История сексуальных запретов и предписаний
Шрифт:
В тридцатые годы двадцатого века в Японии проходила художественная выставка, в которую предполагалось включить знаменитую скульптуру Родена «Поцелуй». Но увы, жителям Страны восходящего солнца не удалось увидеть работу великого француза — она была признана неприличной. Суровых цензоров смутило отнюдь не то, что скульптор использовал обнаженную натуру, и не то, что тела юноши и девушки сплетаются в объятии, — этим японцев удивить было трудно. Но вот соединенные уста любовников настолько шокировали японцев, что их было предложено как-то прикрыть. Организаторы выставки согласия на это не дали, и шедевр Родена так и не попал в Японию…
Впрочем, нельзя сказать, чтобы сами японцы так уж никогда не целовались, но у них поцелуй воспринимался как некая особая эротическая причуда, для обозначения
Надо сказать, что запрет на публичные поцелуи был одним из немногих (сравнительно с другими культурами) запретов, которым должны были подчиняться жители Страны восходящего солнца. Традиционная японская религия, синтоизм, не накладывала никаких ограничений на секс. Более того, синтоизм в Японии формировался не без влияния китайского даосизма, который к сексу как таковому относился весьма доброжелательно, хотя и рекомендовал предварительно ознакомиться с гороскопом партнера и положением звезд.
Самурай, а позднее буддистский священник Ямамото Цунэтомо, написавший в начале восемнадцатого века книгу «Сокрытое в листве» — своего рода советы для самураев на все случаи жизни, — рекомендует супругам ложиться головами на запад. При этом мужчина должен находиться на южной стороне постели, а женщина на северной.
Младший современник знаменитого самурая, не менее знаменитый писатель Ихари Сайкаку, с неодобрением писал о супругах, у которых под утро «спальные циновки… оказываются в беспорядке, несмотря на то что минувшая ночь проходила под знаком Крысы» — занятие любовью под этим знаком считалось делом неблагоприятным. Девушек, которых угораздило родиться в год Огненной Лошади, вообще не рекомендовалось брать замуж, поскольку считалось, что они склонны к убийству собственных мужей. Неблагоприятными считались и браки, в которых муж оказывался на четыре года или на десять лет старше жены…
Но в целом предписания традиционных японских верований нельзя назвать слишком обременительными. Синтоизм смягчал строгие требования конфуцианства, которое издревле проникало в Японию, а в семнадцатом веке стало государственной идеологией. Даже буддизм, при всей его склонности к аскезе, попав в Страну восходящего солнца, оказался приправлен изрядной долей гедонизма.
Синтоизм, буддизм и конфуцианство мирно сосуществовали в жизни большинства японцев. Средний японец по праздникам выполнял традиционные синтоистские ритуалы; в надежде на благополучное посмертное перерождение или просветление посещал буддистские храмы и занимался дзенскими медитациями, а в повседневной жизни старался выполнять заветы учителя Куна. Смягчая друг друга, все эти учения составляли некое достаточно гармоничное целое, в котором не было места аскетическим крайностям. Что же касается христианства, то оно стояло несколько в стороне от этого всеобщего братства религий и к сексу относилось гораздо менее терпимо. Но первые европейские миссионеры появились в Стране восходящего солнца только в шестнадцатом веке, а уже в начале семнадцатого их, в числе всех иностранцев, выслали обратно, и христианство было запрещено вплоть до конца девятнадцатого века.
Религиозные ограничения на сексуальную жизнь касались в Японии прежде всего монахов — буддистских, поскольку синтоизм монашества не знал, равно как и конфуцианство, которое вообще не является религией в полном смысле слова. Чисто теоретически монахи, конечно же, должны были соблюдать полное воздержание. Однако на практике именно в Японии они относились к своим обетам достаточно вольно.
Впрочем, по свидетельству многочисленных авторов, монахи далеко не всегда грешили «потихоньку». Уже в начале десятого века Миёси Куёцура, выдающийся математик, литератор и историк, писал в своей «Памятной записке» о принятии монашества людьми, которые вовсе не собирались предаваться какой-либо аскезе. В Японии практиковалось массовое пострижение в монахи в случае, если стране грозили напасти, например при болезни кого-то из членов императорской семьи. Тогда постриг принимали до тысячи человек одновременно, и строгий Миёси Куёцура сообщал (вероятно, не без оснований), что среди них «больше половины плохих и испорченных». Автор «Памятной записки» сетует, что крестьяне, которых он без лишних церемоний называет «бесстыжими типами», принимают монашество, чтобы уклониться от налогов, после чего продолжают жить с женами и детьми и творить много других безобразий.
Ихари Сайкаку в романе «История любовных похождений одинокой женщины» писал: «Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин… Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни».
Впрочем, существовало в японском буддизме и течение, которое вообще не требовало от своих служителей какой-либо аскезы. В результате объединения китайского буддизма «Чистой Земли» и местной школы «Истинной Веры» возникло направление под названием «Истинная Школа Чистой Земли». Ее основатель, Синран, провел молодость в монастырях и принял постриг. Но потом он пересмотрел свое отношение к целибату и даже женился на монахине. Последователям Синрана сексуальные утехи не возбранялись, как, впрочем, и любые другие, — важно было лишь верить в безграничное сострадание Будды Амиды и как можно чаще повторять формулу «Наму Амида Буцу» («Я принимаю убежище у Будды Амиды»).
Конечно, в Японии встречались и добродетельные буддисты, и монахи, которые соблюдали строгий целибат, но в целом и служители культа, и миряне не были стеснены слишком жесткими рамками и пользовались достаточной свободой.
Советский журналист Всеволод Овчинников в своей книге «Ветка сакуры» писал: «Японская мораль постоянно требует от человека огромного самопожертвования ради выполнения долга признательности и долга чести. Логично было бы предположить, что та же мораль насаждает аскетическую строгость нравов, считая грехом физические удовольствия, плотские наслаждения. Именно такую позицию, кстати говоря, занимает в данном вопросе буддизм. Поэтому вдвойне неожидан факт, что японцы не только терпимо, но даже благожелательно относятся ко всему тому, что христианская мораль называет человеческими слабостями… Драматизм жизни для японцев в том и состоит, что физические удовольствия сами по себе не заслуживают осуждения, не составляют греха, но человек в определенных случаях вынужден сам отказываться от них ради чего-то более важного».
Тем не менее какие-то запреты, конечно, существовали и у японцев. Древнейшие летописи Японии, «Кодзики» и «Нихон сёки», повествуют, как примерно в четвертом веке н. э. смерть настигла полумифического государя страны Ямато, прославившегося прежде всего тем, что он был мужем столь же полумифической императрицы Дзингу, стоявшей у истоков японской государственности. Поскольку безвременная смерть государя, с точки зрения древних жителей Ямато, произойти от естественных причин не могла, то безутешные подданные всерьез задумались над своей жизнью и «отыскали прегрешения разные», в том числе и такие, как «соитие родителей и детей, соитие с лошадьми, соитие с коровами, соитие с курами», после чего провели «великую церемонию изгнания грехов».