проблема любви к мальчикам, пережившая свой расцвет в возвышенных размышлениях классической эпохи, утрачивает если не актуальность, то, по крайней мере, серьезность, живость и напряженность. Те, кто к ней обращаются, обычно тотчас же сбиваются на повторение и, обыгрывая древние темы (чаще всего платонические), вносят свой, впрочем, весьма скудный, вклад, в возрождение классической культуры. Даже когда философия попытается вернуть былой престиж фигуре Сократа, любовь к мальчикам, равно как и вся связанная с ней проблематика, уже не станет активным и живым источником рефлексии: четыре речи Максима Тирского о сократической любви не могут служить аргументом, который бы свидетельствовал об обратном.

Но это не значит, что такого рода практика исчезла или же подверглась какой-либо дисквалификации. Как совершенно определенно явствует из всех текстов, она еще оставалась в ходу и продолжала считаться делом вполне естественным. Перемены коснулись, похоже, не столько склонности к мальчикам и не оценочных суждений о тех, кто был этой склонности подвержен, сколько самого способа вопрошания. Устарел не предмет как таковой, но проблема: интерес к ней неуклонно падал, она занимала все меньше и меньше места морально-философских контроверзах эпохи. Несомненно, причин для такой "распроблематизации" можно

найти немало, в том числе, сказывалось и влияние римской культуры, хотя едва ли римляне были менее чувствительны к такого рода удовольствиям, нежели греки. Но в рамках римских институций сложный вопрос о мальчиках как объекте наслаждения стоял не так остро, как в греческом полисе. С одной стороны, детей благородного происхож

204

дения надежно "охраняли" семейное право и государственные законы; главы семейств в состоянии были заставить всех уважать ту власть, которой они подчинили своих сыновей, и пресловутый закон Скантишя, как показал Босуэл1, не запрещал гомосексуализм, но защищал свободного подростка от обмана и насилия. С другой стороны, это несомненно вело к тому, что такого рода связь практиковали главным образом с молодыми рабами, положение которых никого не заботило: "В Риме свободнорожденного эфеба заменил раб",-- писал П. Вейн2. Даже эллинизированный, зараженный философией Рим, чьи поэты с таким пылом воспевали юношей, не отозвался на великие греческие концепции любви к мальчикам.

Более того, установившиеся формы педагогической практики и способы ее институционализации весьма осложнили оценку связи с подростками в терминах воспитательной эффективности. Рассуждая о сроках, когда воспитание мальчика нужно доверить учителю риторики, Квинтилиан напоминает, что следует удостовериться в "добронравии" последнего: в самом деле,-- говорит он,-- дети попадают к этим наставникам почти уже сложившимися людьми и, достигнув юности, продолжают оставаться рядом с ними; поэтому нужно тщательно следить за тем, чтобы чистота учителя оберегала их еще нежный возраст от всевозможных обид и оскорблений, и силой своего примера препятствовала бы излишней пылкости перерасти в распущенность; следовательно, учитель должен питать к ученику отцовские чувства и рассматривать себя как представителя тех, кто доверил ему своих детей3. В более широком смысле, некоторое снижение роли личных отношений philia, равно как и распространение представлений о высокой ценности брака и эмоциональной связи между супругами, несомненно, привело к тому, что тема "мужской любви" перестала служить главным объектом теоретических дискуссий и моральных интенций.

Тем не менее, мы располагаем тремя очень важными текстами,-- это диалог Плутарха о любви, еще один диалог, более поздний, автором которого считается Лукиан, а также четыре

_______________

1 J. Boswel. Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality.-- P. 61 sv.

2 P. Veine. L'amour a Rome//L'Histoire.-- Janvier, 1981.-- P. 77.

3 Quintilianus. De institutione oratoriae, II, 2.

205

речи Максима Тирского о сократической любви, которыми, впрочем, можно пренебречь, но не столько из-за их риторичности и нарочитости,-Псевдо-Лукиановы Amoribus* страдают тем же недостатком, а обращение к древним сюжетам в академических изысканиях вообще характерно для этой эпохи,-- сколько в силу того, что тексты Максима Тирского совершенно традиционны и посвящены главным образом различению и сопоставлению двух видов мужской любви: прекрасной и правильной, .с одной стороны, и ее противоположности, с другой1,-- дистинкция, которая соответствует платонической оппозиции истинной ("небесной") и ложной ("пошлой) любви, и позволяет, вполне в духе данной традиции, развернуть их систематическое противопоставление: по качеству (одной присущи добродетель, дружелюбие, целомудрие, искренность, постоянство; другой -- распущенность, злоба, бесстыдство, неверность), по образу жизни, который им свойствен (одной -- эллинский и мужественный, другой -- женственный и варварский), наконец, по поведению любовников (приверженец первой из них заботится о возлюбленном, сопровождает его в гимнасии, на охоте, на поле боя, не покидая его и в смерти, но отнюдь не стремится сойтись с ним обязательно ночью и наедине; тогда как его антагонист, напротив, избегает солнечного света, ищет мрака и уединения, и не желает, чтобы его не видели с тем, кого он любит) .

Диалоги Плутарха и Псевдо-Лукиана построены совсем иначе. Их Эротика тоже бинарна и сравнительна: речь здесь всегда идет о том, чтобы, различив две формы любви, сопоставить их и оценить. Но вместо того, чтобы, ограничившись пределами Эрота, в которых обычно преобладала, если не монопольно господствовала, мужская любовь, исследовать два ее морально неравноценных вида, это сравнение различает две разноприродные формы связи: отношения с мальчиками и отношения с женщинами (точнее, с законной супругой), и уже в рамках такой дистинкции ставится и решается вопрос о ценности, красоте и моральном превосходстве одной из форм. Многообразные